Любовник - Авраам Иехошуа

Отец все слушает и слушает. И когда они кончают, он начинает говорить. Тихо, издалека. Сначала о полях, о дожде, о семье и что сказано в Коране о братстве и мире. А потом начинает проклинать, плачет и проклинает. Лучше бы этот ребенок не родился. Ни он сам и ни Аднан. И они слушают проклятия, уверения в преданности, осуждение. Качают головами, но не верят, что мы верим в то, что говорим, и в то же время не хотят слышать от нас другие речи.

И никто не идет спать. Всю ночь мы сидим в большой комнате, а люди все приходят и приходят. Утром появляются газетчики с фотоаппаратами и микрофонами. От них невозможно отделаться. Осаждают нас, расспрашивают, просят фотографию. Где он учился? Кто были его учителя? Как он вел себя? Кто были его товарищи? А отец отвечает на ломаном иврите, сидит смирно, как ребенок, на стуле, микрофон привязан к шее, на него направляют свет, он пытается улыбаться. Снова и снова задают ему те же вопросы. А он говорит: «Он был просто сумасшедший. Вот, посмотрите, его младший брат, какой хороший ребенок». И он гладит меня по голове тяжелой рукой, причиняя мне боль. И все перед фотокамерами. Стыд. Аднан уже больше не сын нам. Мы его забыли. Так говорим мы и повторяем. Родственники, двоюродные братья – все улыбаются перед фотоаппаратом. Он был просто сумасшедший и ненормальный, хотя мы и знаем, что это не так…

Адам

Дождливые дни. Тяжелая зима. Я просыпаюсь, как обычно, в пять утра. Эту привычку я не в силах изменить. В последнее время ложусь спать раньше всех и утром обнаруживаю совершенно изменившуюся квартиру. В гостиной остатки ночной трапезы, на креслах – подушки и одеяла. Следы борьбы Дафи с бессонницей. Ася лежит в кровати рядом со мной, свернувшись наподобие зародыша. На подушке ее серые волосы. Морщины у ее глаз углубились. Глаза двигаются под веками. Снова ей что-то снится. Она постоянно видит сны.

– Ася, – шепчу я, словно хочу проникнуть в ее сон. Она вздыхает, быстро поворачивается на другой бок.

Я пью кофе, съедаю кусок хлеба, а потом еду по пустым улицам, иногда спускаюсь к морю, ставлю машину на стоянку и иду вдоль мокрого берега. Очень холодно. Небо затянуто облаками. С моря дует сильный ветер. Но там кто-нибудь всегда есть. Пожилая пара чудаков в купальниках медленно бежит вдоль берега, держатся за руки, весело болтают, а прямо напротив меня появляется из бушующих волн немолодая женщина, медленно выбирается на берег, подходит к месту рядом со мной, берет полотенце, которое лежит почти у моих ног, и заворачивается в него. Стаскивает с головы резиновую шапочку, встряхивает головой, и холодные капли с ее волос падают на мое лицо. Она улыбается мне, может быть… хочет заговорить. Лицо у нее некрасивое, но тело приятное, и сложена она прекрасно. Я стою около нее, закутавшись в свою меховую куртку, смотрю, как она переодевается, сменяя купальник на платье, вижу ее белые груди, открытые холодному ветру. Но я равнодушен. Погружен в свои мысли. Кто-то касается моего плеча.

Сердце мое забилось – Габриэль?

Но это Эрлих, старый «еке», в плавках, смеется, тощий и жилистый, серебристые волосы на его теле пахнут солью и песком.

– Эрлих! Ты еще купаешься в море по утрам? Даже в такие дни!

– Вот уже тридцать лет. Еще с твоим отцом. Всегда перед работой. Ну-ка, раздевайся и залезай в воду.

– Я уже стар… – отвечаю я, улыбаясь.

Мы разговариваем немного, а он все время изображает бег на месте, чтобы согреться, потом оставляет меня и бежит поупражняться на снарядах. Накрапывает дождик. Появляются всякие чудаки. Рыбаки-любители. Уже около семи. Я ухожу. Выехав на дорогу, я замечаю, что женщина, которая появилась из воды и грудь которой я случайно увидел, идет по левой стороне. На ней куртка. Она останавливается и смотрит на меня, медленно поднимает руку. На мгновение у меня появилась мысль, не подвезти ли ее, я колеблюсь немного, но продолжаю ехать, весь потухший, легкая тошнота подкатывает к горлу.

По дороге к гаражу я снова останавливаюсь у старого дома. Уверен, что ничего не обнаружу, и, несмотря на это, не могу не остановиться, не вылезти из машины, не посмотреть наверх, на закрытые ставни. Прошло уже четыре месяца, как он пропал.

Мне страшно хотелось проникнуть в квартиру.

Я смотрю на наружные трубы, длинная канализационная труба идет до второго этажа, ищу выступы в стене, вижу, что ставни чуть-чуть приоткрыты.

Сзади гудят. Женщина-автоинспектор подходит ко мне посмотреть, в чем дело. Я трогаюсь, приезжаю в гараж. Эрлих, свежий и бодрый, уже сидит над счетами. Будь он на моем месте, давно бы забрался наверх без всякого труда.

Ночью в этом переулке никого нет. Может быть, попросить Хамида, чтобы он нашел кого-нибудь, кто сможет залезть туда? Если у него был среди родственников террорист, то наверняка найдется в родне и профессиональный взломщик, только бы мне потом не завязнуть.

Нет, надо найти какого-нибудь мальчишку, какого-нибудь подростка, который сможет легко забраться туда. Кого-нибудь, кто не поймет в точности, что именно он делает, кого-нибудь постороннего, но не совсем, кого-то, кто хоть немного доверяет мне. Может быть, кого-нибудь из временных рабочих в гараже.

Я приглядываюсь к рабочим, кручусь между ними. Они делают вид, что не замечают меня, но я чувствую, что разговоры прекращаются, когда я приближаюсь к ним, музыка звучит тише. Немногих я знаю тут по имени. Но вот кто-то поднимает на меня глаза, тоже рассматривает меня. Снова этот мальчик, который поранился тогда, теперь он уже совсем поправился. Улыбается мне смущенной, но открытой улыбкой. Берет большую отвертку и с видом опытного механика подходит к высокой и толстой женщине, стоящей у маленького «фиата» с поднятым капотом.

– Садитесь за руль, госпожа, попробуйте ее завести, жмите все время на газ и делайте то, что я скажу.

Она смущенно улыбается, влезает в машину и заводит ее, а мальчишка встает на крыло и начинает возиться с мотором. Ну и дела! Всего лишь два месяца назад он подметал тут, а сейчас уже набрался смелости налаживать мотор. Но я ничего не говорю. Только стою и смотрю на него, а он чувствует мой взгляд, но продолжает что-то там налаживать – то увеличивает, то уменьшает число оборотов, не соображая, что делать дальше. В конце концов к нему подошел один из механиков-евреев, раскричался, оттолкнул его от машины. Но мальчишка не обиделся, смотрит на меня издали и улыбается, будто дразнит.

«Этот, – загорелся я, – сумеет быстро залезть на стену и, может быть, будет молчать».

Наим

И это было как сон, вся та пятница, сладкий сон, потому что я ночевал в ее доме, и ужинал, и завтракал вместе с ней, и до сих пор счастлив, хотя теперь и замешан, возможно, в чем-то уголовном.