Хозяин зеркал - Екатерина Чернявская

– Ну, говори же, г-говори, – подбодрил собеседника Иенс. – Чего замолчал? – Он с интересом отметил, что заикается сегодня на порядок меньше.

– Что произошло? – спросил господин NN. – Тебя морили голодом? Мы немедленно едем завтракать! – Он бестолково заметался, теряя и вновь подбирая вышитые тапочки с загнутыми носами, но вскоре замер, потрясенный новой мыслью. – Нет, не едем! Тебе нельзя показываться в таком виде.

– Хочешь сказать, что это тебе стыдно п-показываться на людях вместе со мной? – Доктор угрожающе шагнул вперед.

Господин Эклерчик, попятившись, упал на диван и загородился подушкой.

– Ах ты…

– У нас есть немного легких закусок, – вякнул грум, решительно заслоняя тельцем диван с распростертым хозяином.

– Мы шутим, обезьянка, – поспешил успокоить его NN. – Тащи все, что осталось из съестного, в мой кабинет, а затем сбегай за фон Бэком. Он тоже будет рад знакомству с… э-э… представителем нашей старой аристократии.

Стол накрыли в кабинете Эклерчика, украшенном куда более скромно, чем зал с трофеями, зато уютном и жарко натопленном. Прислуживал все тот же черномазый грум. Иенс, воспользовавшись редкой возможностью, наворачивал за обе щеки и игнорировал боязливые взгляды хозяина.

– Магнус, ну с кем ты собрался драться? – верещал Эклерчик. – Мальчишка ведь не аристократ, он просто выскочка, нувориш!

– На-назвался герцогом, п-полезай в наш кузовок, – с набитым ртом отозвался ученый.

– Нет, ты хочешь, чтобы Клуб прикрыли? Представляешь, какой процент приходится откатывать Фемиде, чтобы замазать ее завидущие глаза? А тут такое! Да чего доброго, ты еще и победишь…

– Да ладно, дружище! – рявкнули из-за приоткрытой двери густым басом. – С каких пор мы стали бояться побед?

Вошедший в кабинет человек обладал весьма и весьма характерной внешностью. Он был высок и жилист, а при взгляде на его осанку невольно напрашивались ассоциации с глотателями шпаг. Или даже алебард. Узкое, словно выточенное из кости, лицо, левый висок и скулу которого пересекал шрам, страдальчески кривилось.

– Барон Фредерик фон Бэк, – с высокомерным кивком представился он Иенсу.

При этом правый глаз Бэка, хищный и рыжий, буравил взглядом собеседника, а левый косил в переносицу. Барон отличался от пухлого Эклерчика примерно так же, как сухарь из армейского пайка отличается от кремового пирожного, и все же что-то роднило обоих – возможно, некий корыстный интерес, едва уловимое сходство со статуей Алчности в ледяном саду.

Доктор дружески отсалютовал вошедшему обглоданной куриной ногой.

– Фред, да ведь это Магнус, – хихикнул NN. – Старый член Клуба.

Барон длинными желтоватыми пальцами поправил брошь, скрепляющую концы шейного платка, и так же прямо, как стоял, опустился на стул. Иенс, хоть его и порядком разморило, заметил кое-что. Сухарь и пирожное роднило еще одно обстоятельство – на пальце Бэка тоже поблескивал перстень. Правда, этот был из серебра, и украшала его не жабья морда, а узкая змеиная головка с сапфировым глазом.

– Так вот оно что, – произнес барон таким тоном, словно у него с шеи сняли удавку. – А я-то думал, опять кредиторы.

– Стоит ли игра свеч? – поинтересовался Эклерчик и заговорщицки поморгал водянистыми глазками.

– Я хочу вызвать на п-поединок Ледяного Герцога, – пояснил Иенс.

– А что? Громкий скандал будет на руку Клубу, – задумчиво протянул барон. – На этом поединке мы поднимем столько, сколько за всю жизнь не зарабатывали. Шанс? Шанс. – Смерив Иенса скептическим взглядом правого ока, он предложил: – Что, Магнус, берешь меня секундантом? Тебе крупно повезло, что я такой авантюрист.

– А вдруг этот недогерцог не примет вызова? – засомневался вдруг NN, как будто не он только что был категорически против дуэли.

– Не волнуйся, есть специалист по оскорбительным письмам, который еще ни разу не промахивался, – хмыкнул барон. – Пойду приглашу его на интервью, а ты пока можешь заняться нашим чемпионом.

– Эй, ка-какой еще специалист? Кто т-такой? – вскинулся Иенс, выныривая из сытой дремы.

– Есть один. Бойкое перо. Франсуа Бонжу, корреспондент «Городского сплетника».

У Иенса несколько секунд ушло на то, чтобы вспомнить цивильное имя Маяка. А вспомнив, доктор удивился многочисленным талантам буревестника революции.

На прощание фон Бэк одарил Иенса еще одним скептическим взглядом и припечатал:

– Да-да, именно заняться – умыть, побрить и отправить в вошебойку.

Герда шла по анфиладам темных комнат, и комнат светлых, и совсем не комнат, а залов, и через стеклянные двери – в новую анфиладу. Дом кружил ее, дом прятал от нее хозяина, словно чувствовал: девчонка опасна. Или не дом, а дородный господин в белой ливрее, со взглядом равнодушным и холодным, и в то же время слишком проницательным?

«Уходи, – шептал дом. – Тебе здесь не место, нищенка, побирушка».

«Я искала его двенадцать лет. Я должна хотя бы попрощаться».

Наконец дом сдался, и в одной из студий верхнего этажа, залитой бледным утренним светом, Герда нашла Кея.

Кей сидел у окна на трехногом табурете и был поглощен довольно неожиданным занятием. Он рисовал. Точнее, он пытался вывести кисточкой голубой нахальный глаз. Второй глаз уже был изображен на мешке, и глаз этот неистово вращался и подмигивал. Синяя шляпа с хрустальными бубенчиками лежала рядом на стуле.

Не оборачиваясь, Кей сказал:

– А, это ты. Заходи.

Герда ступила через порог и только тут заметила картину: очень знакомую картину с Пугалом и колодцем. Кажется, хозяин дома пытался скопировать физиономию Пугала с ее рисунка.

– Доктор Ломбах говорил, что ты поправляешься необыкновенно быстро. Судя по тому, как ты вчера расправилась с големом, он прав. Старик не признается, но, по-моему, вовсю использует магию.

– Не пытайся, – сказала Герда.

Кей обернулся и удивленно взглянул на девушку. Мешок с песком у него на коленях дернулся, а глаз завертелся еще яростнее.

– Не пытаться – что?

– Не пытайся сделать вид, что ты Джейкоб.

Кей недоуменно вскинул кисточку и посадил себе на лоб пятно голубой краски.

– Зачем бы мне это?

– Не знаю. Зачем ты рисуешь глаза на мешке с песком?

Кей поморщился и потер лоб, отчего краска размазалась широкой полосой.

– Личность голема зависит от его лица. Тот, кто нашел Пугало, стер лицо и нарисовал какую-то дрянь. Я хочу вернуть его.

– Почему ты думаешь, что это Пугало, а не другой голем? Пугало не стал бы тебя убивать. И не стал бы травить меня цветами…

Кей досадливо отмахнулся:

– Почему ты думаешь, что я Джейкоб, а не другой парень, отдаленно на него похожий? Ты не видела Джейкоба двенадцать лет. И Джейкоб тоже никого бы не стал убивать.

– Думаешь, я бы тебя не узнала даже через сто лет?

– Думаешь, я бы не узнал Пугало?

Герда и Кей уставились друг на друга без особой приязни. Затем, тряхнув головой, девушка подошла к го́ре-живописцу и отняла кисточку. Одним легким движением она вывела глаз, отерла кисть и, набрав другой краски, добавила широкий ухмыляющийся рот. Физиономия на мешке теперь точь-в-точь походила на Пугало с картины.

Взяв в руки шляпу, Герда тряхнула ее. Бубенчики на полях зазвенели тонко и мелодично. Девушка скривила губы:

– Неправильно.

– В смысле?

– Неправильный голос. Слишком холодный и ломкий, как у твоего Фроста. У Пугала был не такой. Он был грубый и веселый. Нужны медные.

Кей встал, отряхнул колени от песчинок.

– Я знаю тут неподалеку одну антикварную лавочку. Там продают всякий хлам, натащенный еще Старьевщиками. Пойдем, выберем правильные?

Казалось бы, так естественно согласиться. Сказать «да». Взять его под руку и шагнуть на улицу, в дневной свет и суету городской толпы, и пойти спокойно и гордо. Как будто ничего не произошло. Как будто они просто выросли.

Кей улыбался обезоруживающей, очень милой улыбкой. Джейкоб никогда так не улыбался.

– Ради Пугала?

Он склонил голову к плечу и стоял, ожидая ответа. Вместо ответа Герда распахнула окно, сгребла с подоконника пригоршню снега и снежным комком провела по лбу Кея, стирая краску. Кей сначала отшатнулся, а затем расхохотался:

– Художница! От слова «худо». Это же масло. Вон там тряпка с растворителем.

В пыльном сумраке лавки Герда долго и придирчиво выбирала бубенцы. Сквозь заиндевевшие окна вовсю сверкало солнце. После вчерашней пурги погода разгулялась, и день выдался ясный, кристальный, с легким и веселым морозцем. Солнечные блики скользили по древней, с прозеленью бронзе и потертому бархату, сверкали на тонких нитях золотого шитья и тускло отражались в глазури глиняных свистулек. Морские коньки и змеи, очень похожие на тех, старых. Только краски вылиняли, поблекли. На особой полке стояло несколько старинных медных сосудов, один даже запечатанный. Может быть, там свернулся клубочком и тихо посапывал джинн, а может, валялась высохшая моль. Пахло нафталиновыми шариками и почему-то корицей.