Семья Тибо (Том 3) - Роже дю Гар

"Да, - размышлял Жак с мучительным чувством бессилия, - удар был мастерски подготовлен... Война возможна лишь тогда, когда народ сделался фанатиком. Прежде всего надо мобилизовать сознание; после этого нетрудно будет мобилизовать людей!" Ему вспомнился один митинг. Кто там говорил? Жорес? Или Вандервельде? Или какой-нибудь другой лидер, которого так жадно, так страстно желая поверить ему, слушал народ? Однажды вечером, стоя на трибуне, оратор сравнил действия отдельных революционеров с работой жителей побережья, которые из поколения в поколение возят тачками щебень и вываливают его на морском берегу. "Волны бушуют! - вскричал он. - Валы вздымают тучу пыли. Но каждая из этих тачек оставляет несколько тяжелых камней, которых не унести волне! И постепенно вырастает плотина! И неизбежно придет время, когда слои камней составят прочную дамбу, с которой уже не сможет справиться побежденный вал, - новую почву, по которой торжествующей поступью пройдут грядущие поколения!.." Благородные метафоры, возбудившие в тот день исступленный восторг слушателей! "Но что значат все эти жалкие усилия перед сегодняшним приливом?" - подумал Жак.

Он тотчас устыдился собственного малодушия: "Не поступать, как все... Не позволять отчаянию обезоружить себя! Все делается непоправимым лишь тогда, когда лучшие, в свою очередь, отказываются от борьбы и склоняются перед мифом - перед неизбежностью событий! События - дело наших рук! Надеяться во что бы то ни стало! И действовать! Бороться до конца с тревожными мыслями, с предательской заразой паники! Еще ничего не потеряно!"

Он чувствовал себя до ужаса одиноким. Одиноким - потому, что был верен и чист. Одиноким, но как бы защищенным этим трагическим одиночеством. Как ни велико было его смятение, он знал, что он прав, что защищает истину. Нет, никогда он не согласится на отступничество!

Не заходя к Женни, он побежал в "Юманите". Здание редакции в это утро напоминало морг.

Несмотря на ранний час, лестницы, коридоры были уже переполнены социалистами. На их взволнованных лицах лежал отпечаток двух чувств: скорби и уныния. Имя убийцы переходило из уст в уста: Рауль Виллен... Никто не знал его. Был ли это безумный маньяк? Или агент националистов? Кто вложил оружие в его руки? В полицейском комиссариате он не сумел дать никакого объяснения своему поступку. На листе бумаги, найденном у него в кармане, были написаны следующие загадочные строчки: "Отечество в опасности, надо строго карать убийц".

Стефани, как и все сотрудники газеты, провел ночь на ногах. Его лицо посерело. Маленькие черные глазки моргали, воспаленные от слез и бессонницы.

Человек десять социалистов теснились в его кабинете. Происходил горячий спор.

Утверждали, что фон Шен, германский посол, добиваясь от Франции обещания сохранить нейтралитет и отказать России в военной поддержке, отважился в министерстве иностранных дел на неслыханное предложение: Германия брала на себя обязательство не вступать в войну с Францией в том случае, если французское правительство в качестве гарантии своего нейтралитета разрешило бы Германии занять крепости Туль и Верден на все время германской кампании против русских.

Некоторые, как, например, Бюро или Рабб, - таких, впрочем, было немного, - нерешительно намекали на то, что эта торговля в последний час все же является средством предохранить Францию от участия в конфликте. Но большинство присутствовавших довольно неожиданно оказалось защитниками франко-русского союза. Юный Жюмлен, - его тон напомнил Жаку негодующие возгласы Манюэля Руа, - возмущенно вскричал:

- В истории еще не было случая, когда Франция отказалась бы выполнить взятые на себя обязательства!

Бюро вскочил с места.

- Простите, - сказал он, - давайте не будем уклоняться от истины... Присмотритесь внимательнее к последовательности фактов, сравните даты мобилизаций! Я даже готов оставить в стороне то, что нам известно о военных приготовлениях России, которые начаты уже давно и деятельно продолжаются, несмотря на все усилия Франции. Будем сейчас говорить только об официальных приказах о мобилизации. Так вот, указ царя был подписан третьего дня, в четверг, после двенадцати часов дня, - и это несмотря на грозное предостережение Германии, которая заранее и совершенно определенно заявляла, что русская мобилизация означает войну. Третьего дня, в четверг! Дальше... Франц-Иосиф подписал свой приказ о мобилизации только вчера, в пятницу, незадолго до полудня. Затем вчера же, но несколькими часами позже, Германия объявила Kriegsgefahrzustand, что все же не равносильно всеобщей мобилизации. Вот точная хронология событий... И это ни для кого не секрет, добавил он, вынимая из кармана газету. - Даже такой правительственный орган, каким является "Матэн", признает, что всеобщая русская мобилизация предшествовала всеобщей австрийской мобилизации. Факт налицо! И это важный факт! В глазах будущих историков он будет иметь существеннейшее значение. Россия, бесспорно, должна считаться государством-агрессором!.. Так вот, продолжал он после паузы и подчеркивая каждое слово, - я не меньше, чем кто бы то ни было, забочусь о чести французов. Но считаю, что эти установленные факты позволили бы сегодня Франции отказать России в своей помощи, нисколько не нарушая взятых на себя обязательств! Больше того: я считаю, что отказ солидаризироваться с государством-агрессором явился бы для нашего правительства удобным случаем доказать, - доказать блестяще, неопровержимо, - что оно никогда не хотело войны!

Наступило молчание, в котором чувствовался внезапный проблеск надежды.

Даже Жюмлен не находил никаких возражений. Однако он не любил признавать себя неправым и переменил тему разговора:

- Обязательства, взятые на себя Францией... Да известны ли нам эти обязательства? Кто знает в точности, какие новые обязательства от имени Франции подписал Пуанкаре за последние два года под давлением Извольского?

- А что ответил министр? - спросил Жак. - Предложение Шена было, разумеется, принято министерством иностранных дел за "ловушку"? Это постоянный припев французской дипломатии!

- Если не за ловушку, - поправил его Кадье, который кичился своей осведомленностью, - то, во всяком случае, за скрытую провокацию: за своего рода ультиматум.

- С какой же целью?

- Да чтобы вынудить Францию высказаться немедленно! Всем известно, что план кампании германского генерального штаба состоит в том, чтобы с самого начала одержать на французском фронте решительную победу, которая позволит ему перенести затем усилия на восточный фронт. Поэтому Германии важно напасть на Францию как можно скорее. Отсюда и исходит желание немцев втянуть Францию в войну до того, как начнутся сражения на германо-русском фронте!

Стефани уже несколько минут проявлял нетерпение. Его звучный голос положил конец спору:

- Черт возьми, все вы рассуждаете так, словно война уже объявлена или будет объявлена сию минуту! И это в такой момент, когда союз французских и немецких социалистов готовится стать крепче, чем когда-либо! Когда приезд Мюллера, - а сегодня вечером он будет среди нас, - позволяет наконец рассчитывать на общее, немедленное, решительное выступление!

Все замолчали. Тень Жореса с минуту реяла в комнате. Стефани сказал то, что сказал бы патрон. В самом деле, официальная посылка в Париж делегата социал-демократов, чтобы наперекор правительствам скрепить договор о мире между народами, - не было ли это при настоящем положении вещей фактом беспрецедентным, фактом, который действительно давал основания надеяться на все?

- Что за молодцы эти немцы! - вскричал Жюмлен. И его юношеская вера, без всякого перехода сменившая крайний пессимизм, являлась яркой иллюстрацией всеобщей растерянности.

Появление Реноделя изменило направление разговора.

Он был бледен, лицо его опухло, взор блуждал. Он провел ночь, бодрствуя у тела своего друга.

Он пришел на заседание бюро Социалистической федерации Сены, которое было назначено на сегодняшнее утро в "Юманите", чтобы срочно обсудить положение, создавшееся в партии после потери ее вождя, и хотел предварительно побеседовать со Стефани по поводу воззвания, только что выпущенного Объединением профсоюзов. Он утверждал, что в Лионе, Марселе, Тулузе, Бордо, Нанте, Руане, Лилле - повсюду организуются новые манифестации.

- Нет, нет, - повторял он, сжимая кулаки, - еще рано отчаиваться!

Их оставили вдвоем. И Жак после тщетной попытки увидеть Галло - в кабинете его не оказалось - вышел из редакции: ему хотелось, прежде чем пойти к Женни, посмотреть, какова атмосфера в анархистских кругах, и зайти в "Либертэр".

Но на площади Данкур он столкнулся с братьями Кошуа, двумя рабочими-каменщиками, завсегдатаями "Либертэр", и они убедили его не ходить дальше.

- Мы только что оттуда. Там никого нет. Товарищи настороже. Полиция шныряет вокруг. Зачем самому лезть к ней в лапы?