Слуга злодея - Александр Крашенинников

— Да жив ли остался этот лживый капитан?

— Сказывают, жив и бежал.

— А убивец?

— И он бежал, — Котов повертелся на лавке, приходя в прежнее нетерпение. — В том-то и печаль. Злоумышленник мне надобен теперь же, сию минуту!

Вертухин задумался, приходя в себя.

— Любой?

— Любой!

— Так бы, милостивый государь, вы и говорили, — Вертухин разыграл обиду столь искусно, что самому стало совестно. — Да ведь вам никто не поможет, кроме меня! Ныне на моих глазах в Ачитской крепости совершено злодейство…

Котов привскочил со своего места.

— Сказывай, не тяни за душу!

Вертухин встал и, торжественный, как весенний ледоход, прошел по избе в другой угол, а потом и обратно.

— А надо ли? — тут же опечалившись, сказал он. — Кто вернет мне единственного, драгоценного друга, украденного ныне лихоимцем на базарной площади?!

— Я тебя прибью сию же минуту! — Котов прыгнул на середину избы. — Рассказывай о преступлении полностью и со всеми обстоятельствами. Кто сей лихоимец и как он совершил свое бездельство?

Но еще с четверть часа Вертухин не позволял уговорить себя и поведать подробности возмутительного грабежа. На него, Вертухина, сие преступление так подействовало, что он почти ничего не помнит. А вор так ловок, что даже исправник Котов, столь знаменитый своим искусством проводить дознание, вряд чего от него добьется.

В конце концов Котов обернулся к сержанту и крикнул:

— Беги в караульную за подкреплением! Обыскать всю крепость!

— Э, нет! — Вертухин встал на пути сержанта. — Тут надо действовать с помощью ключа к внутренностям человеческого сердца.

— Заметьте, милостивый государь, — обратился он к Котову, — русские люди особливо устроены. Они из двух слов небывалую сказку сочинят, а из гвоздя механического человечка сделают. На сказки я не мастак, — он с укором посмотрел на Котова, — а по механической части отменные способности имею. Ныне я в Санкт-Петербург еду, дабы всемилостивейшей императрице нашей самокат представить, мною изобретенный и нигде доселе не виданный. Сей самокат украл у меня на базарной площади известный вам бездельник Полузаяц. Но! — предостерегающе вскинул он руку, заметив, что Котов опять обернулся к сержанту. — Я опасаюсь, что он его уже выменял на оловянный маятник.

— Да на что ему оловянный маятник! — поразился Котов.

— Для измерения силы тяжести.

Тут и Котов задумался.

— Не зная внутренностей его сердца, нам самокат не найти, — согласился он. — А без уворованной вещи нельзя доказать вину вора.

— В Пермь надо доставить и самокат, и вора, — сказал Вертухин. — И потерпевшего. Поелику он свидетель и владелец небывалого во всем мире устройства.

— Теперь иди сюда, любезный, раскатай уши и выслушай меня, — подозвал он сержанта, видя, что Котов не перечит ему ни малейшим знаком. — Распорядись окружить покойным образом избу бабушки Карпухиной. В ограду зайдите со стороны бани, где бабушка готовит вино горячей выгонки, иначе водки. Да знайте, что Полузаяц измеряет силу тяжести не только оловянным маятником, но и поленом, причем зело умело и крепко…

Глава тридцать восьмая

Волшебный бриллиант

Полузаяц сопротивления команде Котова не оказал никакого. Он сидел на березовом полене посреди ограды бабушки Карпухиной и внимательно следил за подвязанным к седлу самоката оловянным маятником. Одарен во многих областях человеческой деятельности, Полузаяц особливую склонность имел к пьянству, воровству и наукам. А в дни, когда выпадала возможность объединить сии страсти, он был счастлив, будто в кои-то веки побывал в бане.

Уроки Котова были с охотою усвоены Полузайцем. За два часа он трижды обменял самокат Вертухина: на ковшик браги, на колун без топорища и, наконец, на оловянный маятник, с коим в руке он и приехал на самокате к бабушке Карпухиной.

Ныне он замерял силу тяжести в ограде бабушки. Но маятник все время клонился в сторону бани, и никак нельзя было понять, что он показывает. Синий с похмелья, истощенный учеными занятиями, в татарском халате, сшитом еще в прошлом веке, и войлочном колпаке Полузаяц заворожено следил, не сделает ли маятник какого-нибудь научного откровения. Но маятник бессмысленно болтался под седлом, будто это его и не касалось.

— Сила тяжести в сем месте уступает силе тяжести в бане, — сказал наконец Полузаяц, не обращая внимания на подступившую к нему неприятельскую команду.

Сержант занес над ним кошки.

— Погоди, — с холоднокровием Аристотеля остановил его Полузаяц. — Дай закончить наблюдения.

— Разоружить! — приказал команде Котов.

Сержант схватил лежащий под самокатом колун и опустил в парусиновый мешок. Сия весомая улика тут же мешок продрала и обратно выпала. Сержант просунул в колун палку и приказал солдатам нести его, как продетого под жабры сома.

В дверях бани показалась бабушка Карпухина с полуштофом, рука Полузайца, лежащая на седле самоката, дрогнула, и маятник завертелся, яко собачонка, хватающая себя за хвост.

— Законы природы, любезный, говорят нам произвести измерения также в Перми, — сказал, подходя к Полузайцу, Вертухин.

Наутро выехали.

Полузаяц, нимало не обеспокоенный, а даже обрадованный арестом и переменою судьбы, сидел подле самоката в передних санях и тайком от исправника слепил глаза его лошади осколком стекла. Его занимало, собьется лошадь в сугроб на пятой версте или только на двадцатой.

Вертухина Котов поместил рядом с собой в кошевке, признав в нем большого знатока сокровенных человеческих внутренностей.

Дорога все более становилась пустынной. Ямщик свирепо высморкался и затянул песню, в коей было только две строки: «Тройка удалая» и «Удалая тройка». «Удалым тройкам» принялись подвывать окрестные волки, и белая равнина огласилась животным ревом. Котов толкнул ямщика кулаком в спину, ямщик замолк и, разгоняя скуку, паки начал сморкаться так, что лошади на задние ноги присели.

— Должно быть, господин Несмышляев знает толк в людях, — осторожно сказал Вертухин, — коли пригласил вас в советники по делу о смертоубийстве поручика Минеева.

— Кто? Несмышляев? — переспросил Котов, не поворачивая головы к Вертухину. — Говно свежего изготовления. Шаг сделает — алтын просит. Он пригласить может только для битья палками.

— Но тогда, должно быть, до самого генерал-губернатора дошли слухи о ваших благородных дарованиях?

— Про генерал-губернатора ничего не скажу, но все его люди хуже чирья в носу. Слухи они до него доносят одни: что я в каравае мякиш выедаю да сим караваем бедняков одариваю.