Блеск и коварство Медичи - Элизабет Лоупас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бьянка шумно фыркнула, в то время как великая герцогиня продолжала смотреть прямо перед собой.
— Тогда ты, — сказала Бьянка и посмотрела прямо на Кьяру. — Я знаю, кто ты такая. Франческо подобрал тебя на улице для своих занятий алхимией. Кто-кто, но ты уж точно должна сделать в моем присутствии реверанс. Ведь ты никто, дочь простого книготорговца.
Кьяра почувствовала себя словно под водой — возникло ощущение чего-то прозрачного и тяжело переливающегося между ними. Это было потрясающим неуважением — публично назвать великого герцога просто по имени, тем более в присутствии его супруги. Однако все знали, как баловал ее великий герцог. Как они между собой разыгрывали роли, словно малые дети, и что во всей Флоренции только ей под силу было заставить герцога улыбнуться.
Что она, Кьяра Нерини, дочь простого члена гильдии и сторонника флорентийской республики, делает здесь, в палаццо Медичи, между разъяренной брюхатой любовницей великого герцога и его имперской женой, чья гордость была сравнима со сталью? Один, два или даже три месяца назад она была бы рада оказаться в таком положении, но сейчас она не чувствовала ровным счетом ничего. «Стоит, наверное, подождать пару мгновений, чтобы как-то понять возможные последствия моих действий. Однако какое это имеет значение?»
Кьяра встретилась глазами с Бьянкой Капелло и выпятила свой подбородок так, как это больше всего не нравилось бабушке. Потом она чуть согнула ноги в коленях, но так незначительно, что это выглядело еще более оскорбительно, чем полное отсутствие реверанса. Затем она невидящим взором, точно так же, как и герцогиня, посмотрела на любовницу великого герцога.
— Ты еще пожалеешь об этом, — прошипела Бьянка.
Вне себя от гнева, она бросилась прочь. В спешке служанка обронила белую шелковую сорочку с черной арабской вышивкой и бусинами из черного янтаря. Вся красная от стыда, она вернулась, чтобы подобрать ее, и затем поспешила за своей госпожой. Спустя мгновение хлопнули двери.
— Синьорина Кьяра, — невозмутимо окликнула ее великая герцогиня. Спина ее была настолько прямой, насколько это вообще бывает возможно. — Давайте продолжим. Я хочу прежде всего забрать портрет донны Изабеллы с ее детьми, а также другие вещи, которые будут служить напоминанием ее бедным детям, раз уж им суждено расти без матери.
Глава 24
Дворец Барджелло 20 августа 1576 Несколько дней спустяРуан не бывал в казематах под башней Волоньяна. Его не раздевали догола, не заковывали в кандалы, не пытали и не морили голодом. Ночью восьмого июля четверо стражников просто выросли за его спиной, когда он запирал двери лаборатории в Казино ди Сан-Марко. С этого дня он был заперт в одной из комнатушек в задней части второго этажа Барджелло и снабжен едой, вином, водой для мытья, бумагой, перьями и чернилами на случай, если ему захочется писать или читать при свете дня. Ничего больше. Никто не разговаривал с ним. Великий герцог не приходил, хотя совершенно ясно было, что это заточение устроил именно он.
В комнате было лишь одно оконце, выходившее на восток, прочь от палаццо Веккьо, прочь от Казино ди Сан-Марко. Прочь от всего во Флоренции, что связывало его с Медичи. Он догадывался, почему его арест был таким тайным: великий герцог задумывал совершить ход, направленный против Изабеллы и Дианоры, и не хотел никакого вмешательства со стороны английского алхимика, бывшего любовника его сестры.
Изабелла была мертва. Он чувствовал это всем своим существом. Подобно тому как при возгонке кристаллы йода превращаются в сияющую фиолетовую дымку, его чувства к ней претерпевали трансформацию от земной плоти к непостижимому и таинственному духу. Все это время он был заперт в этой комнате, в безопасности и относительном комфюрте, но лишенный всякой возможности действовать. Это было хуже любой пытки, и Франческо де Медичи знал об этом.
Франческо де Медичи.
«Я убью его, — думал Руан. — Возможно, не сегодня и не завтра, не в этом месяце и не в этом году, я пережду, выйду на свободу, буду пользоваться его лабораториями и возможностями, чтобы создать философский камень, который изумит и ослепит его и заставит его отдать богатства, нужные мне. Но убью я его в самом конце, за все, что он сделал с Изабеллой».
Руан ждал. Свою бумагу и перья он использовал для записи уравнений и формул. Он никогда не понимал красоты в письменном слоге, пьесах или поэзии. Красота для него была в цифрах и химических символах.
Он ждал. Его амулет не отобрали, это был осколок гематита, обрамленный железом и медью. Впервые за долгие годы он снял амулет с шеи и положил перед собой на стол. Это было напоминанием о том, кем он был — алхимиком, металлургом, ученым. Отныне все будет по-другому.
Эти мысли заставили его вспомнить девушку, Кьяру Нерини. Ему стало интересно, носит ли она по-прежнему свой амулет, лунный камень. Удалось ли великому герцогу каким-то образом перехватить ее послания? Если это так, она либо в тюрьме, либо уже мертва. Это мысль встревожила его сильнее, чем он ожидал. Перед глазами встал ее образ, когда она несла серебряное сито, наполненное водой, проходя по изгибам мозаичного лабиринта на полу лаборатории. Ее темные волосы ниспадают до колен, а лунный камень мерцает на ее груди. Обычного вида девушка с острым подбородком, незнатного рода, но эти великолепные волосы и загадочные глаза, меняющие свой цвет… Это ведь он заставил ее отправлять ему послания. И если она мертва, вся ответственность лежит на нем.
Руан немного удивился тому, насколько сильно он желает, чтобы она осталась в живых. Более того, даже мысль о том, что он больше ее не увидит, казалась ему невыносимой.
Спустя сорок четыре дня после того как его посадили в заточение, в час, когда угасал последний свет, идущий от окна, замок скрипнул, дверь отворилась, и в комнату вошел великий герцог.
— Руанно, — сказал он.
Руан не выказал ни малейшего удивления и ничего не ответил.
Дверь оставалась открытой, но снаружи наверняка находились стражники. Франческо де Медичи никогда не давал своим узникам никакого шанса на побег.
— Что сделано, то сделано, — сказал великий герцог. Он был в богатом наряде из синего бархата. В руке он держал помандер[67] — апельсин, утыканный гвоздикой и посыпанный молотой корицей и порошком фиалкового корня. Неужели Франческо ожидал увидеть здесь какого-то немытого безумца, сломленного сорокачетырехдневным заточением?
— Изабелла мертва, — продолжил великий герцог. — Она заслуживала смерти, обесчестив мужа и дом Медичи своими любовными связями и участием в заговоре донны Дианоры. Даже ты не стал бы это отрицать.