Ни дня без мысли - Леонид Жуховицкий

Можно сколько угодно этим возмущаться, но для рядового читателя, даже вполне доброжелательного, в соавторстве видится нечто легкомысленное, даже эстрадное: Нечаев и Бунчиков, Миров и Новицкий, Штепсель и Тарапунька и т. д. — вплоть до Новых русских бабок, чьи фамилии запоминать вообще не обязательно. И как возвеличить одного из соавторов, не поднимая другого? И как прославлять обоих, если не известно, кто в этой упряжке коренник, а кто пристегнут сбоку? Вот и получилось, что фантастическую популярность, по праву причитающуюся авторам, унес в дырявых карманах везучий герой, предоставив Ильфу и Петрову на досуге выяснять, кто из них по отдельности чего стоит.

Как я уже упомянул, историю Великого комбинатора бранили с двух сторон: сперва за клевету на советскую власть, потом за примиренчество с советской властью. Думаю, в обоих случаях критики были не правы. Ильф и Петров не были ни антисоветчиками, ни «советчиками» — они были просто очень талантливыми, очень наблюдательными, очень остроумными людьми.

В годы, когда писалась дилогия о Бендере, «великая иллюзия», как называют нынче на Западе коммунистическую идею, владела миллионами умов — в том числе, умами выдающихся деятелей культуры. То, что нам абсолютно понятно сегодня, тогда выглядело не только сомнительно, но и вообще недостоверно. В смутные времена — а то время было предельно смутным! — истинную суть явлений разглядеть почти невозможно. Да, Бунин и Горький в своей публицистике правдиво и жестко описали начало российской трагедии, не пощадив большевистскую верхушку. Но ведь тот же Горький впоследствии вернулся в Советский Союз. И не только он — Алексей Толстой, Куприн, Цветаева. Маяковский, Есенин, Бабель, Пастернак, Эренбург, Кольцов выезжали за рубеж и возвращались, порой навстречу собственной гибели. Почему? Не видели, что творится в стране? Видели, конечно. Но вера в идею была сильнее сомнений. Так стоит ли удивляться, что Ильф и Петров, двое молодых людей, воспринимали коммунистическую теорию как фундаментальную истину, а весь идиотизм окружающей реальности — как нелепые преграды на правильном пути?

К тому же думающим людям в ту пору было, с чем сравнивать жизнь в Советском Союзе. Это теперь по закону маятника «красных» модно рисовать изуверами, а «белых» героями и мучениками. Но любая война, гражданская тем более, не для ангелов, зверствовали по обе стороны разлома. Династия Романовых вызывала в те годы презрение и ненависть не только у большевиков — буквально вся страна требовала казни «Николая Кровавого» еще у Временного правительства. К чему привела страну монархия, видели все, а вот чем кончится большевистское владычество, было далеко не ясно. Идеи свободы, равенства и братства кружили головы не одним студентам да гимназистам — даже самые умные люди России надеялись, что мудрое учение Маркса выведет страну из многовековой провинциальности.

Словом, зачислять Ильфа и Петрова в разряд как диссидентов, так и апологетов нет оснований. Скорей всего, они были нормальными советскими людьми, чем-то вроде своих православных соотечественников, которые в Бога верят, но в церковь не ходят, Рождество и Пасху отмечают домашним застольем, а про попов с удовольствием рассказывают похабные анекдоты. Люди как люди. Большая политика не оставила в их творчестве никаких заметных следов.

А вот в большую литературу они вошли несомненно. Почему? Только ли уникальное остроумие, точное видение житейских типов и объемность образов вознесли их, говоря современным языком, на верхние строчки литературных хит-парадов?

Наверное, не только. Завидное долголетие плутовской дилогии обеспечило еще одно обстоятельство. Книги, писавшиеся как сатирические, во многом оказались пророческими.

Вот простой пример — сюжет «Золотого теленка». Остап Бендер ценой множества усилий, не важно, праведных или нет, заполучил, наконец, вожделенный миллион. И что же? А — ничего! Жизнь обаятельного авантюриста лучше не стала: оказалось, что деньги сами по себе ровно ничего не стоят. Бессмертная формула — «Пиво отпускается только членам профсоюза» — действовала по всей стране вплоть до ее развала, разве что разнообразное «пиво» распределяли не профсоюзы, а парткомы. Впоследствии этот принцип разрушил всю советскую финансовую систему и предопределил крах режима. Коммунистическая верхушка создала для себя и приближенных параллельную платежную схему — талончики, записочки, закрытые распределители, спецдома, спецдачи, спецполиклиники, спецсанатории, даже спецномера для спецмашин. Вне этой «спецжизни» деньги превратились просто в резаную бумагу — на них ничего нельзя было купить. Уже не подпольные миллионеры, а вполне легальные шахтеры, сталевары и хирурги при вполне приличных зарплатах жили практически в нищете. Не удивительно, что к началу восьмидесятых миллионы людей, разочаровавшись в «фантиках», фактически перестали работать, и на службу ходили лишь обменяться новыми анекдотами и выпить в компании. Корпорация «Рога и копыта» охватила к тому времени полстраны — все повторяли популярный анекдот: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем».

Безусловно, пророческим оказался и образ Бендера. Едва ли не в каждом из нынешних предпринимателей, вплоть до так называемых «олигархов», можно разглядеть черты Великого комбинатора. И это им вовсе не в укор — ведь страной десятилетия управляли, да и сегодня управляют тоже комбинаторы — вороватые чиновники, ухитряющиеся буквально на каждом шагу объегорить народ. Комбинирует вся власть, от министров до гаишников — вот народ и защищается, как умеет, а те, кто умеет лучше, покупают «мерседесы» и виллы на Кипре. Любопытно, что сегодняшней молодежью сын турецкоподданного воспринимается как сугубо положительный герой. Знакомая учительница рассказала, что после очередного телепоказа «Двенадцати стульев» спросила десятиклассников, что они думают о герое фильма. Не осудил ни один! Это легко понять. Потомки Полыхаева и Берлаги нынче скопом рванули в чиновники и депутаты, гроздьями висят на «вертикали власти», вполне успешно доят казну, а карманы их пухнут от взяток. Резонно предположить, что светлое будущее России связано не с ними, а с редкой изобретательностью, азартной, по сути, бескорыстной предприимчивостью, веселой щедростью и кипучей энергией Остапа Бендера.

Остается еще один неизбежный вопрос: почему так непродуманно отнеслись талантливые соавторы и к своему детищу, и к самим себе? Поделили бы написанное: «Стулья» мои, «Теленок» твой, как-нибудь еще. Или вместо двух не самых удачных псевдонимов придумали один общий, что-нибудь вроде братьев Гонкуров, братьев Стругацких или кинорежиссеров братьев Васильевых, создателей «Чапаева», которые, кстати, вовсе не братья. Почему так небрежно оформили выход в жизнь нетленного творения русской литературы?

Сами они об этом уже не расскажут. Мне же кажется вот что.

Илюша и Женя вовсе не думали, что творят «нетленку» — они сочиняли что-то вроде капустника в прозе. Молодые ребята загнали в авантюрную дилогию наблюдения всей своей жизни — а жизнь в годы НЭПа была такая, что не соскучишься. Подслушанные фразы, фельетонные сюжеты, нелепые фамилии случайных знакомых — все шло в дело. Они понятия не имели, выйдет ли что-нибудь путное в результате, вот и искали кайф в самом процессе, развлекались, как могли. Талант и внутренняя свобода сделали свое дело — вот уже восемьдесят лет плод забавы двух начинающих литераторов развлекает всю Россию.

Каждый пишущий пишет для кого-то. Для начальника, для сослуживцев, для друга, для любимого человека, для ребенка, чтобы прочел, когда подрастет, в конце концов, для себя самого. Опытный литератор, крутой профессионал, видит перед собой всех сразу: и издателя, и критика, и книгопродавца, и читателя, который не пожадничает перед лотком с книгами. Ильф и Петров, когда писали, не были крутыми литературными профессионалами, вообще, не были профессионалами — в большой прозе они были дилетантами. И в качестве первых читателей представляли себе, скорей всего, привычную компанию приятелей: сотрудников ведомственной газеты «Гудок». То есть, молодых ребят, талантливых, остроумных и, как сейчас сказали бы, отвязных. Таких, как Юрий Олеша или Михаил Булгаков — ведь и они в ту пору кормились журналистикой.

А первый, самый главный читатель, на оценку которого и ориентируется автор, значит в судьбе будущего произведения колоссально много. Молодой Мопассан яростно работал над каждой фразой, зная, что читать ее будет Флобер. Андрей Вознесенский с четырнадцати лет не мог не думать о том, что любое его стихотворение попадет на глаза Пастернаку.

Нужно уметь выбирать первого читателя…

Ильф и Петров вместе составляют великого писателя. А Ильф сам по себе — он кто?

Причудливая фигура в нашей изящной словесности. Половинка гения. Странная позиция, не так ли?