Изощренное убийство - Филлис ДЖЕЙМС

Она подтолкнула к нему листок. Нейгл специально повернулся к ней спиной, чтобы не спеша прочитать несколько аккуратно выведенных ручкой строк. Удача вновь улыбнулась ему. Это была столь же ясная и убедительная предсмертная записка, как и любая другая, что когда-либо зачитывалась в суде. И под его диктовку она не написала бы лучше. Он ощутил прилив уверенности и возбуждения, как всегда происходило, когда ему удавалась картина. Теперь ничто не могло нарушить его планы. Дженни написала:

Я не могу сказать, что сожалею о своем поступке. У меня не было выбора. Я очень счастлива, и все было бы вообще идеально, если бы я не осознавала, что причиняю вам боль. Но для меня это единственное и наиболее правильное решение. Пожалуйста, попытайтесь понять. Я очень вас люблю.

Он положил письмо обратно на стол и пошел наливать пиво, скрывшись за дверцей буфета. Боже, ну и запах у этого лекарства! Он быстро добавил пенистого легкого напитка и обратился к ней.

– Ты счастлива?

– Ты же знаешь, что да.

– Тогда выпьем за это. За нас, милая.

– За нас.

Она поморщилась, пригубив пиво. Он рассмеялся:

– Ты выглядишь так, словно пьешь яд. Давай, глотай, крошка. Распробуй вкус!

Нейгл мгновенно осушил свой стакан. Засмеявшись, Дженни едва заметно вздрогнула и залпом выпила свое пиво. Он забрал пустой стакан и приобнял ее. Она крепко схватилась за него, ее руки, как холодный компресс, легли ему на шею сзади. Высвободившись из объятий, Нейгл потянул Дженни к себе на кресло. Потом они, не отпуская друг друга, сползли на пол и оказались на ковре у плиты. Он выключил свет – ее лицо так светилось в горячем красном отблеске огня, словно она лежала на полуденном солнце. Шипение газа было единственным звуком, который нарушал тишину. Нейгл взял подушку с одного из кресел и положил Дженни под голову. Только одну подушку – другую ему еще предстояло использовать. Пока девушка могла лежать у ножек газовой плиты. Она вряд ли проснется, если он удобно устроит ее, просто тихо перейдет от краткого забвения к смерти. Он обнял ее и они лежали, не говоря ни слова. Она повернулась к нему, и он почувствовал, как ее язык, мокрый и скользкий, как рыба, проник между его зубов.

– Милый, – прошептала она, – милый.

О Боже, подумал он, только не это. Он не может заниматься с ней любовью сейчас. Это заставило бы ее замолчать, но он не мог. Не было времени, и, конечно, полицейский патологоанатом сможет определить, насколько давно женщина занималась любовью. Он впервые с облегчением вспомнил о том, что она жутко боится забеременеть, и прошептал:

– Не получится, любимая. У меня с собой ничего нет. Сейчас мы не можем так рисковать.

Дженни пробормотала что-то, выразив согласие, и прижалась к нему, потирая левой ногой его бедра. Они лежали на полу, отяжелевшие и неподвижные, но он не осмеливался пошевелиться или заговорить, чтобы не прервать ее погружение в коварное забытье. Теперь дыхание Дженни, еще более глубокое, горячее и раздражающее, обдавало его левое ухо. Господи, сколько еще времени на это уйдет! Задержав собственное дыхание, он прислушался. Дженни внезапно издала тихий храп, и Нейгл заметил, как изменился ритм ее дыхания. Можно было почти физически ощутить, как ее тело оставляет напряжение, как она расслабляется. Теперь она крепко спала.

Лучше дать ей пару минут, подумал он. У него не было лишнего времени, но и спешить он не осмеливался. Было важно, чтобы на ее теле не осталось синяков, и к тому же он знал, что не сможет бороться с ней. Пути назад не было. Если она проснется и начнет сопротивляться, ему все равно придется сделать это.

И он ждал, тихо лежа рядом с ней. Со стороны могло показаться, будто это два мертвых тела, коченеющие вместе в последнем несколько театральном объятии. Через какое-то время Нейгл осторожно привстал, оперевшись на локоть, и посмотрел на Дженни. Ее лицо рделось румянцем, а рот был приоткрыт, чуть обнажая мелкие белые зубы. Нейгл почувствовал в ее дыхании запах паральдегида. Он на мгновение остановил на девушке взгляд, обратив внимание на длинные светлые ресницы, на брови вразлет и на тени под широкими скулами. Странно, что ему никогда не приходило в голову написать ее портрет крупным планом. Но теперь было слишком поздно думать об этом.

Он аккуратно поднял ее и понес по комнате к черной пасти газовой плиты, бормоча:

– Все в порядке, Дженни, милая. Это всего лишь я. Хочу, чтобы тебе было удобно. Все хорошо, милая.

Но на самом деле он успокаивал себя.

В большой старой духовке было полно места, даже подушка свободно помещалась. Низ духовки находился всего в нескольких дюймах от пола. Поддерживая Дженни за лопатки, Нейгл осторожно подвинул ее вперед. Когда голова оказалась на подушке, он удостоверился, что отверстия, через которые поступает газ, ничто не перекрывает. Голова Дженни плавно повернулась набок, ее полуоткрытый рот, влажный как у младенца, приблизился к ним, словно в ожидании порции смертоносного вещества. Когда он высвободил руки, она чуть слышно вздохнула, словно ей наконец-то стало удобно.

Нейгл посмотрел на нее в последний раз, довольный своей аккуратной работой.

А теперь надо было спешить. Нащупав в кармане резиновые перчатки, Нейгл начал передвигаться с фантастической скоростью, ступая легко и набирая воздух в легкие понемногу, как будто больше не мог выносить звука собственного дыхания. Предсмертная записка лежала на столе. Он взял отвертку и осторожно вложил ее в правую руку Дженни, прижав ладонь к блестящей ручке, а кончик большого пальца – к основанию острия. Могла ли она держать инструмент так? Вероятно. Он положил отвертку на предсмертную записку.

Потом Нейгл помыл свой стакан и поставил обратно в буфет, подержав кухонное полотенце над огнем пару секунд, чтобы мокрое пятно испарилось. Он выключил огонь. Можно не беспокоиться об отпечатках на плите. Невозможно будет установить, когда ее включали в последний раз. Он вспомнил о пузырьке из-под паральдегида и стакане Дженни, но решил оставить их на столе вместе с запиской и отверткой. Было бы естественно, если бы она выпила яд, сидя за столом, а потом подошла к духовке, почувствовав первые признаки сонливости. Нейгл стер с пузырька свои отпечатки и вложил его девушке в руку, придавив пробку большим и указательным пальцем. Он словно боялся прикасаться к Дженни, но теперь она спала глубоким сном. На ощупь ее рука казалась очень теплой и такой расслабленной и мягкой, словно была без костей. У него вызвала отвращение ее дряблость, ее состояние беспомощности и полного отсутствия чувств и желаний. Он испытал радость, когда проделал ту же операцию со стаканом и бутылкой пива.

Наконец Нейгл взял свое собственное письмо к чете Придди и пару перчаток и бросил все в котел. Оставалось лишь включить регулятор газа в духовке. Он располагался справа от самой духовки в зоне досягаемости ее безвольной правой руки. Он поднял руку, прижал большой и указательный палец к регулятору и повернул его. Послышалось легкое шипение выходящего газа. Как долго, подумал он, ему придется ждать? Наверняка недолго. Быть может, всего пару минут. Он выключил свет и, попятившись, вышел, закрыв за собой дверь.

Именно тогда он и вспомнил о ключах от парадной двери. Их должны найти у Дженни. Его сердце сковало холодом, когда он осознал, что эта единственная ошибка могла стать роковой. Вытащив ключи из кармана и задержав дыхание, чтобы не отравиться газом, Нейгл вложил их в левую руку девушки. Не успел он добраться до двери, как услышал мяуканье Тигры. Должно быть, кот спал под буфетом. Теперь он медленно расхаживал вокруг спящей и вытянул лапу, пытаясь потрогать ее правую ногу. Нейгл понял, что не может заставить себя вновь приблизиться к Дженни.

– Иди сюда, Тигра, – прошептал он. – Иди сюда, хороший мальчик!

Кот посмотрел на него огромными янтарными глазами и, казалось, погрузился в раздумье, без эмоций и лишней спешки. Потом он медленно пошел к двери. Нейгл подставил ногу под мягкий живот и одним быстрым движением перенес кота через порог.

– Иди-ка отсюда, ты, чертов дурак! Хочешь потерять все свои девять жизней сразу? Эта гадость смертельна.

Он закрыл дверь, и кот, неожиданно проявив небывалую активность, тут же растворился в темноте.

Нейгл, не включая фонарик, пробрался к задней двери, нащупал засов и открыл ее. На мгновение он остановился, оперевшись спиной на дверь, желая удостовериться, что в конюшнях никого не было. Теперь, когда все было кончено, он осознал, что его лоб и ладони мокрые от пота и ему тяжело дышать. Он несколько раз глубоко вдохнул сырой и сладостно-прохладный ночной воздух. Туман был негустой, едва ли более плотный, чем тяжелая дымка, и проникавший сквозь него свет уличных фонарей, которые отмечали конец конюшен, сливался в темноте в размытое желтое пятно. Свет этот на расстоянии каких-то сорока футов олицетворял для него безопасность. Однако пройти даже столь короткий путь казалось Нейглу невозможным. Словно животное из логова, он, завороженный ужасом, смотрел не мигая на этот манящий свет и заставлял ноги двигаться. Но они его не слушались. Скрючившись в темноте под дверью, он оперся на деревянную поверхность и попытался побороть панику. В конце концов, так сильно спешить незачем. Через какое-то мгновение он покинет это ненадежное убежище и пройдет через конюшни. Потом дело за малым – зайти на площадь с другой стороны и подождать, пока случайный прохожий не увидит, как он колотит в парадную дверь клиники. Он даже продумал слова, которые собирался при этом произнести: «Дело в моей девушке. Думаю, она там, но не хочет открывать. Она была со мной сегодня вечером, а когда ушла, я обнаружил, что ключи пропали. Она была в странном состоянии. Лучше позовите копа. Я собираюсь разбить окно».