А жизнь продолжается - Кнут Гамсун

— Ладно, — сказала Гина.

— Ну, а мне что делать? — спросил Карел.

— Ты вернешься к нам. А теперь оба на сцену!

Из зала послышались довольные возгласы, потом все стихло. Гина запела, и снова свершилось чудо, на сей раз это была жалоба безызвестной моряцкой невесты, но сколько же в ней крылось прелести и печали. Никто уже не просил Гину перевести дух, одни крепились и вымучивали улыбку, другие прятали слезы. Четырнадцать куплетов про любовь, ведомую всем и каждому, ведь сердца молодых успели спознаться с блаженным безумием, а пожилым припоминалось былое… былое…

Хольм был прав: хлопали как бешеные. Гина направилась за кулисы, а ей всё хлопали. Она обернулась и приподняла руку, наступила тишина. Все чего-то ждали, и вот… простор огласила песня, песня без слов, без единого слова, с вершины горы сорвался обвал сладкозвучия — Гина созывала стадо домой.

Зрители поняли так, что это последний номер. И зааплодировали. Потом повставали со своих мест и начали расходиться, но аплодировали до последнего. Кое-кто задержался у выхода.

Вендт с аптекарем крупно поговорили, и неизвестно еще, во что бы это вылилось, но они как-никак были друзья и бергенцы, что в конечном счете перевесило, и они помирились.

Началось с того, что Вендт дружески обратился к аптекарю:

— Послушай, это я не к тому, чтоб перед тобой хвастаться, ничего подобного, но после того, как я имел такой успех, я бы тебе не советовал… я хочу сказать, что теперь, после выступления Гины, я не представляю, как ты…

Хольм глубоко обижен, уязвлен в самое сердце:

— Я вижу, к чему ты клонишь, Вендт, хочешь сорвать мой номер.

— Дорогой мой, ну зачем ты так!

— Молчи уж, я знал это с самого начала. У меня был маленький номер, струнный квинтет с цимбалами, но ты не мог этого перенести, ты испугался конкуренции.

— Что?! — От удивления Вендт пустил петуха.

— Да, если хочешь знать правду. Ты боялся, как бы мне не перепали крики «браво» и оглушительные рукоплескания, не доставшиеся тебе самому.

Вендт опешил:

— Фру Хаген, вы слышали что-нибудь подобное!

— Фру Хаген ушла, — заметил-аптекарь.

— Да? Ну а вон гармонист, он подтвердит, как меня принимали. Многие вставали и хлопали стоя.

— А мне хлопали еще больше! — воскликнул Хольм. — Они прослезились и не хотели меня отпускать. Но что тебе до других, ты только о себе и думаешь.

Вендту все это надоело.

— Ну хватит, пускай нас рассудят зрители. Я хотел пощадить тебя, но раз так, то давай, иди пытай свою судьбу!

— Прямо сейчас? — пробурчал Хольм. — Нет, сейчас поет Гина, а там и делу конец.

— Конец? — переспросил Вендт. — Почему это? — Он вытащил из кармана фрака маленький песенник: — У меня еще много чего в запасе!

— Не сомневаюсь. У меня тоже был маленький номер, и тем не менее…

Вендт:

— Ну ладно, посмотрим!

Да чего там смотреть, Хольм был раздавлен, он вычеркнул свой номер.

Вендт растрогался:

— И вообще, никакой это не конец, и я намерен восстановить твою репутацию. Мы пойдем с тобой и споем хором.

— Хором?

— Да, и кто кого перепоет.

В это время в зале зааплодировали «Жалобе моряцкой невесты». Появился Карел, Вендт ему налил:

— Ты заслужил, Карел! А где же фру Хаген? Мы все заслужили, чтоб пропустить по маленькой!

И выпил сам.

Гина начала скликать свое стадо. Это было как взметнувшаяся ввысь лавина. Когда она вернулась со сцены, Вендт произнес:

— Иди сюда, Гина, ты тоже заслужила! Хольм, на выход! — Он разгорячился, готов был ринуться в огонь и в воду. — Ну что же ты!

— Может, лучше ты один? — сказал Хольм.

— Нет, мы будем хором.

Вендт даже и не заметил, что за исключением нескольких человек, задержавшихся у дверей, в зале никого не осталось, он был целиком поглощен своей затеей и на ходу перелистывал песенник. Дойдя до последней страницы, он начал листать по новой.

— Сядь! — велел он Хольму.

Они сели по обе стороны столика.

— Не могу найти ничего подходящего, — сказал Вендт. — Будем петь алфавит!

— Ну ты даешь! — сказал Хольм. — Алфавит?

Но Вендт уже пел, он был неуправляем, он не замечал ничего на свете. Пение его было настолько чудовищно, что не подберешь и никакого сравнения. Хольм подтягивал и временами завывал довольно неплохо, однако он явно уступал Вендту в хоровом пении, а кроме того, медведь не так сильно наступил ему на ухо.

Среди мешкавших у дверей зрителей стоял пастор. «Они под мухой», — заключил он. Но это еще не причина, чтоб обращаться в бегство: наоборот, пастор взял и уселся.

Конечно же, они были под мухой. Пели, держа перед собой песенник, словно не помнили наизусть алфавита. То еще зрелище!

При виде этой парочки зрителей начал разбирать смех, и пастора тоже. А что еще прикажете делать, как не смеяться? Эта песня отличалась от прочих тем, что вместо слов тут были буквы, расположенные в строгом, можно даже сказать, цифровом порядке, и то, что певцам вообще удавалось вытянуть хоть какую-то мелодию, обличало то самое невероятное бесстыдство, которому обязан своим появлением джаз. Правда, они нисколько не изощрялись и никому не подражали, они сочиняли свою песню прямо на месте, а запевалой был Вендт с его неописуемым петушиным голосом. Они вовсе не дурачились, а занимались серьезным делом. А поскольку они были сильно навеселе, то мало-помалу перестали отдавать себе отчет в том, где находятся.

Дойдя до буквы «Q», Вендт пришел в совершенное умиление, вторя ему, расчувствовался и аптекарь. Зрители так и покатывались, умирали со смеху. Певцы же старались изо всех сил, а в самых жалостливых местах медленно размахивали свободной рукой. Последние буквы алфавита они выпели как нечто тающе-сладостное, обливаясь при этом слезами.

Слезы текли и по лицу пастора, покрытому бесчисленными морщинками, только пастор плакал от смеха. Сейчас он был истинным Смехолетто.

Допев до конца, Вендт сунул песенник в карман, поднялся и, выделывая ногами крендели, удалился. Аптекарь поглядел ему вслед; заподозрив, что у выхода стоят какие-то люди, он решил, насколько это можно, спасти положение и уяснить сперва, где расположена дверь, чтобы уж потом идти напрямик.

Когда эти двое ушли, в зале сразу сделалось пустовато. На месте преступления оставались лишь стол с двумя стульями. Некоторые зрители все еще смеялись, объясняя друг дружке, что именно им показалось смешным. «Сумасброды!» — заметил кто-то.

На что пастор Уле Ланнсен сказал:

— Смешить людей — еще не самое большое сумасбродство, мы поступаем друг с другом и похуже.

XXII

Вечернее представление доставило аптекарю Хольму не одни только радости. На другой день он отправился к Гине в Рутен и вручил ей честно заслуженные пятьдесят крон. Однако он совершил оплошность, упомянув об этом в разговоре со вдовой Сольмунна, в ней проснулась зависть, и пошли-поехали неприятности.

— Я думала, это все мне, — сказала вдова Сольмунна, — вон у меня сколько голодных ртов!

— Будь довольна и этим! — сказал аптекарь. — Вот, пожалуйста, триста пятьдесят крон!

Однако вдова Сольмунна была недовольна, ее мучило, что пришлось с кем-то делиться, она разнесла это по всему околотку, а в один прекрасный день заявилась к Гине в Рутен и потребовала деньги назад.

Нет, у Гины и в мыслях не было возвращать деньги. Тем более она отдала эти пятьдесят крон Карелу, и он снес их в банк, чтоб погасить свой долг.

— Ах, вот как! — завопила вдова. — Платить долги моими деньгами!

— Твоими деньгами? Нет, деньги нам дал аптекарь.

— Значит, он отдал чужие деньги, а за это полагается штраф, так своему аптекарю и передай!

— Нет-нет, он вовсе не такой человек, чтоб раздавать чужие деньги.

— Небось тебе перепало за то, что ты ему потрафила, — смекнула вдруг вдова.

— Свинья! — ответила Гина. — Убирайся-ка из моего дома!

Они вышли во двор, но препираться не бросили.

— Ну и за что ж это ты получила деньги? — спросила вдова.

— Как за что? Разве я не пела целый вечер в кино для всеобщего увеселения?

— Пела! — фыркнула вдова. — Тоже мне, есть за что платить!

— Да, а Карел целый вечер играл.

— Играл! — снова фыркнула вдова. — Нет, за этакие деньжищи ты, надо быть, потрафляла ему не раз и не два. Это уж как пить дать!

— Карел! — возопила Гина во весь свой голос.

Карел был занят тем, что осушал озерцо. Он ткнул лопату в землю и явился на зов.

Однако вдова Сольмунна не тронулась с места, ни с того ни с сего в ней взыграла ревность, она сказала в сердцах:

— А и почему это он за тобой ухлестывает, этого я никак не уразумею. Тут и глядеть не на что, не говоря про пощупать.