Любовник - Авраам Иехошуа

Вот так остался я без гроша, зато с великолепной пижамой в новом нейлоновом мешочке. И тут начался проливной дождь. А у меня еще целых пять часов в запасе до четырех. Денег на автобус у меня не было, и я пешком поднялся на Кармель и дошел до его дома. До четырех оставалось еще три часа. Торчать на лестнице было неудобно, и я нашел себе маленькое укрытие напротив дома, уселся и стал ждать. Вдруг кто-то, даже не из жильцов, просто прохожий, подошел ко мне и сухо сказал: «Ну-ка, уходи отсюда».

Я встал и ушел. Обошел весь квартал. Очень красивый район, даже во время дождя. Потом вернулся и снова занял свое место, напротив его дома, сижу, жду условленного часа. И снова подошли ко мне какие-то двое и сказали: «Что ты тут делаешь? Кого ждешь?» Я не ответил им, встал и начал бродить по улицам. Я уже обратил внимание, что если мы двигаемся, идем куда-нибудь, то нами никто не интересуется, но если стоим на одном месте, то нас сейчас же начинают подозревать. Так я бродил, ужасно усталый и совершенно мокрый, и даже солнце, которое время от времени выходило из-за туч, не могло меня высушить, так я был пропитан водой. Я снова вернулся в свое убежище, а было уже полтретьего, дети стали возвращаться из школы, сначала маленькие, а потом постарше. И вот я увидел ее, она появилась, наверно, самая последняя, бежит без плаща, без галош, только в короткой курточке, вся промокла. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась внутри дома. И снова вышло солнце.

Я бросил в мусорный ящик книгу стихов Альтермана «Звезды за окном», которая от воды совсем разлезлась. Потом приехала его жена. Я сразу узнал, что это она, по зеленому «фи-ату-600», в котором я когда-то отрегулировал тормоза и сменил масло. Она вытащила из машины кучу хозяйственных сумок, а потом стояла и долго рылась в почтовом ящике, хотя я уже заглянул туда и знал, что там ничего нет. Через десять минут она снова спустилась, уехала и вернулась с молоком, потом через полчаса еще раз торопливо спустилась, поехала и привезла хлеб.

Улица постепенно опустела, и наступила какая-то странная тишина. Люди приезжали в своих машинах, вытаскивали сумки и исчезали внутри домов, опускали жалюзи. А я все сижу напротив дома и жду его. Ужасно надоело мне все это. Открылась дверь на балкон, и она вышла посмотреть на небо, а я постарался сжаться так, чтобы она меня не заметила, но она посмотрела на меня, словно пытаясь что-то вспомнить. Снова пошел дождь, мама что-то крикнула ей, и она вернулась в комнату. А дождь стал таким сильным, что я подумал – еще немного, и он смоет меня и понесет по склону к морю, которого не было видно из-за сплошной завесы дождя.

Ужасно я натерпелся, просто чуть с ума не сошел от этого непрекращающегося ливня, мне уже ни до чего не было дела, даже о любви думать не мог. Сижу один на улице напротив опущенных жалюзи, уже больше четырех, а его все нет, я уже стал бояться, что так и останусь на улице на всю ночь вместе с пижамой. Может, он забыл о ночной работе и обо мне. Но вот наконец я услышал, как его американская машина поднимается вверх по улице. Он еще не успел выключить мотор, а я уже открыл ему дверцу. Он улыбнулся мне, словно мы только что расстались, и спросил: «Что, только сейчас приехал?» «Только сейчас», – соврал я. А он сказал: «Ну хорошо, помоги-ка мне» – и начал вытаскивать из машины цветы, пироги, хлеб и арахис. Может быть, каждый варит там для себя и ест отдельно?

Мы поднялись в дом, он позвонил, нам открыла девочка, а он сказал:

– Это…

– Наим… – сказал я почти неслышно. Она посмотрела на меня удивленно. И я снова был потрясен ее красотой. Его жена сразу же вышла к нам, а когда увидела меня, взяла у меня цветы и хлеб и сказала: «Что же ты не зашел раньше, почему ждал все время на улице?» А Адам удивился: «Ждал на улице? С ума сошел, в такой дождь…» Я ничего не ответил, только вытирал все время ноги о коричневый коврик у порога. Они сказали: «Ничего… ничего, заходи», но я все вытирал и вытирал, уставившись в пол, пока он не взял меня за руку и не втащил в комнату, как будто лишь сейчас понял, до чего я мокрый. Они, наверно, сразу же пожалели, что сказали мне «ничего, ничего», потому что я испачкал им весь пол. Тогда я снял ботинки, и это было ужасно, потому что носки были мокрые и рваные, а ноги – черные, и подо мной образовалась черная лужа, и, куда бы я ни шел, эта лужа двигалась за мной. Только теперь они увидели, сколько воды я впитал за день. И так, замерзший и дрожащий, под испуганными взглядами этой девчонки я заследил им весь их чистый пол.

И у них не оставалось другого выхода, как затолкнуть меня в ванную. Это жена его первая поняла, в каком я состоянии. Сразу же пошла и налила полную ванну горячей воды и заставила меня залезть в нее. Они все втроем стали заниматься мною, приносят полотенца, снимают висящее в ванной выстиранное белье. И больше всех хлопотала его жена, больше, чем он, напугала его, наверно, грязь, которую я натащил, пожалел, что пригласил меня для ночной работы.

И вот я уже лежу в горячей воде с душистой пеной. Постепенно согреваюсь. Приятно было лежать в ванне у евреев, маленькая ванная комната вся была увешана множеством цветных полотенец и заставлена разной величины баночками. Не думаю, что кому-нибудь из нашей деревни доводилось лежать так в благоухающей пене у евреев. А они тем временем искали, что на меня надеть вместо моей промокшей одежды, но ничего не нашли, потому что у них никогда не было сына моего возраста, а только дочка, не платье же мне давать. В конце концов женщина, которая говорила со мной через дверь, предложила мне надеть пижаму, пока моя одежда не высохнет на батарее. Я ответил: «Хорошо», а что еще я мог сказать? Но мне хотелось утопиться в этой ванне со стыда и покончить таким образом с ночной работой. Я лежал и лежал в воде, мыл и тер себя без конца, потом вынул затычку и начал мыть ванну, которая стала от меня ужасно грязной, вытер ее полотенцем, вытер пол, почистил раковину и еще всякие места, которые вовсе и не я испачкал, но кто знает, помнят ли они, что это не я их испачкал. Уже стемнело, а я не нашел выключателя и в темноте натянул на себя свою роскошную пижаму. Мне пришло в голову убежать через окно, но, на беду, окна там не было.

Я боялся выйти и сидел в темноте тихо как мышка. Они уже стали беспокоиться, и Адам открыл дверь, увидел меня в пижаме и разразился таким смехом, что девчонка сразу прибежала, смотрит на меня и начинает дико хохотать, и жена тоже развеселилась, но подошла ко мне, взяла меня за руку и вывела. Я тоже попробовал смеяться вместе со всеми, чтобы им не стало неловко из-за своего смеха, но как-то так получилось, что смех этот превратился в плач. Все, конец. Я разразился ужасными рыданиями. Из-за усталости, из-за волнения. Уже много лет не плакал я так горько, даже когда хоронили Аднана. Никак не мог остановиться, совсем как младенец, как идиот, лью слезы, как будто дождь накопился у меня внутри, плачу и плачу перед тремя чужими евреями, перед моей любимой, которая никогда не будет моей любимой.