Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

На последнем дружеском сборе в прорабской особенно остро почувствовалось нетерпеливое желание однополчан как можно скорее доделать прорезь на Буйной. Они словно вспыхнули тогда от одной спички — и загорелись на удивление неспокойно, порывисто. Уже на другое утро они строже, чем всегда, следили за дисциплиной в бригадах, за порядком на брандвахте и в запретной зоне. Казалось, они хотели возвысить свою работу до уровня привычного для них воинского труда.

— Завели порядочки, как в армии, — ворчал Мерцалов.

— А тут и должны быть воинские порядки, — без всякого смущения отвечал ему Кисляев. — Дело-то у нас боевое, с огоньком да дымком.

Вечером Гриша Чернолихов попросил у Морошки карту средней части шиверы, где осталось пробить прорезь. Он вычертил ее, не жалея черной туши, на большом зеленом, как ангарская стремнина, картоне, со всеми всевозможных очертаний камнями, лежавшими в ее границах и обреченными на уничтожение. Несколько камней в верхней части прорези, откуда с утра начали взрывы, Гриша сразу же перечеркнул жирными крестами, наглядно показав, что сделано за день. И в таком виде карта прорези была вывешена в столовой.

Каждый вечер на карте появлялись новые кресты. Перед картой тогда толпились не только рабочие из бригад, ведущих взрывы, но и охранники, и матросы с земснаряда. Все видели, как постепенно уменьшается число подрезок, помеченных, по воле изыскателей, цифрами, и все могли сообразить, сколько же времени еще потребуется для окончания взрывных работ. И нередко здесь возникали горячие споры.

Однажды Арсений Морошка ткнул пальцем в круглую плиту, лежащую у левой, бережной черты прорези, и сказал стоявшим вокруг рабочим:

— «Черепаха». Зловредная плита.

— А почему «Черепаха»? — спросили из толпы.

— Я ее так называю. Про себя.

Оказалось, он многим подрезкам надавал прозвища: «Бегемот», «Осьминог», «Леший», «Рогач», «Боров», «Клуша», «Жаба», «Кикимора»… Так ему легче было запомнить подрезки и различать их, разглядывая в прозрачной мятущейся пучине.

Его опять спросили:

— Ну, а чем она зловредная?

— Она гораздо выше всех, эта плита, вот какое дело, — ответил Морошка. — Ее с лодки рукой ощупать можно. Теплоход со спаровкой над нею не пройдет. Вот и гадай, как положить на нее заряд.

В тот день Арсений показал плиту бригаде Кисляева. И верно, ее хорошо было видно под небольшим слоем переливающейся через нее воды. Так и думалось, что это в самом деле допотопная черепаха с шишковатым, в трещинах панцире.

— Напугать ее, она и отползет за черту, — предложил Вася Подлужный.

— А чем? — спросил Уваров. — Может, тебя к ней спустить в чем мать родила?

Посмеялись, как водится, не жалея глоток, а потом каждый свое:

— Как ее возьмешь? Разве только со льда?

— Значит, зимуй здесь из-за нее? Была охота!

— С вертолета бы положить заряд…

— Ох, и голова! Два уха!

— А что? Милое дело.

— Плавом надо пустить заряд, плавом…

— Как это плавом?

— На понтонах.

— Ну, начали чудить!

Так и не решили, как быть. А в запретной зоне Гриша Чернолихов молчком отлучился от бригады, сходил под обрыв, где собрался большой склад опорожненной металлической тары, и принес оттуда круглый пенал из-под пороха с плотно завинченной крышкой. Положив его на землю перед бригадой, Гриша промолвил:

— Вот и понтон, глядите…

Вновь заговорили все, на время оставив даже дело, и проект Гриши Чернолихова был вскоре принят. А когда Подлужный начал ставить запалы, уже пустились в расчеты: какой по весу заряд нужен для той зловредной плиты, сколько потребуется пеналов, чтобы удержать его на плаву, да еще на нужной глубине, и как укрепить пеналы поверх заряда. Закончить расчеты в конце концов поручили Володе Полетаеву: он мастер — ему и карты в руки.

Однако вечером, не дожидаясь расчетов на основе физики, Гриша Чернолихов, Зубков и Гурьев набили один мешок порохом, прикрепили поверх него несколько пеналов и стащили в реку. Пеналы утопились почти полностью. Но мешок плавал, и как раз на той глубине, на какой нужно, чтобы оказаться поверх плиты. Ясно было, что заряд поплывет…

Но требовалось обдумать еще многое. Где и как монтировать заряд? Выводить его в реку плавом или вывозить на спаровке? Какой длины потребуется трос, чтобы держать заряд, когда его понесет к плите? Становиться или нет теплоходу на якорь? И опять дело решалось в горячем споре.

Незаметно, сама собой, среди рабочих, ведущих взрывы, в эти дни сложилась какая-то особая атмосфера постоянной приподнятости, азарта, товарищества. Одно время даже Мерцалов и его приятели вовлеклись в затею с плавучим зарядом. Правда, когда все было подготовлено и обдумано, когда осталось жить ожиданием удачи, они ни с того ни с сего вдруг охладели: безотчетны повороты у таежной вольницы.

Арсений Морошка старался быть в сторонке. «Соображайте, соображайте, не малые!» — отмахивался он от нетерпеливых. Но втайне он радовался, что однополчане так увлеклись подготовкой необычного взрыва, и с этим их увлечением связывал свои надежды. Ему не хотелось расставаться осенью с однополчанами. Попробуй найди таких людей будущей весной.

И вот сегодня, поднявшись раньше обычного, бригада Кисляева смонтировала на спаровке сложный, необычный заряд.

В реку вышли молча, с нахмуренными, сосредоточенными лицами: все утро — одни неприятности, так и лезут под руку, а впереди такой взрыв. Только Сергей Кисляев признался вслух, не рассчитывая, однако, на внимание друзей:

— Служил я в армии — нервы у меня были в полном порядке. А здесь попортил за одно лето. Сам замечаю, сердитым становлюсь, даже злым. Вот так бы и загрыз…

Вася Подлужный и Николай Уваров удивленно переглянулись: забывшись, бригадир сам давал им возможность для коварнейших шуток над собой. Грех было упускать такую возможность, но Подлужный и Уваров, понимая, что вынудило бригадира к такому неосторожному признанию, по обоюдному молчаливому согласию решили его пощадить. Да и не до шуток сейчас было…

У штурвала теплохода нынче встали рядом Терентий Игнатьевич и Арсений Морошка. Они вывели теплоход со спаровкой в прорезь, где велись в последнее время взрывные работы, и начали медленно сплавляться по ней, держась строго на вешку с белым флагом, поставленную ниже «Черепахи». Течение в границах прорези, хотя здесь и не была еще убрана взорванная порода, стало все же значительно ровнее, спокойнее на вид, чем на всей шивере, но еще стремительнее — широкий поток не разбивался здесь, как прежде, на мелкие, вилючие струи, не бурлил, а шел прямо, уже не встречая больших каменных преград. Надо было все время бороться с этим потоком, не поддаваться его силе, сдерживать скорость сплава…

С той минуты, как теплоход оказался в прорези, все рабочие на спаровке, неуклюжие в спасательных жилетах, замерли на своих местах вокруг заряда, стиснув пальцы на концах жердей. Никто, за исключением Володи Полетаева, в ожидании команды даже не оглядывался назад. Все поглядывали лишь на вешку с белым флагом. Но вот негромко, будто щадя тишину таежного утра, крикнул позади теплоход — и вся бригада выдохнула будто одной грудью:

— Поше-е-ел!

Всем рабочим пришлось здорово подналечь и выложить все силы, чтобы спустить без помощи якоря тяжелый и громоздкий заряд, сплошь увешанный пеналами, выкрашенными красной краской, да вдобавок еще с якорной цепью позади, которая должна служить тралом. За одну минуту у всех разгорелись лица и закипела хрипота в груди. Звякая и гремя железом, заряд скрылся в речной пучине, а через несколько секунд всплыл и заалел над водой, впереди спаровки, и тогда все, оглядываясь, зашумели:

— Порядок!

— Пускай!

И только тут бригада поняла, что она, если учесть все ее труды и хлопоты, сделала все-таки лишь половину дела. Вся вторая половина доставалась, по существу, одному Арсению Морошке.

Он сам взялся за штурвал.

Вася Подлужный осторожно, не торопясь, но и без малейших задержек отпускал с барабана трос, на котором крепился заряд, а Демид Назарыч, орудуя катушкой, разматывал магистральный провод. Заряд спокойно уносило все дальше от спаровки — он маячил кровавым пятном в потоке. Равномерно отрабатывая назад, Морошка удерживал теплоход на одном месте в прорези, по-охотничьи нацеливаясь зарядом на вешку с белым флагом. Хорошо шел заряд! Точно в цель! От радостного предчувствия удачи у рабочих даже начало стеснять дыхание. Никто не смог бы сейчас вымолвить ни единого слова. Все были захвачены ожиданием заветной минуты. И вдруг красные пеналы, по всем приметам несколько преждевременно, запрыгали над зеленоватой, залитой солнцем стремниной.