Далекие берега. Навстречу судьбе - Сарду Ромэн

В «Красном мундире» Марсия Гудрич радушно приняла семью Кастелла. Ребекка тоже проявляла заботу о малышах.

Филипп вместе с Мэри Кастелл вернулся на Флит-лейн и издали показал ей на зарешеченное окошко на уровне земли, за которым томились двое заключенных.

— Цистерна высотой в двенадцать метров.

— Но как же он добирается до решетки?

— Я даже не решаюсь думать об этом.

Мэри Кастелл хотела броситься к окошку, но Филипп удержал ее.

— Стражники, охраняющие ворота, стоят слишком близко. Если кто-нибудь задерживается около решетки, они, заподозрив неладное, вмешиваются. Надо действовать утром, при смене стражников. Я хожу туда каждый день. Еще одна ночь ожидания, и я обещаю вам, что вы увидите и услышите своего мужа!

На следующее утро Филипп сначала подошел к окошку один, чтобы удостовериться, что архитектор добрался до решетки.

Он присел на корточки:

— Мсье Кастелл? Мсье Кастелл?

Никакого ответа.

Филипп удалился.

— Его еще там нет, — сказал он Мэри Кастелл. — Он должен был услышать мой голос. Подождем немного. Через пять минут Филипп повторил попытку.

«Глаз Каина» по-прежнему оставался темным и молчаливым.

Филипп подходил к окошку много раз. За это время улица стала многолюдной.

— Сегодня придется уйти ни с чем.

— Нет!

— Мы придем завтра. Поверьте мне, не стоит искушать дьявола… Только подумайте, что будет, если стражники обнаружат, что мсье Кастеллу удалось связаться с внешним миром!

На следующее утро Филипп вновь слился с землей на Флит-лейн.

Никого.

— Мсье Кастелл! Я здесь вместе с вашей женой Мэри! Если вы меня слышите, мсье Кастелл, дайте знать!

Филипп несколько раз повторял свои отчаянные призывы.

— Ничего не понимаю! — сказал Филипп.

— С ним что-то случилось!

— Если он не может подняться к нам, мы можем еще раз попытаться с ним связаться.

— Как?

— Написать ему. По крайней мере, дать знать, что мсье Оглеторп спешит во Флит.

Послание было написано на клочке бумаги, которую Филипп обвязал вокруг небольшого камешка.

— Я брошу его завтра.

— Нет, сегодня! Немедленно!

Мэри Кастелл была в такой степени отчаяния, что не могла смириться.

Стоял холодный, дождливый день. На улице было меньше народу, чем обычно, так что стражникам Флит, стоявшим метрах в пятидесяти, была очень хорошо видна решетка.

Филипп решил пойти вдоль реки. Оказавшись на уровне «глаза Каина», он бросил камень. Камень покатился, подпрыгивая на неровной мостовой, закрутился и застрял между двумя прутьями.

— Что за чертовщина! Если я пойду опять, меня заподозрят.

— Вода рекой течет! Она смоет чернила на записке! Пойду я!

И Мэри Кастелл буквально сорвалась с места. Филипп даже не успел ей возразить. Дойдя до окошка, она сделала вид, будто вывихнула щиколотку, поскользнувшись на мокрой мостовой, оперлась плечом о стену и резким движением каблука толкнула камень. Он тут же исчез в застенке.

Камень полетел, стукнулся о противоположную стену, перевернулся в воздухе и упал с двенадцатиметровой высоты, приземлившись с глухим стуком.

На земле камень описал круг и остановился.

Застенок был пуст, а дверь широко распахнута.

Три дня назад кожевник из Саутворка, некий Плюмбтурд, пришел к Бэмбриджу:

— Мне не хватает дерьма, чтобы дубить кожи, — сказал он. — Не могли бы мы как-нибудь договориться?

Удивившись и вместе с тем обрадовавшись, управляющий с готовностью согласился обменять экскременты узников на звонкую монету.

Вот по какой причине узники, которым была поручена эта работа, посетили камеры Флит, в том числе и цистерну башню, чтобы впервые выгрести оттуда экскременты.

— Удача слепа, утверждает поговорка, я же скажу, что она не пахнет! — веселился Бэмбридж.

Вот так стало известно о попытке архитектора выбраться из застенков. На следующий день стражники обнаружили записку Филиппа и Мэри Кастелл, обвязанную вокруг камня, и передали ее Бэмбриджу, так что управляющий ждал скорого визита Джеймса Оглеторпа.

— Как хорошо, что я им позволил проделать все это!

Бэмбридж вызвал в тюрьму своего друга Роберта Корбета.

Привратник тюремных границ владел сдвоенным домом. Дом служил не только бакалейной лавкой и бюветом, но и местом предварительного заключения должников, а также жильем для узников.

— У тебя по-прежнему живет больной оспой, о котором ты мне говорил? — спросил Бэмбридж. — Мне надо поселить к тебе двух жильцов.

— Рядом с больным? — удивился привратник.

— Как можно ближе.

— У этого Джозефа Уайта, похоже, выработался иммунитет. Но если с твоими заключенными дело обстоит иначе, ты подвергаешь их опасности.

— Лучшее, что с ними может случиться, — это смерть.

— Убийство?

— Нет. Не убийство. Смерть от оспы, а это разные вещи.

Бэмбриджу было очень важно, чтобы Кастелл и Глэсби ни под каким предлогом не могли рассказать о его зверствах во время судебного процесса, возбужденного Оглеторпом. Он помнил, какой ужас испытывал архитектор перед этой болезнью.

Корбет получил за свою помощь деньги, и в ту же ночь Бэмбридж приказал перенести Кастелла и Глэсби в комнату больного.

Увидев гниющее лицо больного, Роберт Кастелл понял, что над ними нависла смертельная опасность.

Он завопил. Он умолял, чтобы ею вновь бросили в застенок. Его мольбы лились нескончаемым потоком. Казалось, ом был настолько убежден, что здесь расстанется с жизнью, что даже сообщники Бэмбриджа попытались уговорить управляющего смилостивиться. Жена Корбета и служанка Кэтрин Маккартни успокаивали архитектора. Навестить Кастелла пришел его прежний сосед Плантуа.

Шеннон не произнесла ни слова. Она молилась.

Они оба были истощены после долгого пребывания в цистерне. И очень скоро заразились оспой.

Сначала лихорадка, потом сыпь и, наконец, бред.

Роберту казалось, что он находится в просторном доме в Древнем Риме и поднимается по бесконечной лестнице. Он все время повторял:

— Еще одна ступенька. Еще одна…

Шеннон видела себя на сцене маленького театра Августуса Муира в банкетном зале дворца на Родерик-Парк, в пятилетием возрасте, в красном платьице, ноющей гимны на немецком языке. Ее красное платьице, лица гостей, звуки, запахи — все было подлинным, словно двадцать семь лет перестали существовать. Ей не удавалось расстаться с этим мгновением, она переживала его вновь и вновь, вновь и вновь…

Роберт заболел 4 декабря.

Умер он 12 декабря.

На следующий день Шеннон последовала за ним.

Во Флит приехал Джеймс Оглеторп в сопровождении Кена Гудрича.

Предыдущей ночью Мэри Кастелл и Филиппа известили о возвращении парламентария в Лондон.

Сын Шеннон рассматривал молодого тридцатидвухлетнего дворянина. Он видел в нем своего рода ангела-освободителя, каким был Рагель для Манассии. Высокий, стройный Оглеторп не забывал о военном искусстве, которому он обучался на полях сражений в Европе, когда служил адъютантом достопочтимого принца Евгения Савойского. У него были большие глаза, дугообразные густые брови, длинный прямой нос и маленький рот. Он был наследником великих фамилий. Его отец Теофилиус и дед Саттон, тоже жившие в Хаслемере, оставили свой след в истории Англии. Его мать Элеонору Оглеторп уважали и боялись из-за пылкого нрава. Не менее знаменитым был его двоюродный дед Уайт Оглеторп, который все свои силы отдал, защищая католическую Ирландию.

Оглеторп сказал несколько любезных слов мадам Кастелл и похвалил славного Гудрича, который не пожалел сил, чтобы поставить его в известность о положении Роберта.

Как член парламента, Оглеторп приказал, чтобы перед ним открыли ворота Флит.

Томас Бэмбридж поспешил встретить парламентария.

Без всяких предисловий Оглеторп заявил, что хочет видеть Роберта Кастелла и Шеннон Глэсби.