Тайна «Нереиды» - Марианна Алферова

Председатель собрания пожал плечами:

— К чему торопиться? Рано или поздно тебя убьют. Люди или болезнь. Как и любого из нас. Но гений сам по себе — дух, даже если пребывает во плоти, и значит умрет весь, без остатка. Его не ждет ни Элизии, ни Тартар, ни вода Леты и новое воплощение. Он превратится в пузырь воздуха, в облако, в песок под ногами, жирный гумус на полях. То есть в ничто…

«Кто он? Кому покровительствовал прежде? — мучительно раздумывал Гюн. — Никогда раньше не встречал этого старика. Или встречал?»

— Ты знаешь, что Гика убили? — выкрикнул кто-то из стоящих у стены.

— Пытались убить. Гений Икела жив.

— А правда, что гений Тибура живет у Гимпа под кроватью? — продолжал допытываться все тот же нетерпеливый голос.

— Спроси у него самого, — огрызнулся Гюн. Любое упоминание о Гимпе его злило.

— Выйдем в соседнюю комнату и поговорим, — сказал хмурый председатель собрания и поднялся.

— Мы должны где-то собираться, уединиться, не общаться с людьми… создать свой культ… быть вместе… — торопливо и очень громко шептал кто-то из гениев. — Для нас это единственный выход…

Гюн, опять пригибаясь из-за странно низкой двери, прошел в соседнюю каморку. Здесь не было ни стульев, ни столов, одни голые стены. Ложе, привинченное к полу. На облупившейся фреске сатир занимался любовью с белотелой нимфой. Примитивная роспись почти без светотени, а краски пожухли. Похабные надписи измарали стены вдоль и поперек.

«Очень дешевый лупанарий», — подумал гений.

— Как тебе в роли человека? — спросил хозяин.

— Отлично, — с наигранной веселостью отвечал Гюн. — И в Элизии, и в Тартаре существование одинаково скучное. Дух — это всего лишь название книги. А тело — ее текст.

— Да, имея такое тело, можно так говорить! — вздохнул неизвестный и плотнее натянул на голову капюшон. — Мне ничего не стоило натравить гениев на тебя. Но я не стал этого делать, ты мне нужен.

— Можно поинтересоваться — зачем? Неведомый гений оставил его вопрос без ответа.

— Я подарил тебе жизнь, а это кое-чего стоит. И ты будешь мне служить.

— Гюн никому не служит, только себе. Хозяин расхохотался.

— Каков наглец! Ладно. Ты будешь вновь служить самому себе. И еще одному человеку. Уверяю — тебе это понравится. А теперь держи язык за зубами и слушай. В моем плане тебе отведена важная роль. Мы будем делать то, что делали раньше. Что только мы и умеем делать…

И тут Гюн понял, почему этот тип казался ему странным. Перед ним был человек, а не гений. Почему он сразу этого не понял? Может, скоро вообще будет не разобрать, кто гений, а кто нет? Может быть, скоро это будет понять вообще невозможно?

— Делать то, что мы делали раньше, — повторил Гюн. — А что мы делали прежде, позволь узнать?

— Мы руководили, — отвечал человек. Гюна не удивило, что незнакомец причислил себя к гениям. Наверное, у него были на то причины. — И мы вновь этим займемся. На новый лад.

— А если я откажусь? — дерзко спросил Гюн.

— Ты не откажешься. Когда-то мы работали вместе.

Человек откинул капюшон со лба. Перед ним был Макрин.

— И что же мы будем делать? — спросил Гюн Перед Макрином он всегда терялся. И в прошлом и теперь.

Бывший устроитель подпольных боев самодовольно хмыкнул.

— Ни за что не угадаешь! — он сделал эффектную паузу. — Мы будем исполнять желания. Новые желания!

Глава 26

Прощальные игры Элия и Летиции

«Вступление консулов в должность давно не обставлялось с такой пышностью». «Миссия Элия Цезаря в Месопотамии призвана укрепить связи Содружества».

«Где же твои варвары, почему до сих пор не нападают? — с усмешкой спросил Скавр, пока консул Силан клялся, что выполнял свои обязанности честно, чтобы тут же вступить в свою должность вновь. — Было бы забавно поглядеть, как наши легионы превратят их в кровавое месиво. Жаль, что отменили рабство — нам некуда будет деть пленных, придется строить концентрационные лагеря. Надо полагать, что ты едешь в Месопотамию искать варваров? Зря. Не езди. Скажись больным».

Элий не ответил. Глупо отвечать на подобные заявления.

Он лишь подумал с тоской: хорошо бы никогда больше не видеть красивую напыщенную физиономию Скавра. Жаль, что боги не выполняют больше желаний.

Или исполняют порой?

Нет, нет, не надо злиться. Скавр глуп, и с этим ничего не поделаешь. Элий слишком дал волю чувствам. Пора бы вспомнить подходящую цитату из Марка Аврелия.

«…Боги должны видеть в тебе человека, ни на что не досадующего и не злобствующего»[59].

Элий должен быть доброжелателен. К Скавру. К Порции. К Бениту… Нет, к Бениту он быть доброжелательным не может. Хоть убей, не может — и все.

В тот день Элий написал письмо Порции. Извинился за взрыв негодования. Он, Элий, будучи сенатором, должен был заняться вопросами высшего образования. Но не уделил внимания этой проблеме. И теперь Бенит воспользовался его оплошностью. Если Порции понадобится помощь, она может обратиться к Летиции. Элий надеется, что недоразумение исчерпано.

Не самое удачное письмо. Слишком путаное. И слог нехорош. Возможно, его не следовало писать. Элий раздумывал несколько минут, прежде чем положить конверт вместе с остальными для отправки. Нестерпимо хотелось порвать письмо. Но Элий не позволил нелепой слабости взять верх и вышел из таблина.

Кто знал, что прощаться будет так тяжело. А ведь Элий думал, что не любит ее. Физически вожделеет, немного привык, жалеет, как ребенка, восхищается ее полудетскими выходками, опекает, волнуется за нее. А в итоге едва не воет от тоски, расставаясь. А не лгал: ли он все время себе? На самом же деле он влюбился с первого взгляда, только не хотел себе в этом признаться. Образ Марции, слишком яркий, чтобы быстро померкнуть, заслонял в его душе Летицию. Элий не ведал, придумал он свою любовь сейчас или всегда так чувствовал. Кто может разобраться в чувствах, говоря о них в прошедшем времени?

Летти что-то говорила — он не слушал. Он вспомнил свою последнюю встречу с Марцией. Она предложила ему выбор, и он выбрал. Не ее. И опять кто-то предлагает ему выбирать. И опять он выбирает не любовь. Что-то другое. Тогда он выбрал Рим. Сейчас он даже не знал, ради чего отказывается от любви.

Он долго сидел, прижавшись щекою к ее щеке, ощущая тепло ее кожи, будто надеялся, что память об этом тепле не даст ему задохнуться от тоски в далекой стране.

И положил ей золотое яблоко на ладонь.

— Когда он родится, отдай ему.

— Здесь написано «достойнейшему», — сказала Летиция, — но почему ты думаешь, что он…

— Отдай ему яблоко, — повторил Элий. Они вновь долго молчали. Потом она вдруг спросила:

— Нагрудник не закрывает шею? Так ведь? Он кивнул.

— А нельзя ли сделать какой-нибудь воротник?

— Не знаю.

— Я очень прошу. Воротник из стали… Воротник из стали! Надо же! Какой толщины? И постоянно носить шлем на голове, подражая Периклу. Над ним будет хохотать вся Месопотамия. Римлянин не может быть смешным. Как объяснить это Летиции? Он не стал объяснять. Сказал только:

— Я попробую.

Часть II

Глава 1

Игры Логоса

«Цезарь взял с собой в Месопотамию триста человек. При цифре триста на ум приходит история Спарты. Элий Цезарь вообразил себя Леонидом? Не слишком ли большая роскошь — такая охрана? Не чрезмерная ли трата денег налогоплательщиков?!»

Элий сидел в таблине префекта Антиохии и рассматривал выложенную на стене из драгоценных и полудрагоценных камней мозаику. Роскошный южный пейзаж. Бирюзовое небо из подлинной бирюзы, макушки пальм из малахита, песок из розоватой и желтоватой яшмы. Горы, покрытые шапками льда, сверкали нестерпимо. Элий всмотрелся. Неужели бриллианты? Ну да, настоящие бриллианты. Впрочем, после того как стали добывать алмазы в Республике Оранжевой реки, бриллианты сильно подешевели.

Префект Антиохии самодовольно улыбался. Самое изысканное удовольствие — видеть Рим посрамленным. Превосходство доказывают богатство и власть. Власть — это Рим. У Антиохии — богатство. Рим выглядел нищим рядом с восточной богачкой. Жители Антиохии плескались в ваннах из чистого золота. В уличных латринах были серебряные краны.

Продажные красотки демонстрировали бриллианты на полмиллиона каждый.

Но префект ошибся. Роскошь не ошеломила и не покорила Элия. Она вызвала лишь некоторое любопытство. Но не более. Элий восхитился мозаикой сдержанно, но красноречиво хваля работу, а не камни, и в этом ничуть не погрешил — работа была превосходная.