Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта» - Присцилла Мейер

О. О. Дневник с отчетом о погоде, который В., по его словам, «повезло» найти в Париже, становится толчком для того, чтобы сам В. описал зимний день в Петербурге, навсегда утраченном братьями.

Связанные мотивы, отсылки, характеристики и сюжетная линия показывают, что американское «Бледное пламя» – это обыденный вариант англо-русского «Себастьяна Найта». И если потустороннее присутствие Себастьяна в романе плодотворно, потому что снабжает В. сведениями и вдохновением, необходимым, чтобы тот отдал дань памяти своему сводному брату, то потустороннюю помощь, которую тетя Мод и Гэзель пытаются оказать Шейду, сам американский поэт и преподаватель трагическим образом не замечает. Для В. его утраты восполняются тем, что он обретает новое духовное единство с умершим сводным братом, увековечивая Себастьяна в написанной им книге; Кинбот, ошеломленный и подавленный потерей Шейда, создает солипсический комментарий к поэме, который «стирает» его из искусства и дружбы Шейда и приводит к самоубийству.

Скрытая Россия

«Истинная жизнь Себастьяна Найта» и «Бледное пламя» более отчетливо коренятся в личной судьбе Набокова, чем большинство его романов: первый – потому что связан с отказом от дальнейшего писательства на русском, второй – потому что связан с утратой отца, павшего в эмиграции от рук убийцы[215]. Эта личная реальность одновременно и скрыта, и раскрыта русской темой в обоих романах, что становится ясно лишь на более глубоком уровне интерпретации.

Себастьян Найт – русский эмигрант в Лондоне, пишущий по-английски. Нам напоминают об этом к концу романа его письмом для В., написанным на русском, когда В. в скобках включает в свой английский перевод письма пять русских слов из оригинала[216]. Это последние слова Себастьяна, которые записывает В., прощание брата, в котором он сбрасывает «выползину» [Набоков 2014: 183].

Джон Шейд, по сути своей поэт американский, русского языка не знает, хотя, судя по всему, немного знает французский. Русским владеет Кинбот, будучи Боткиным, «американским ученым-филологом русского происхождения» [Набоков 1997–1999, 3: указатель, 536], – он хорошо знает язык, культуру и историю России и, основываясь на этих знаниях, создает язык и историю Земблы[217]. Те, кто строил гипотезы относительно первичности одного из двух повествователей, странным образом упустили из виду ключевую черту характеристики Кинбота. Ни Шейд, ни Мод с Гэзель не могли знать, что «яруга» – это древнерусское слово, обозначающее ущелье и упоминающееся в эпосе XII века «Слове о полку Игореве», – и это лишь один из множества примеров. Кинбот использует это слово, чтобы дать имя своей «пра-прапрабабке», земблянской королеве Яруге, правившей с 1799 по 1800 год [Мейер 2007: 67–68]. Как и «Слово о полку Игореве», которое Набоков перевел с древнерусского на английский, мотив девяток, переходящих в нули, в датах правления королевы служит сигналом о том, что Набоков присутствует в земблянских преданиях на множестве уровней – как прием в его романах, указывающий на переход между жизнью и смертью, и через собственную биографию, и через год рождения Пушкина (1799) и его собственный год рождения, 1899-й.

Кинбот принадлежит к веренице набоковских изгнанников, попавших в американскую академическую среду. Два русских примера таких фигур – главный герой романа «Пнин» (1957) и рассказчик в стихотворении «Вечер русской поэзии» (1945); среди нерусских примеров – франкоговорящие Гумберт Гумберт и Гастон Годэн в «Лолите» (1955). Роль Кинбота как непонятого одиночки-чужака в академическом городке Новой Англии вызвана именно его статусом русского эмигранта; он – гомосексуал, но таков и Гастон Годэн, которого сердечно приняли в кругах Бердслей-колледжа – то есть чтобы объяснить изгойство Кинбота, гомосексуальности самой по себе еще недостаточно.

Трогательный, кроткий Пнин умудряется найти несколько добрых душ в Вайнделлском колледже, прежде чем теряет работу и уезжает в «мягкий туман», чтобы появиться в новом обличье уже в «Бледном пламени» [Набоков 1997–1999, 4: 171]. Причина его отъезда из Вайнделла – русско-американский писатель, который ведет повествование в романе и имеет собственные причины представить нам Пнина в комическом свете. Тем не менее, несмотря на принижающий тон повествования, нам удается разглядеть в Пнине храброго, доброго, трогательного изгнанника, чьи трагическая история и личные страдания остаются незримы для преподавателей и студентов Вайнделлского колледжа, в основном провинциальных. Пнин находит утешение в библиотеке, где пишет «Малую историю» русского фольклора и пытается не вспоминать свою первую любовь Миру Белочкину, погибшую от рук нацистов, или утрату петербургского дома детства и родителей, или повторявшиеся измены бывшей жены Лизы, которая была беременна сыном от доктора Эрика Винда, когда Пнин привез ее из Франции в Америку. Пнин непонят и недооценен большинством окружающих американцев, но у него, по крайней мере, есть летние поездки в компанию русских эмигрантов в «Сосны», где его высоко ценят; есть симпатия и понимание со стороны четы Клементс, Джоан и Лоренса, и любовь Лизиного одаренного сына-художника – все это поддерживает Пнина в его недооцененной жизни.

Парой сочувственному изображению русского эмигранта Пнина является его противоположность в «Бледном пламени». Преподавательский круг в колледже не питает симпатии к Кинботу, которого, в отличие от Пнина, некому поддержать. Шейд жалеет его и предлагает ему лишь несколько прогулок, а не то приятное сотрудничество, которое было у Пнина с Лоренсом Клементсом. Для Кинбота эквивалентом эмигрантской компании в «Соснах» служит выдуманная им Зембла, опирающаяся на его обширные познания в литературе и истории. Это его «Малая история», труд, которому он посвящает себя, чтобы заново создать историю собственной жизни. Пнин уезжает с подобранной им белой собачонкой на новое место работы, в Вордсмитский колледж, тогда как Кинбот бежит из Вордсмита, скрываясь от исследователей, ищущих рукопись Шейда, – и позже кончает с собой. Горьковато-сладкой комедии Пнина соответствует трагедия Кинбота.

Реакция критиков, писавших о «Бледном пламени», зачастую уподоблялась реакции вайнделлских сотрудников на Пнина – те потешаются над его эксцентричным английским (хотя французский у него лучше, чем у главы французского отделения, профессора Блоренджа). Как и сообщество Вордсмитского колледжа в «Бледном пламени», критики воспринимают Кинбота как объект для насмешек – потому что его комментарий имеет мало отношения к поэме, которую он комментирует, потому что он упускает американские отсылки и названия бабочек, и, возможно, также потому, что его гомосексуальность представлена в комическом ключе, и потому, что Кинбот умудряется до самого конца своего комментария не осознавать собственное безумие и то, что Шейд водится с ним лишь из жалости.

Помимо гомосексуальности, еще одна характеристика, отличающая Кинбота от Пнина, – его паранойя, напрямую связанная с его изгнанием из России. Набоков изобразил страх, который испытывает русский изгнанник, в «Вечере русской поэзии», стихотворении, написанном задолго до начала работы над «Бледным пламенем». На чтении в 1958