А жизнь продолжается - Кнут Гамсун

— Правда? — мягко сказала она.

Только и всего.

Он и раньше говорил ей что-то в этом духе, но все больше флиртуя и дурачась, теперь же перетолковать его слова по-другому нельзя было. Он взял ее руку и задержал в своей, а она смотрела то на него, то прямо перед собой. Она не скрывала своей радости и выразила ее жестом, которого ему никогда не забыть: прижала его руку к своей груди и долго не отнимала. Это слаще любых слов…

Так они сидели, и беседовали, и сошлись на том, что вполне могли бы построить маленький домик, — а вообще-то говоря, им это вовсе не требовалось, комнат и кухни над аптекой было достаточно. Они могли по-прежнему получать денежную помощь от его родных в Бергене — но это исключено, они не примут от них больше ни единого эре. Они могли поехать и обвенчаться в Будё — и согласились, что это влетит в копеечку, а потом решили, что придется все-таки это сделать, иначе они перебудоражат весь Сегельфосс.

Они поцеловались, по-юношески страстно.

— Я много тебя старше, — сказала она.

Он накинул себе несколько лет, и они стали ровесники.

— Да еще вдова, — сказала она.

— Ради такого дела и я был бы не прочь оказаться вдовцом, — произнес он многозначительно.

Она была так счастлива, она любила его, прильнув к нему, она отвела рукой его бороду и сама его поцеловала. Конечно же, она умела целоваться, конечно же, у нее был опыт.

— Представь, я до сих пор не знаю, как тебя зовут.

— Лидия.

— А меня Конрад.

Оба засмеялись тому, что знакомство произошло с таким запозданием, забавно, что они спохватились и вспомнили об этом только сейчас, а вообще это совершенно не важно.

Солнце село, стало прохладно, пора было возвращаться.

— Если бы у тебя был ключ, — сказал он, — мы могли бы зайти в дом.

Она:

— Я даже не знаю, есть ли там где присесть!

— А мы проверим!

Они подошли к дому и, приложив козырьком ладонь ко лбу, стали заглядывать внутрь, переходя от окна к окну. Она завернула за угол, чтоб посмотреть в боковое окошко, — и вернулась бледная как полотно.

— Нет, сидеть там не на чем, — сказала она, беря его за руку. — Пойдем!

Что-то она да увидела. Во второй уже раз, и у этого же бокового окошка.

Не успели они отойти на несколько шагов, как тишину разорвал пронзительный вой.

— Господи, что это? — спросил он, останавливаясь.

— Да пойдем же! Не обращай внимания.

— Как так не обращай?..

— Это кто-нибудь с перепою. Увидим рабочих, спросим.

Но рабочие уже ушли, на дороге было пустынно.

Хольм:

— А может, это была сирена? Они ж так завывают, что чертям тошно.

— Да, — подхватила она, — вот именно, это она и была!

— А может, индейцы?

— Ха-ха-ха!

Они спустились с горы и расстались, но, чтобы их не увидели из усадьбы, целоваться не стали. Они не решились даже пожать на прощанье друг другу руки, единственно, Хольм снял шляпу:

— До завтра!

Он еще и наполовину не оправился от изумления после всего того, что произошло, он не мог и помыслить, чтобы пойти прямо домой и сидеть одному в четырех стенах. К берегу только-только причалил идущий на юг почтовый пароход, и Хольму взбрело на ум прошвырнуться до пристани.

Там стояли ящики с прибывшими товарами и ящики, которые подлежали отправке, на каждом — имя Гордона Тидеманна, товарооборот, торговля. Как всегда, поглазеть на пароход собрались собаки, дети и взрослые, как всегда, грохотали якорные цепи и скрипела лебедка. Александера против обыкновения на пристани не было, и копченую лососину вместо него грузил Стеффен.

Кок в белом холщовом фартуке и белом колпаке выплеснул за борт ведро помоев, на которые тут же слетелись чайки, вслед за коком появился кочегар и ссыпал золу. Матросы с пассажирами — одни поднимаюсь на палубу, другие сходили вниз, у трапа стоял боцман и проверял билеты.

На своем автомобиле прикатил консул, въехал прямо на пристань и оказался у всех на виду. Вылез, прекрасно одетый, в начищенных до блеска ботинках, в желтых перчатках. Перекинулся несколькими фразами с капитаном, стоявшим на мостике. Повернувшись к Стеффену, спросил, почему на месте нет Александера, окинул глазами пристань, отдал складскому работнику распоряжения относительно новых товаров, бросил взгляд на часы, уселся в автомобиль и отбыл.

Представительный господин!

Хольм посмотрел ему вслед. Мой пасынок, подумалось ему, черт побери, если это не мой собственный пасынок! Ее зовут Лидия, меня Конрад, и мы с ней обо всем уже договорились…

На берег сошла пассажирка. Лицо немолодое, но живое и умное. На ней широкое черное платье и накидка, в руках корзина и зонтик. Постояв с минуту и оглядевшись по сторонам, она по тем или иным соображениям останавливает свой выбор на аптекаре и, подойдя к нему, спрашивает:

— Не взыщите, вы не скажете, где тут гостиница?

— Скажу, — отвечает аптекарь, приподнимая шляпу. — Пойдемте со мной, я тоже иду в гостиницу. Позвольте, я понесу вашу корзину.

— Нет, спасибо, — отвечает с улыбкой дама, — я достаточно стара, чтоб донести ее сама. Вы живете в гостинице?

— Нет, я живу в аптеке. Я здешний аптекарь.

— Вон оно что, аптекарь. Я сразу увидела, что вы человек особенный. Да еще предложили понести мою корзину!

Они пришли в гостиницу, и аптекарь сказал:

— Я привел гостью.

Вендт отвесил поклон.

— Гостью? — произнесла дама. — Ну, это слишком уж громко сказано. Я всего-навсего хочу спросить маленькую комнатку, если вы согласны меня приютить. А еда у меня своя.

Вендт снова поклонился:

— Добро пожаловать!

Дама:

— Это очень мило с вашей стороны. Ну что же, хотя еда у меня своя, чашку-другую кофе мне выпить у вас придется, но за кофе я заплачу. Я люблю, когда все честь по чести и заранее обговорено.

Она надела пенсне и, бойко строча пером, заполнила гостиничный бланк для приезжих: Поулине Андреассен из Поллена. Незамужняя.

— Возраст я указывать не рискую, — сказала она шутливо, — а то вам не захочется иметь дела с такой развалиной. Но вы не думайте, не такая уж я и развалина.

— Указывать возраст вовсе не обязательно, — сказал Вендт.

Она:

— Господин аптекарь очень меня одолжил тем, что проводил сюда, большое вам, господин аптекарь, спасибо! Знаете ли, — обратилась она к хозяину гостиницы, — аптекарь вызвался понести мою корзину. Не буду отпираться.

— О, аптекарь знает, как втереться в доверие к дамам! — И, показав на бланк для приезжих, хозяин сказал: — Не добавите ли вы также и род ваших занятий?

— Я и забыла, — сказала она. И снова вздела на нос пенсне и стала писать, а рот у нее тем временем не закрывался: — Занятия мои самые разные. На мне и лавка, и почта, и отдельный маленький домик для приезжающих, а еще у нас свое хозяйство, а брат мой — староста, и всегда им был, сколько я помню. Так что благодаря Господу у нас есть все, что нам требуется в пределах наших скромных желаний, а о большем мы и не просим. А теперь не взыщите, если я вас кое о чем спрошу: знаете ли вы здесь, в Сегельфоссе, человека по имени Август? Ясное дело, здесь, наверно, не один человек с таким именем, только он пришлый.

— Я знаю, о ком вы, и я с ним знаком, — ответил аптекарь.

— Вон как, значит, он здесь, жив-здоров и все такое прочее?

— И все такое прочее. Он тут прихворнул и несколько дней пролежал в постели, но теперь, похоже, вот-вот встанет на ноги. Вы найдете его в усадьбе.

— А чем же он занимается?

— Он подручный у консула, он много чего умеет.

— Да уж, чего только он не умеет! Но как же это замечательно, что я нашла его и не проездила попусту. Ну а теперь, раз уж я начала вас выспрашивать: доктор Лунд и его супруга и все семейство, как они, хорошо поживают?

— Хорошо поживают.

— Потому как фру Лунд, она из наших краев и выросла у меня на глазах, я помню ее совсем еще крохой. Родители ее, те так и живут в нашем селении, живут себе помаленьку. А доктор Лунд, он же был у нас несколько лет доктором, он и женился у нас, и всякое такое. Ну, это само собой. А к Августу у меня, стало быть, надобность, а лучше сказать, дело, потому я о нем и спрашиваю, и других причин и оснований у меня нет.

Она болтала без умолку. А напоследок сказала:

— Ну что же, могу я теперь получить мою комнатку? Я должна привести себя маленько в порядок и выпить чашку кофе, потому как на пароходе это было не кофе, а пойло. Я забыла спросить, сколько стоит комната…

XXIII

Август провел в постели целую неделю, но из опасения, что он не вполне оправился от последствий неумеренного возлияния, доктор намерен продержать его на постельном режиме еще несколько дней.