От Красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство (1917-2036) - Юрий Георгиевич Фельштинский

— Это письмо по национальному вопросу?

— Где это было, в какой стенограмме, я не помню. Я просто сначала не разобралась, потом, когда разобралась, ужаснулась, ужаснувшись, перестала печатать.

— И так это слово и не вошло никуда?

— Не вошло…[169]

Очевидно, Володичева не точна. Слово «держиморда» «вошло» в статью Ленина «К вопросу о национальностях или об “автономизации”»: «Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела […] сам является грубым великодержавным держимордой»[170]. Но психологию времени Володичева передает верно: напечатать в адрес Сталина ленинское слово «держиморда» Володичева уже в 1922 году, при жизни Ленина, не смогла.

Даже если Володичева действительно не сообщила Сталину 23 декабря о существовании еще четырех экземпляров «Завещания», Сталин, конечно же, знал о них. Существовал порядок, при котором все материалы Ленина всегда переписывались в пяти экземплярах: один — Ленину, три — Крупской, один — в секретариат с грифом «Строго секретно». То, что предназначалось для «Правды», перепечатывалось, еще раз просматривалось Лениным и передавалось М. И. Ульяновой как ответственному секретарю редакции. Три экземпляра документов из комплекта для Крупской запечатывались затем в конверт. Сталин об этом знал.

После 24 декабря Сталин предпринимает некие меры, благодаря которым в дальнейшем в «Дневнике дежурных секретарей» наблюдается перерыв всякий раз, когда диктуются слишком невыгодные для Сталина тексты. После 24 декабря все записанное носит пространный, совершенно беззубый характер. Это приводит к естественному выводу, что ряд ленинских материалов уничтожили или же что записи сфальсифицировали задним числом. «Сожжение» ленинских текстов могло произойти только по указанию Сталина как генсека партии. Предположить, что Сталин не интересовался содержанием заметок, диктуемых Лениным после 23 декабря, невозможно.

Все секретари Ленина в смысле нелояльности к Ленину и лояльности к Сталину вели себя одинаково. Вот воспоминания Фотиевой в интервью Беку:

— Я сама передала письмо Ленина о национальностях.

— То есть сразу после того, как он продиктовал?

— Да. Могу вам рассказать. Только не записывайте. […] Второй раз (после разговора о яде) я обратилась к Сталину насчет письма о национальностях, которое продиктовал Владимир Ильич. Но тут я уже у него не была, а позвонила по телефону: «Товарищ Сталин, Владимир Ильич только что закончил письмо политического характера, в котором обращается к съезду. Я считаю нужным передать его в ЦК». Сталин ответил: «Ну, передайте Каменеву». (Они тогда были вместе.) Я так и сделала. […]

А Сталину вы, Лидия Александровна, звонили не по поручению Владимира Ильича?

— Нет, Владимир Ильич об этом не знал.

— Почему же вы его не спросили?

— Мы вообще не задавали ему вопросов. Нельзя было его волновать.

— Но потом информировали его?

— Нет. Это его взволновало бы. […]

— Тогда почему же все-таки вы с ней [Крупской] не посоветовались?

— Я вообще не была в подчинении у Надежды Константиновны и не спрашивала ее разрешений.

— Но ведь письмо Ленина («К вопросу о национальностях или об “автономизации”») было направлено против Сталина?

— Не только против него. Также и против Орджоникидзе и Дзержинского.

— Да, да, но главным был все-таки Сталин. И вы передаете ему. То есть заблаговременно вооружаете его. […] Но хоть бы посоветовались с Марией Ильиничной.

— А Мария Ильинична вообще ничем не распоряжалась. Все предоставляла Надежде Константиновне. […] Если бы Владимир Ильич был здоров, то он обязательно бы пригласил Сталина и поговорил бы с ним. А тут письмо заменило разговор.

— Почему же об этом ничего не сказано в дневнике дежурных секретарей? […]

— Туда мы писали вовсе не то. […]

— А почему, Лидия Александровна, в дневнике ничего не записано о том, что Владимир Ильич продиктовал последнюю часть «завещания», то есть ту часть, где говорил о Сталине?

— Это было секретно. Поэтому я и не занесла.

— Но и предыдущие части тоже были секретными. […] Володичева рассказывает, что и «завещание» ему было известно. Она сама, кажется, передавала. И Сталин сказал: «Сожгите».

— Володичева — больной человек. Ничего этого не было, — и неожиданно нервно: — Уходите, уходите с вашими вопросами![171]

Ленин активно диктовал в период с 23 декабря по 23 января, то есть ровно месяц. Затем в его работе наступил неожиданный и не случайный перерыв. 24 января он дал Фотиевой поручение «запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу» и столкнулся с сильным противодействием и первого, и второго. Дзержинский кивал на Сталина, тот прятался за решение Политбюро. Ленин начал подозревать Фотиеву в двойной игре. Он сказал ей: «Прежде всего по нашему “конспиративному” делу: я знаю, что Вы меня обманываете». На ее заверения в противном Ленин ответил: «Я имею об этом свое мнение».

В четверг, 25 января, Ленин уточнил, получены ли материалы. Фотиева ответила, что Дзержинский приедет лишь в субботу. В субботу Дзержинский сказал, что материалы у Сталина. Фотиева послала письмо Сталину, но того не оказалось в Москве. 29 января Сталин позвонил и сообщил, что материалы без Политбюро дать не может; начал подозревать Фотиеву в двойной игре, спрашивал, не говорит ли она Ленину «чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?» Так, его статья «Как нам реорганизовать Рабкрин» (законченная 23 января и уже прочитанная Сталиным) «указывает, что ему известны некоторые обстоятельства».

Фотиева заверила, теперь уже Сталина, что лишнего она не говорит и не имеет «никаких оснований думать, что он в курсе дел».

30 января, узнав от Фотиевой об отказе Сталина выдать ему материалы комиссии Дзержинского, Ленин сказал, что будет настаивать на выдаче документов.

1 февраля Политбюро разрешило выдать материалы Фотиевой для Ленина, но при условии, что Фотиева оставляет их у себя для изучения и доклад Ленину на эту тему без разрешения Политбюро не делает. Иными словами, Политбюро материалы выдало, но доступа к ним у Ленина нет, так как они находятся у сталинской шпионки Фотиевой.

Фотиева при этом, видимо по указанию Сталина, тянет время и заявляет Ленину, что для изучения материалов ей понадобится четыре недели[172]. Хотя Фотиева всего лишь секретарша, передаточное звено.

Ленин планировал начать открытый бой. Но и Сталин не бездействовал. За несколько дней до трагикомедии с материалами по грузинскому вопросу, 27 января, Сталин от имени Политбюро и Оргбюро ЦК разослал во все губкомы РКП(б) закрытое письмо по поводу последних ленинских статей, подписанное членами Политбюро и Оргбюро: Андреевым, Бухариным, Дзержинским, Калининым, Каменевым, Куйбышевым, Молотовым, Рыковым, Сталиным, Томским и даже Троцким. Смысл письма заключался в том, что Ленин болен и уже не отвечает за свои слова.

Неизвестно, знал ли Ленин об этом письме, или же изоляция