Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства - Леонид Влодавец

И вот, прожив двадцать восемь лет, сегодня от совершенно незначительного ласкового слова она вдруг пожалела о том, о чем раньше не жалела никогда.

Права отпускать грехи Сереге никто не давал. Он мог только упрямо повторить:

— Ну, было и было… Быльем поросло. Живи… Если видишь грязь — не плюхайся в нее. Чего вроде проще…

— Знаешь, — прохлюпала Люська, — меня ведь опять посадить могут… Запросто. Зойка меня вот так держит. Запутала. Если брошу все дела — тут же сяду. У ней наверху лапа есть. А у той лапы — своя. Мафия!

— Да ладно, — отмахнулся Серега, — живи, как получается. Мафия, не мафия, а бери поменьше или лучше ничего не бери. Уйди куда-нибудь. От вина прибытка нет. Вон в клубе три должности уборщиц свободны. «Береты» вместо них прибираются, а деньги в экономии. Зарплату нам прибавили.

— Семьдесят колов не деньги, — усмехнулась Люська, — а три участка ваш Федорович не даст. Да и вам нет резона брать. В кооператив, что ли, податься? Только у них своя мафия, связываться боюсь. И рэкетов боюсь.

— Пуганая ты какая, — вздохнул Серега. — А я дурак. Живу как улитка, домик с собой таскаю. Прости, что ничего тебе доброго не могу сказать и утешить не могу — сам ничего не знаю. Куда все катится — аллах ведает!

— Да чего там… — проговорила Люська. — Будем жить, раз еще живы, верно?

Она успокоилась, у нее сквозь невысохшие слезы уже проблескивали страсть и желание. Сереге стало немного не по себе: как теперь обходиться с ней? Ведь так легко было вернуть все к прежнему, к угарному насыщению, к бешеному азарту, уходящему после того, как все кончено. Это был бы обман, предательство. Сейчас все должно быть по-другому или не быть вовсе. И нельзя было играть, потому что получился бы фарс, такой, как во второй день, когда был роскошный ужин, танцы и «продолжение ужина». А нужно было нечто настоящее, неподдельное. Как раз то, чего у них не было…

«Да, — подумалось ему, — права она — чего же мы раньше не встретились?»

Надо, надо было раньше встретиться! Пока еще не налипли весь цинизм, вся грязь, вся «простота» и пошлость. Теперь, когда знаешь много, а умеешь еще больше, когда эмоции проще пареной репы, жизнь вообще кажется малоинтересной. О чем пожалеешь, если придет кто-нибудь и скажет: «Серега, завтра тебя не будет»? Да ни о чем! Разве только о недоделанной, точнее, неначатой картине… Да еще будет жалко, что не отдал концы раньше, когда все еще казалось вполне приличным и не довелось увидеть всего этого срама, краха и прочего…

И от этой мысли пришла бесшабашность и веселая, лихая ярость, которая заставляет любить и ненавидеть, прыгать на амбразуру, чтобы закрыть ее своим телом, или бросать горящий самолет на врага, спасать или уничтожать, не щадя себя…

— Обними меня за шею, — сказал он Люське, — я тебя на руки возьму…

— Да что ты! — испугалась Люська. — Я ж восемьдесят кило без малого…

Но все-таки обвила его за шею, а Серега с неожиданной легкостью подхватил ее на руки и понес к постели…

— Уронишь… — хихикнула она, но Серега, побагровев от напряжения, все же прошел эти пять шагов по комнате и не бросил, а мягко опустил ее на кровать.

Звонко щелкнул выключатель, все залил мрак. Задыхаясь, Панаев в какую-то секунду подумал, что, может быть, сейчас он испытывает самый прекрасный миг в жизни и ничего подобного больше не будет…

ВЫСОТА

Суббота, 21.10.1989 г.

Площадь перед клубом выглядела очень необычно. На ней, словно в большом городе, откуда-то набралось десятка три машин: «Волги», «Жигули», «Москвичи», «Самары», «Нивы», «Таврии» с московскими, областными и иностранными номерами. Среди них несколько особняком стояли вишневый «мерседес» и нежно-зеленая «тоета». Покой приезжих машин стерег желто-голубой «газик» — тот самый, на котором в свое время увезли Гошу.

В клуб пускали по пригласительным. «Береты», сменив свою повседневную пятнистую униформу на элегантные и вполне штатские спортивные костюмы, а береты — на вязаные шапочки с кисточками, корректно улыбаясь, исполняли обязанности билетеров. В фойе клуба, блиставшем чистотой, были расставлены мягкие скамеечки, кресла, журнальные столики. Кто желал, мог полюбоваться фотовыставкой. Оформлена она была в новом стиле, непровинциально. Должно быть, делали ее дизайнеры «Спектра». Один из стендов назывался «Мы и наш город», где были отражены, причем весьма нелакированно, местные контрасты. Там были и заводские цеха, и какие-то компьютеры, и свалка, и новый район, и общий вид Серегиной улицы. С фотографий улыбались и хмурились рабочие, милиционеры, бабки, девицы, директор завода, несколько «беретов». Можно было осмотреть и стенд «Неформальные движения» с изображениями митингов, акций и прочих мероприятий «экологов», «памятников» и «мемориалов», а также какого-то залетного дэсовца, гордо шествующего под ручку с милиционером, держа на плече трехцветный флаг. Завод тоже показывал товар лицом: оказывается, он выпускал что-то «не имеющее аналогов на мировом рынке». Около этого стенда вместе с модно одетой молодой дамой стоял сам директор завода и маленький, скромненький, улыбчиво-вежливый японец — это был Кендзо Мацуяма. Он говорил по-русски очень хорошо, старательно выговаривал звук «л». Еще один иностранец сидел в кожаном кресле и беседовал через переводчицу со Степанковской, которая скромненько улыбалась и вовсе не походила на ту суровую высшую власть, которая еще вчера проверяла — все ли тут «абге-махт». Владик стоял вместе с Иваном Федоровичем и Курочкиной, по фойе без суеты расхаживали телеоператоры, целясь то туда, то сюда камерами. Тут же обнаружилось и несколько «импортных» журналистов — два или три. Они беседовали между собой по-английски, но, похоже, были из разных стран — акценты выдавали. Толклись здесь и наши, отечественные. «Спектровцы» преувеличенно интеллектуально беседовали с длинным и сутулым парнишкой в очках, явно студентом журфака на практике. Другой, нахальноватый, типа качка, с диктофончиком, вовсю интервьюировал представительниц прекрасного пола. Наконец, был унылый медведеобразный дядя из областной газеты, который новых методов еще не освоил, а для старых был слишком молод. Этот соображал, должно быть, сколько вариантов статьи сочинять: два или три. По роже было видно, что писать он умеет либо хвалебно, либо разгромно, в зависимости от того, что закажут. По-старому, уже приезжая на дело, требовалось знать: хвалить или громить данное мероприятие. Детинушка для нового стиля еще не созрел. Возможно, в прежние времена ему бы подсказали, намекнули, а теперь — шиш. Ворочай мозгами сам. Поэтому, видать, он уже в мыслях проговаривал и разгромный, и хвалебный варианты. Сомнения, однако, бродили у него в башке. А ну как начальству, которое лучше его знало, как вести дела, понадобится третий, эдакий «объективный» вари-антик, где потребуется, отметив достоинства, покрыть нехорошими словами недостатки? Могло выйти и обратное: отметив недостатки, восхвалить достоинства!

Серега, одетый поприличнее чем обычно, даже с галстуком и в поглаженных Люськой брюках, скромненько посиживал в промежутке между двумя пальмами и разглядывал буклет, выпущенный «Спектром». Тут, конечно, были не все 128 произведений, но штук двадцать поглядеть было можно. Направления, представленные на «Вернисаж-аукционе», являлись самыми разнообразными, а о большинстве Панаев даже не слыхал. Просто ребята сами для себя придумывали названия. «Истина» в буклете отсутствовала, но Серегина фамилия значилась в списке авторов-участников. Особо его это не огорчило, поскольку полиграфия буклета выглядела очень неважно, цвета смотрелись чересчур неестественно, а сами изображения — уж очень мелко.

— Здравствуйте… — послышался знакомый голос. Странно знакомый…

Серега оторвался от буклета и увидел весьма солидную пару. Ее составляли крупный, благородно седой, но еще не очень старый мужчина, который мог быть и академиком, и начальником управления торговли, и дама, которой принадлежал голос. Смотрелась она много моложе своих лет и одета была, будто на дипломатический прием. Она могла быть сохраняющей форму «дамой полусвета», либо какой-нибудь суперзвездой.

— Простите, не припоминаю… — Серега улыбнулся и поднялся с места, шевеля мозгами. Как они ни шевелились, припомнить ничего не могли.

— Мы с вами встречались в Крыму. Вы, кажется, работали на этюдах… Ваши «Алые паруса» у меня на почетном месте…

Боже правый! Это что же, «шоколадная Оля»?! Серега даже обалдел на секунду. Ну конечно, за десять лет люди меняются, но чтобы так?! Во-первых, Оля довольно сильно похудела и постройнела, не иначе у нее было время, чтобы заняться аэробикой. Во-вторых, теперь она не пережаривалась до шоколадного цвета, а дозировала ультрафиолет, и кожа ее имела золотисто-бронзовый цвет, как у западных кинозвезд, отдыхающих на Таити или на Гавайях.