Слуга злодея - Александр Крашенинников

На противоположной стороне улицы, в купеческом доме Калач намертво прилип к окну, дабы не пропустить ни крохи Вертухинской забавы.

— Преизрядное поучение, отменными актерами исполненное! — зазывал Вертухин. — Ни гроша за погляд! Никакой платы!

В армяке, огромных валенках и сморщенным от мороза лицом он походил и на Исая Сурового и на Семена Богатова сразу.

Слова «никакой платы» были сказочного действия и сами себя несли далеко за пределы села Хренового. Стали сбегаться крестьяне соседних деревень. Хоромцы для гостей купца Калача торчали в людском море, как несчастный обломок скалы. Едва ли с десяток человек могли видеть, что происходит в избе, но передние, стоящие у окон, рассказывали остальным подробно и с добавлениями.

— Медведь, но с голым рылом!

— А Михей-то, Калача приемный сын! Вишь, ногами экие припевки выделывает.

— А этот, с кочергою, — китаец. Из самого Китая.

— Да пошто из Китая?

— Да ить китайцы все на одно лицо. Они его кочергой и подстригли. Дабы отличать от других.

— Знаменитые актеры из Китая Не Су и До Не Су! — навострив ухо, тотчас закричал Вертухин. — На ваших глазах укротят Огненного Дракона!

В избе волновались. Кузьма потрясал культяпкой бороды и старался не смотреть на Михея, дабы не сорваться и не бросить оного в кадку. Михей маршировал по столу, периодически оборачиваясь к Кузьме спиной и поднимая хвост. Рафаил, пряча неприлично голое лицо за кадкой, наливал в нее ковшиком воду.

— Тайны китайского зверинца! — голос Вертухина звучал все радостнее и призывнее. — Говорящий тибетский медведь! Смотритель зверинца, оскопленный дочкою китайского императора и навеки онемевший!

Калач, весь в желтом, как ржаной сноп, начал нырять из одного окна в другое, пытаясь пробить взглядом толпу. Но видны ему были только зипуны, валенки да теленок Ерша, рисующий под собою оранжевые письмена. Наконец, не выдержав, он выскочил из дому и бросился к хоромцам.

Китаец Кузьма был недоволен. «Повредился барин не токмо сердцем, но и умом, — кипел он, будто чугунок в печи. — Откуда деньги придут, ежели ни копейки за погляд не берем! А всего-то надо было шлагбаум соорудить да казаков поставить да сборщика денег…»

В минуту вымыслы Кузьмы привели в село Хреновое весь отряд полковника Белобородова и пять счетоводов из Билимбаевского завода.

Это было бы дело! Тысячу рублей за одно представление, не меньше. К весне стали бы богатеями. А это что? Да ничто — фитюльки!

В Кузьме проснулся дворянин Соколиноглазов, во время оно ставивший на кон по целой деревне.

— Это тюрлюрлю, — сказал он во весь голос. — А был бы погреб в цветущем состоянии!

Да еще хвостатый фельдмаршал испытывает его добродетели!

Он неожиданно выхватил добытую в битве с драгуном саблю. Уже никаких сил не осталось пропускать мимо глаз мелькание цветастого Михеева зада. Сабля с треском опустилась на угол стола, сделав его трехногим.

Михей с криками взлетел на полати. Рафаил поднимался из-за кадки, малосильный из-за не переваренной кости, но страшный, как леший.

— Хозяину нашему лучше знать! — сказал он, потрясая ковшиком и загораживая Кузьме дорогу.

Кузьма кинулся к нему.

План Вертухина поехал, будто гнилая рогожка.

Когда Вертухин в ярости влетел в хоромцы, Кузьма, вцепившись в шерсть Рафаила, сотрясал его больное тело, а Михей, сидя на лысине Кузьмы, долбил ее клювом.

Великий душезнатец сразу понял, в чем дело.

— Напрасно я оскопил тебя только в своей выдумке, — с искренним сожалением сказал он Кузьме. — Надо было по-настоящему. Был бы ты глух, нем и смирен, как комод, — он взял саблю наизготовку, кровожадно приближаясь к слуге. — Во всем селе Хреновом не найдется и пятисот рублей, кроме как у Калача. Тебе принесут разве что хвост от дохлой крысы. А я бы за твою игру еще у тебя добро отнял, ежели бы оно было.

Кузьма бочком отошел в сторону, прикрывая от сабли Вертухина свое драгоценное место печной заслонкой.

Михей победно каркал.

— Доберусь и до тебя, картавое пугало! — пригрозил Вертухин. — Вставлю в горло свистульку.

— А ну всем кланяться публике! — приказал он.

Рафаил, по пояс одетый только в собственную шерсть, встал впереди всех.

— Я из лесу вышел, — хриплым голосом сказал он. — Был сильный мороз…

Это был не только говорящий медведь, но еще и сочинитель! Толпа ахнула, поражаясь его дарованиям.

— Я — Михей! — гаркнул попугай и орденом сверкнул.

— Прости, народ православный, — сказал Кузьма. — Спасибо за внимание.

Вертухин меж тем жестоко торговался с Калачом во дворе.

— Да вить он не только говорит, но и вирши слагать умеет! — со всею силою своей натуры убеждал он Калача.

— И я умею! — отвечал Калач. — «О коль велию радость аз есмь обретох: Купидо Венерину милость принесох…»

— Эти стихи сочинял медведь, а не человек, — возразил Вертухин. — Тысяча пятьсот рублей! Он будет первое украшение твоего зверинца.

— Семьсот! — со всею приятностью, но твердо сказал Калач. — У него рыло голое.

— Что ты за человек, братец. Он вить даже есть не просит. За последние дни съел только сухарь, политый квасом. У тебя мышь в амбаре за день уносит больше. Его содержать одна радость. Давай за тысячу триста.

— Ежели он не ел, следственно, думал у меня откормиться. А как завтра начнет трескать да малины запросит? С медом. Семьсот один рубль и два гроша.

Калач светился, как блин, смазанный маслом.

— Тьфу на тебя! — разозлился Вертухин. — Как он мог располагать откормиться, ежели я не говорил ему, что буду его продавать?! И какая малина — медведи зимою спят!

— Семьсот один рубль и три гроша, — сказал Калач. — Он, чаю, медведь не настоящий.

— Я к тебе его сейчас выпущу, поговори с ним. Он расскажет.

— Восемьсот один рубль, — тотчас уступил Калач.

Вертухин понял, куда надо бить.

— Не продашь за тысячу триста, из двора не выйдешь. Будешь с ним самим торг вести. Да еще китайца с саблею к нему приставлю.

Калача впервые в жизни арестовали во дворе собственного дома. Это его несказанно удивило и огорчило.

— Тысяча рублей, — сказал он.

Вертухин думал несколько минут, ковырял валенком снег и даже отвернулся от Калача.

— И каждый день ему две порции пива домашнего варенья, — наконец согласился он. — Браги, по-вашему.

— Ты же, барин, сказывал, он только один сухарик в неделю просит.

— Это еды, а про питье речи не было, — сказал Вертухин и внушительно добавил. — И не он просит, а я прошу.

Ударили по рукам, а Калач, подтверждая сделку, еще и животом на Вертухина ласково надавил.