Когда загорится свет - Ванда Василевская

А Алексей был действительно занят все больше и больше.

Исчезали горы развалин. Открылись проходы, площадки, вырастали груды очищенного, годного к употреблению кирпича. А главное, поднималась и выпрямлялась накренившаяся стена. Постепенно, сантиметр за сантиметром, стена вновь выравнивалась. Еще напор, еще усилие, и она примет прежнее положение, и приборы оповестят о победе человека над материей.

Дни стояли холодные, насыщенные лазурью, и на последних уцелевших деревцах Евдокима Галактионовича держался пушистый, бархатный, как цветы в майском саду, иней. В те минуты, когда Алексей открывал калитку в высоком заборе, его охватывал словно иной, новый воздух, бодрящий и живительный. За ним, поднимая снежную пыль полами тулупа, семенил старик сторож и торопливо докладывал обо всем, что произошло в отсутствие Алексея.

— Я все слушал, спать не мог, не трещит ли? И ни-ни. Только рассвело, иду туда, она стоит, как стояла. Еще только чуточку-чуточку, и она опять будет, как была… Там есть маленькая трещина в правом углу, вы видели, Алексей Михайлович?

— Видел. Но это не теперь, это и раньше было.

— Конечно, не теперь, а все-таки залечить надо будет.

— Залечим, залечим, — весело отвечал Алексей.

Навстречу шла группа работниц.

— Как живете, девушки?

— Ничего, понемножку, — ответили они хором, и идущая впереди с красным от холода, круглым, как полная луна, лицом, рассмеялась, показав ослепительные зубы.

Таковы были его рабочие. Девушки, домашние хозяйки, жены красноармейцев, жены офицеров, мобилизованные на эту работу. В слишком просторных валенках, в куртках, видимо, с мужских плеч, в коротких полушубках, крест-накрест перевязанные платками, с синими от мороза руками, они с увлечением работали на развалинах. Лишь изредка мелькал среди них мужчина, квалифицированный рабочий или мастер. В первый день, когда Алексею показали его «армию», как он потом называл ее в шутку, он испугался. Бабы, девчонки? Но вдруг в одной из них он заметил отдаленное сходство с Ниной. Это показалось ему словно каким-то ответом.

— Ну как, отстроим? — спросил он у них еще неуверенным голосом. И они весело, переступая с ноги на ногу, похлопывая красными руками, хором ответили:

— А как же, отстроим, еще бы не отстроить!

Для начала он взобрался на кучу щебня и сказал короткую речь. Они слушали внимательно, но не слишком серьезно, переглядываясь между собой. И он понял, что тут не о чем говорить. Они были готовы работать.

И вот теперь стена, накренившаяся при взрыве, выровнялась. Недостает еще несколько сантиметров — и она примет прежнее положение. По узким рельсам толкали груженные обломками вагонетки, и из-под груд кирпича и камня постепенно появлялись повалившиеся набок турбины. Изменился пейзаж развалин. Корпуса уже не покрывал ленивый снег, уже суетились повсюду люди, горы обломков выросли в сторонке, и из-под развалин появились определенные формы. Если бы побольше квалифицированных сильных мужчин! Но казалось, что весь мир был населен исключительно женщинами. Однако вскоре он научился уважать их упорный труд, их веселую беззаботность, их улыбку, их красные от мороза руки. Но это усердие все-таки не уменьшало острой потребности в квалифицированной рабочей силе, и Алексей хватался за голову, думая о предстоящей сложной, трудной работе.

— Ничего страшного, Алексей Михайлович, вы покажете нашим бабам, потом мастера их немного подучат, и они поймут, поймут… Бабы у нас ничего.

— Я знаю, что ничего… Но одно дело таскать кирпичи, копать землю, а другое…

— Они и другое смогут. Да ведь дадут же и квалифицированных, обещали — и дадут.

С момента, когда началась работа, Евдоким Галактионович стал необыкновенным оптимистом. Для него словно перестали существовать трудности.

— Ничего, ничего, она не такая, она ведь знает. Это только сперва так кажется, а ты подойди к ней, и она сама поможет…

Алексей уже привык, что сторож говорит об электростанции, как о живом, наделенном умом и магической силой существе. И сам в разговорах с ним применялся к его тону.

— Так-то оно так, только не выкинет ли она какую-нибудь штуку?

Старик негодовал.

— Какую штуку? Ей не до штук. Не знаю я ее, что ли? За столько-то лет! Да в ней куда больше жизни, чем в ином человеке.

Работа шла. Но в глубине души еще жила тревога о том, что будет дальше. Что появится из груды развалин, там, где должны быть котлы, что окажется, когда выглянет на свет мощное тело турбины, и не треснет ли в конце концов даже эта стена, которая так покорно шла вверх, поднималась, выпрямлялась, не треснет ли и она, не обрушится ли в последний момент?

— А ну еще!

— Помаленьку, помаленьку…

— Стоп, минуточку…

— Давай, давай…

Трещали балки, скрипели тросы, и вот с высоты, сверху донесся громкий крик:

— Хватит! Готово!

Алексей побежал по доскам и балкам, он уже натренировался в этой акробатике. Проверил отвесом, — стена была точно на своем месте.

— Ну, бабы, ура! — охрипшим дискантом скомандовал Евдоким, и женский крик взвился в голубое небо:

— Ур-ра-а!

Стена стояла. Прямая, высокая, первая стена, единственная стена огромного котельного цеха. Уцелевшая, спасенная. Прочная и крепкая.

Алексей присел на обломки цемента, ноги у него подогнулись от радостной дрожи. Началось, теперь только по-настоящему началось. А ведь как раз об этой стене было столько разговоров там, в кабинете. Как они кричали, как убеждали, что ничего не поделаешь, что нужно взорвать ее!

Он кинулся в сторожку звонить по телефону.

— Николай Ярославович, готово, стена стоит.

— Поздравляю, — прозвучал в трубке теплый голос. — Оказывается, вы были правы, а? Ну, теперь, значит, можно приниматься за котлы?

— Да, немедленно, — сказал Алексей и пошел обратно.

А что, если там, под массой щебня, под грудами обломков уже ничего нет, одни осколки, ни на что не годный лом? Неизвестное таилось в развалинах, наглухо запертая тайна. Ведь если котлы уничтожены, где же их теперь взять, откуда достать? Опять придется все отложить.

— Котлы наверняка в порядке, Алексей Михайлович… — говорил сторож. — Тот, что в середине, наверняка! А что ж, нам пока можно и на один котел пустить. Конечно, это не то, но все же свет дадим. Пока что хватит. Пока не так уж много и фабрик или там новых домов построили. А до войны-то сколько их было! Теперь меньше, мы пока и с одним котлом обойдемся! А второй, может, отремонтируем. Теперь, значит, будем котел освобождать, а?

— И турбины.

— Ну, конечно, и турбины.

— Сейчас я распределю людей, — сказал инженер Розанов.

Алексей кивнул ему головой. Он любил этого тихого, спокойного парня, который работал всегда спокойно, организованно, упорно. Он приходил на стройку раньше рабочих и уходил последним. Свои предложения, которые он, видимо, обдумывал по ночам, он представлял Алексею даже слегка боязливо, но умел упорно защищать их. Алексей был счастлив, что получил именно такого заместителя. Эти два человека, Розанов и старик сторож, внушали ему бодрость и уверенность, хотя Розанов и не позволял себе предаваться излишнему оптимизму.

Оптимизму… А все же стена стояла. Ровная, прямая. А ведь и об этой стене говорили, что это оптимизм, когда Алексей убеждал, что ее можно выровнять.

— Это не глина, а железобетон, вы забываете об этом, товарищ, — сказал тогда почтенный, седой и толстый архитектор Соломянко. Однако оказалось, что и железобетон тоже можно согнуть и выпрямить, что и с ним можно справиться.

Но Алексей прекрасно отдавал себе отчет в том, что выпрямление стены — это пустяки по сравнению с тем, что предстоит дальше. Что будет, если подведут турбины, котлы — сердце и нервы станции, жилы, по которым бежит ее светлая, красная кровь? Утешало лишь то, что, если бы начали строить новую электростанцию, опять понадобились бы новые турбины и новые котлы. Но это было слабое утешение, скорее для самолюбия, чем по существу. Алексей знал, что ни о новых турбинах, ни о новых котлах сейчас не может быть и речи. Значит: или — или.

Девушки уже сваливали на тачки и носилки осколки цемента, уже грузили их в вагонетки.

— Осторожно там, не пораньтесь стеклом, — бросил он им мимоходом.

— А мы осторожно, — серьезно сказала пожилая женщина, с трудом разгибая спину.

У большинства из них не было подходящей одежды для этой работы. Они обувались в рваные ботинки, руки обертывали тряпьем, из которого вылезали пальцы; более закаленные беззаботно хватали мерзлые камни голыми руками, потемневшими от холода, потрескавшимися до крови. И все же они работали, работали не хуже мужчин — прилежно, добросовестно, упорно. Они не отлынивали, не роптали. А работа была нелегкая. И это была та работа, которую они выполняли за других — за тех, кто еще дрался далеко на западе или уже лежал в земле.