Пристрастие к смерти - Филлис Джеймс

Нелли Акройд являла собой резкий контраст мужу: она стройная — он полный; она блондинка — он брюнет; к тому же она на три дюйма выше его ростом. Свои светлые волосы она заплетала в косу, которую укладывала вокруг головы по моде двадцатых годов. Ее твидовые юбки были хорошо скроены, но всегда длиннее, чем предписывала мода, от которой они отставали на полвека; сверху — неизменный свободный кардиган. Туфли — остроносые, на шнуровке. Дэлглиш помнил одну учительницу из воскресной школы отца, которая вполне могла бы сойти за ее двойника, и когда Нелли вошла в комнату, он словно на миг перенесся в прошлое, в деревенскую церковь, где, сидя кружком на низеньких деревянных стульях, ребятишки — он в их числе — дожидались мисс Манаринг, чтобы каждому получить по очередной воскресной марке — яркой библейской картинке, которую надо было, лизнув языком, с бесконечной осторожностью приклеить на свою карточку в отведенном для данной недели месте. Ему нравилась мисс Манаринг — уже более двадцати лет как покойная, она умерла от рака и похоронена там же, на погосте той далекой норфолкской церкви, — и ему нравилась Нелли Акройд.

Брак Акройдов поверг в изумление их друзей и стал источником неуемного любопытства и домыслов для их немногочисленных врагов. Но когда бы ни доводилось Дэлглишу видеть их вместе, он убеждался в том, что они искренне счастливы друг с другом, и снова и снова восхищался бесконечным разнообразием супружеских союзов, являвших миру отношения, одновременно интимные и публичные, плотно обнесенные частоколом условностей и в то же время такие анархичные. В частной жизни Акройд слыл одним из добрейших людей в Лондоне. Его жертвы обычно язвили, что он может себе это позволить: один лишь выпуск «Патерностер» обычно содержал такую дозу злобы, что иному хватило бы на целую жизнь. Обзоры новых книг и спектаклей в газете всегда были умны и занимательны, порой проницательны, нередко язвительны и представляли собой форму развлечения, которым раз в две недели наслаждались все, кроме жертв. «Патерностер» продолжала охранять анонимность своих обозревателей и тогда, когда «Таймc литерари сапплмент» отказалась от этой практики. Акройд придерживался той точки зрения, что ни один обозреватель, даже самый добросовестный и беспристрастный, не может быть абсолютно честен, если под текстом стоит его имя, и оберегал конфиденциальность своих авторов с благородным усердием редактора, знающего, что ему едва ли вчинят судебный иск. Дэлглиш подозревал, что самые злобные обзоры были написаны самим Акройдом при подстрекательстве жены, и представлял себе такую картинку: Конрад и Нелли сидят на кроватях в своих смежных спальнях и обмениваются самыми вдохновенными находками через открытую дверь.

Когда бы он ни встречался с ними, его не переставала удивлять самодостаточность их супружеского счастья, обретшая форму почти заговора. Если существовал на свете брак по расчету, то это был их брак. Она была великолепной кулинаркой — он обожал поесть. Она любила ухаживать за больными — он каждую зиму страдал бронхитом в легкой форме и обострениями синусита, которые усугубляли его обычную легкую ипохондрию и давали Нелли счастливую возможность делать ему растирания и ингаляции. Дэлглиш, человек совершенно нелюбопытный во всем, что касалось интимной жизни друзей, тем не менее время от времени задавался вопросом: были ли их брак на самом деле консуммирован? Однако склонялся к тому, что все же был. Акройд слыл ярым приверженцем законности и по крайней мере в одну из ночей медового месяца, должно быть, закрыл глаза и вспомнил об английском законодательстве. А после этой необходимой жертвы закону и теологическим требованиям они оба обратились к более важным аспектам супружества: обустройству общего дома и состоянию Конрадовых бронхиальных путей.

Дэлглиш пришел не с пустыми руками. Хозяйка дома была страстной коллекционеркой романов 1920-1930-х годов о девочках-школьницах; ее собрание ранних произведений Анджелы Брейзил особо впечатляло. Стеллажи в гостиной свидетельствовали о неистребимой ностальгии; в этих историях череда плоскогрудых героинь в школьных блузочках и туфельках — девочки неизменно носили имена Дороти или Мэдж, Марджори или Элспет — яростно махали хоккейными клюшками, разоблачали всевозможные мошенничества или активно содействовали поимке немецких шпионов. После предыдущего визита к Акройдам Дэлглиш нашел первое издание одной из подобных книг в букинистическом магазине где-то в Марилебоне. Сам факт, что он не мог теперь вспомнить точно, когда и где, свидетельствовал о том, как долго они не виделись. Дэлглиш догадывался, что чаще всего люди приходят к Акройдам, когда им, как и ему самому, что-то от них нужно — обычно информация. И теперь он снова, в который раз, задумался о странности человеческих отношений: люди могут называть себя друзьями и благополучно годами не встречаться друг с другом, а встретившись вновь, как ни в чем не бывало опять почувствовать близость, словно не было никакого перерыва и забвения. Тем не менее взаимная симпатия Дэлглиша и Акройдов была искренней. Дэлглиш тоже мог навещать их только тогда, когда ему что-то требовалось, но от этого ему было не менее приятно сидеть в элегантной гостиной Нелли Акройд и смотреть через эдвардианский зимний сад на бликующую поверхность канала. Вот и сейчас, глядя на нее, он с трудом верил, что эта испещренная мелкой рябью вода, просвечивающая сквозь алые герани и разноцветные листья плюща, свисающего из подвешенных горшков, — та же самая, что в каких-нибудь двух милях выше по течению зловеще струится по темным тоннелям и лениво тащится мимо южного входа церкви Святого Матфея.

Он вручил свое подношение с традиционным целомудренным поцелуем, которые стали, похоже, светской условностью даже между сравнительно недавними знакомыми.

— Это вам, — сказал он. — Что-то вроде «Далси в ударе».

Нелли Акройд развернула пакет и вскрикнула от радости.

— Не притворяйтесь, Адам, вы прекрасно знаете, что она называется «Далси играет по правилам». Как мило! К тому же книга в прекрасном состоянии. Где вы ее отыскали?

— Кажется, на Черч-стрит. Я рад, что такой у вас еще нет.

— Я уже несколько лет ищу ее. Ну, теперь у меня полное собрание Анджелы Брейзил периода до 1930 года. Конрад, дорогой, посмотри, что принес Адам.

— Очень благовоспитанно с вашей стороны, мой мальчик. А вот и чай.

Пожилая служанка принесла поднос и поставила его перед Нелли Акройд с почти ритуальной серьезностью. Чай был крепким. На тарелках лежали тонкие ломтики хлеба без корки, намазанные маслом, сандвичи с огурцом, домашние булочки с кремом и джемом, фруктовый пирог. Это снова напомнило Дэлглишу детство и традиционные чаепития в отцовском доме. Священнослужители и церковные активисты, сидя в обшарпанной, но уютной гостиной матери, балансируя, держали в руках широкие чашки, а он, отлично вышколенный, обносил гостей закусками. Как странно, что вид цветной тарелки с тонко нарезанным хлебом все еще способен пробудить мимолетную, но острую боль воспоминаний и ностальгию. Наблюдая, как Нелли аккуратно раскладывает приборы, он догадался, что вся их жизнь состоит из ежедневных маленьких ритуалов: ранний утренний чай, какао или молоко перед сном, аккуратно отогнутый угол одеяла, выложенная поверх него ночная рубашка или пижама. Сейчас было пятнадцать минут шестого, осенний день скоро начнет угасать, перетекая в вечер, и эта скромная, очень английская чайная церемония призвана утишить дневные бури. Порядок, рутина, привычка, навязанные беспорядочному миру. Дэлглиш не был уверен, что ему понравилось бы так жить, но в качестве гостя находил ритуал успокоительным и не испытывал никакого презрения. В конце концов, и у него были свои ухищрения, чтобы удерживать реальность в берегах.

— Эта статья в «Ревю»… Надеюсь, вы не собираетесь превратить газету в новый журнал сплетен?

— Отнюдь, мой мальчик. Но публике нравится время от времени прочесть что-нибудь пикантное. Я подумываю и вас включить в нашу новую колонку «О чем бы поговорить». Несовместимые люди ужинают вместе. Например, поэт-детектив Адам Дэлглиш и Корделия Грей — в «Мон плезир».

— Должно быть, у ваших читателей очень скучная жизнь, если их способно взволновать то, что молодая женщина и ваш покорный слуга чинно едят в ресторане утку с апельсинами.

— Красивая молодая женщина и мужчина, который более чем на двадцать лет старше ее, — это нашим читателям всегда интересно. Сулит надежду. А вы прекрасно выглядите, Адам. Новое приключение вам явно на пользу. Ладно, ладно, я имел в виду вашу работу. Вы ведь теперь начальник подразделения по расследованию особо деликатных преступлений?

— Такого не существует.

— Ну, это я просто так его назвал. В столичной полиции он, наверное, официально называется СИ-3А или как-нибудь столь же уныло. Но мы о нем знаем. Если премьер-министр и лидер социал-демократов, планируя во время тайного совместного ужина коалицию, получают дозу мышьяка, а кардинал архиепископ Вестминстерский и его светлость архиепископ Кентерберийский замечены на цыпочках покидающими место преступления, то мы вовсе не желаем, чтобы местные сыщики марали ковры своими грязными подошвами двенадцатого размера. Разве не в этом состоит идея?