Катюша - Марина Воронина

Пистолета в Катиной руке он словно бы и не замечал, галантно помог даме раздеться, аккуратно повесил куртку на вешалку, показал, где можно помыть руки и вообще держался так, словно в гости к нему зашла старинная приятельница, а всего предыдущего разговора попросту не было. Он явно что-то такое решил — возможно, в его голове созрел план выкрасть свою табельную пушку ночью, когда Катя уснет, а то и что-нибудь еще, не менее или даже более иезуитское. Катя мысленно обругала себя дурой и поклялась уйти отсюда, как только поест. Слова этого контуженного мента о каком-то обмене она пропустила мимо ушей.

Мыть руки, держа в одной из них пистолет, оказалось затруднительно, и Катя сунула его за пояс джинсов.

— Чокнутая, — миролюбиво сказал ей Колокольчиков, стоя за спиной с полотенцем наготове, — на предохранитель хотя бы поставь. Отстреливать у тебя там, конечно, нечего, но к чему рисковать?

Катя молча поставила “Макаров” на предохранитель, вымыла руки и вслед за хозяином прошла на кухню.

— Садись, — предложил Колокольчиков. — Так как насчет обмена?

— Какого обмена? — спросила Катя, усаживаясь боком к столу и с облегчением приваливаясь ноющей спиной к стене.

— Понимаешь, — начал Колокольчиков, зажигая плиту и брякая на нее закопченную сковородку, — ты, конечно, в своем праве: пистолет ты добыла в бою, я сам виноват, и так далее, и тому подобное. Это я все понимаю. Но пойми и ты: каково мне будет знать, что из моего пистолета кого-то замочили? И без того, если о нашем договоре станет известно, мы с тобой пойдем по одной статье.

— Я ни по какой статье идти не собираюсь, — непримиримо сказала Катя.

— Хорошо, хорошо, — сказал Колокольчиков, ловко разбивая яйца. Кухня наполнилась скворчанием и аппетитным ароматом. — Не хочешь, не надо. Я могу пойти и один, но мне бы этого, честно говоря, не хотелось.

— Брось, Колокольчиков, — сказала Катя. — Это же какой-то бред. Мент жарит яичницу и между делом уговаривает преступницу вернуть ему его собственный пистолет. Ну, не позорься. Все равно ведь не отдам. Он мне нужнее.

— Чудачка, — улыбнулся Колокольчиков. — Ты же прекрасно понимаешь, что я уже десять раз мог его отобрать, а тебя отвезти в кутузку. И сейчас могу, и через час. Думаешь, ты меня напугала пистолетом? Не такие пугали. Я же тебе битый час толкую: обмен. Вот смотри.

Он открыл холодильник и вынул из него что-то, аккуратно завернутое в промасленную тряпку. Развернув ветошь, он показал Кате тускло-черный пистолет незнакомого образца — небольшой, прикладистый, красивый той хищной красотой, которая всегда поражала Катю в стрелковом оружии.

— Это “вальтер”, — сказал Колокольчиков. — От сердца отрываю. “Макарыч” наш ему в подметки не годится, кого хочешь спроси.

— И кого же я спрошу? — подняла брови Катя. Весь этот бред ей уже надоел, она хотела спать и готова была променять колокольчиковский “Макаров” хоть на дуэльный пистолет семнадцатого века, лишь бы ее оставили в покое.

Колокольчиков явно не ожидал такого вопроса.

— Кого? — растерянно переспросил он. — Давай Селиванову позвоним, если хочешь. Он подтвердит. Не знаю, правда, кого он после этого за нами пришлет: наряд милиции или “скорую”, но позвонить можно.

— Ладно, верю, — вяло махнула рукой Катя. — Патроны-то есть в нем?

Колокольчиков ловко выщелкнул обойму и продемонстрировал Кате.

— Ну как? — спросил он.

Вид у него был комичный — ни дать ни взять мордатый торговец с вещевого рынка, втирающий провинциальной простушке залежалый товарец. Он со щелчком загнал обойму на место и стоял, протягивая Кате “вальтер” рукояткой вперед.

— А с этим твоя ментовская совесть тебя мучить не будет? — поинтересовалась Катя.

— Этот — не служебный, — ответил он. — Его как бы вообще не существует.

— Ишь ты, — уважительно сказала Катя и, вздохнув, бросила на стол увесистый “макаров”. Пистолет тяжело брякнул о крышку стола. На клетчатой скатерти он смотрелся неуместно и дико. — Давай свой хваленый “вальтер”. И имей в виду, что у тебя яичница горит.

Колокольчиков схватился за голову, швырнул “вальтер” на стол рядом со своим счастливо возвращенным служебным пистолетом и кинулся спасать яичницу. Катя некоторое время сидела неподвижно, переводя задумчивый взгляд с его широкой спины на лежащие рядом пистолеты и обратно, потом коротко вздохнула, тряхнула головой, отгоняя какие-то неуместные мысли, и убрала “вальтер” за пояс.

Глава 13

Катя открыла глаза и сразу поняла, что уже поздно. За окном опять висела серая муть, по которой было совершенно невозможно хотя бы приблизительно определить время дня, но по тому, какой бодрой и выспавшейся она себя ощущала, было совершенно ясно, что проспала она долго.

Окно, за которым серел ненастный осенний день, было какое-то незнакомое почему-то казалось голым. Присмотревшись, Катя сообразила, что оно и есть голое — на окне не было занавесок. Единственным украшением этого унылого отверстия в стене, оклеенной выцветшими обоями того дикого рисунка и невообразимого оттенка, которые могут выбрать только маляры перед сдачей дома государственной комиссии, была лежавшая на подоконнике пачка пожелтевших газет.

“Господи, — подумала Катя, — куда же это меня занесло? Притон какой-нибудь, что ли? Ничего не понимаю”.

Она обвела глазами комнату, обставленную еще более скудно, чем ее собственная. Нет, на притон это не походило, тем более, что постельное белье на Катином ложе было чистым, хотя и неглаженным. Напротив Кати на стене висел колесами кверху спортивный велосипед с обшарпанной рамой и противоестественно свёрнутым на сторону, чтобы не упирался, рулем. Катя, никогда особенно не увлекавшаяся поэзией, немедленно вспомнила что-то такое про “мужские неприютные углы”. Было там, помнится, и про “велосипед, висящий вверх ногами”, и про “на письменном столе два черных круга — от чайника и от сковороды”. Она привстала на локте и заглянула на верхнюю плоскость придвинутого к окну стола. Черный круг был только один, хотя второй вполне мог скрываться под грудой какой-то разрозненной макулатуры, поверх которой разлеглась пара неумело заштопанных носков. Под столом стояла пара больших черных гирь. Кое-где черная краска облупилась, и сквозь нее тускло поблескивал тяжелый холодный чугун.

“Ага, — подумала Катя, — вот же где я! Это ж колокольчиковская берлога, вот это что такое! Н-да, хорошо живут менты...” Вспомнив вчерашний вечер, она быстро сунула руку под подушку и сразу нащупала теплую рукоятку пистолета. Надо же, подумала она, а мент-то наш и вправду честным оказался! Впрочем, сарказм ее в значительной мере был напускным. В честности Колокольчикова она почему-то не сомневалась, этот увалень ей был чем-то очень симпатичен. Кроме того, он явно положил на нее глаз. Катя запустила руку под одеяло — там, как и под подушкой, тоже все было на месте, и она даже слегка обиделась на Колокольчикова: что же это он — сам собирался делать глупости, и сам же проигнорировал беспомощную жертву, которая сама напросилась к нему в койку? Он что, в самом деле такой честный, или просто пистолета под подушкой испугался? Ну, это вряд ли, не полный же он идиот. Не стала бы я в него стрелять, и даже сопротивляться особенно не стала бы... Катя почувствовала, что ее легкое полушутливое недоумение начинает перерастать в самую настоящую обиду, и одернула себя. “Ты и в самом деле спятила, Скворцова, — сказала она себе. — Посмотри, на кого ты стала похожа! Просто Бонни без Клайда, только и знаешь, что стрелять да трахаться”. Замечание было в достаточной мере справедливое, но Кате почему-то совсем не было стыдно. Колокольчиков был дурак — мужчина должен чувствовать, когда в нем нуждаются.

Тут ей пришло в голову, что старлей просто хотел, чтобы она как следует выспалась, и она умилилась этому предположению. “Если это и в самом деле так, — решила она, — то с него стоит списать половину грехов. А также стоило бы дать ему возможность согрешить по-настоящему — с чувством, с толком, с расстановкой. Он мальчик сильный, но, похоже, не грубый. Это должно быть весьма приятно — дать ему возможность согрешить, попутно утешившись самой.

Так и поступим, — решила она. — Если, конечно, останемся в живых. Сегодня все решится. Сегодня...”

Она подскочила, как ужаленная. Сколько же это времени? А вдруг она проспала встречу с Банкиром, и все ее труды пошли насмарку?

— Колокольчиков! — позвала она. — Эй, старлей, ты где? Колокольчиков не откликался, и Катя поняла, что она одна в квартире. “Вот так номер, — подумала она. — Куда же он подался? Запер меня тут, а сам пошел за своим Селивановым и за нарядом ментов с дубинками и наручниками, пронеслось в голове. — Живой не дамся. Выпрыгну в окно, тут всего-то третий этаж, авось не расшибусь. Отстреливаться буду...

Вот дура, — подумала она. — Истеричка. Что он, по-твоему, совсем чокнутый — собираться арестовать человека и оставить у него под подушкой заряженный пистолет? Да зачем ему наряд? Он же мог тебя в авоську сложить и отнести к себе в ментовку, да ему тебя и носить не надо было — ты же сама к нему вчера туда приперлась, совсем ополоумела... Нет, — решила Катя, — Колокольчиков все-таки святой. Это ничего, что у него фамилия подкачала. Святых всех по именам называют — святой Сергий, святая Варвара... она же Санта-Барбара. Как же его зовут, моего старлея? Держала ведь удостоверение в руках, читала... Помню, что Фомич, а вот имя... Андрей? Антон? Или вообще Николай?”