Тереза - Артур Шницлер

Облачившись в туристический костюм, она вновь показалась себе свежее и моложе, почти привлекательной. После завтрака в гостиничном номере, где высокая кафельная печка, потрескивая, распространяла приятное тепло, пахнувшее кедровой сосной, они проехались в открытых санях меж сосен и елей по узкой долине, в полдень посидели на воздухе посреди заснеженной ровной площадки, освещенной таким ярким солнцем, что Тереза сняла куртку, а господин Вольшайн короткую шубу и остался в одной рубашке и охотничьей шляпе с тирольской кисточкой, так что вид у него при подкрученных кверху, черных и мокрых от снега усах был довольно комичный.

На обратном пути быстро похолодало, поэтому они были рады вновь оказаться в приятной и теплой гостинице и поужинать в номере Терезы, где было уютнее, чем внизу в зале ресторана. На следующее утро они ехали в Вену уже как влюбленные, наконец-то нашедшие друг друга.

Словно почуяв в неведомой дали изменения, наступившие в жизни матери, Франц неожиданно появился на пороге квартиры как раз в тот момент, когда Тереза опять получила корзину с разнообразной едой. В зимней куртке он выглядел вполне прилично, даже почти достойно, несмотря на потертый бархатный воротник. Однако когда он скинул куртку и под заляпанным пятнами смокингом обнаружилась тоже весьма несвежая манишка, это благоприятное впечатление вмиг исчезло. «Чем обязана удовольствию видеть тебя?» — ледяным тоном спросила мать.

Франц опять потерял работу и не имел крыши над головой. Из комнатенки, в которой он прожил несколько недель, его выставили. В Вену он вернулся уже пару месяцев назад.

— Что ни говори, — заметил он едко, — даже если у тебя нет родного отца, родной город у тебя все-таки есть.

И добавил, что только из деликатности все это время не появлялся у матери. Не согласится ли она в награду за это приютить его на два-три дня?

Тереза наотрез отказала. Из корзинки, которую ей подарили к дню святого Николая ее ученицы, он может взять себе что захочет. И десять гульденов она ему тоже даст. Но постоялого двора она не держит. И кончено. Он распихал по карманам несколько консервных банок, сунул одну бутылку под мышку и повернулся к двери. Каблуки его ботинок были стоптаны, шея тонкая, уши оттопырены, спина как-то странно изогнута.

— Ну, торопиться-то незачем, — остановила его Тереза, вдруг почувствовав жалость. — Присядь-ка вот здесь и… расскажи о себе.

Он обернулся и рассмеялся:

— После такого приема — и не подумаю!

Нажав на ручку двери, он распахнул ее и захлопнул с такой силой, что грохот разнесся по всему дому.

Об этом визите она ничего не сказала господину Вольшайну. Но когда он зашел за ней вечером спустя неделю и застал ее бледной, взволнованной, с покрасневшими от слез глазами, она не смогла утаить от него, что Франц только что был тут, второй раз за восемь дней, и требовал денег. У нее не хватило мужества ему отказать. И заодно призналась господину Вольшайну, что Франц так и не уехал в Америку, он здесь, в Вене, занимается темными делишками, о которых она толком ничего не знает, да и не хочет знать. И поскольку язык у нее как-то сам собой развязался, она рассказала подробнее и откровеннее, чем когда-либо раньше, обо всем, чего она натерпелась от сына. Вначале — она это ясно почувствовала — Вольшайн был довольно неприятно задет. Но чем дольше он слушал, тем больше просыпалась в нем жалость. Под конец он заявил, что не может безучастно смотреть на ее бедственную и горестную жизнь, он просто-напросто сгорает от стыда, живя без забот и в полном достатке, в то время как она иногда — о, он это ясно видит — страдает от нехватки самого необходимого.

Тереза возражала. И категорически не хотела слышать о том, чтобы принимать от него небольшую ежемесячную сумму. Она вполне прилично зарабатывает и гордится тем — вероятно, большего и нечем, — что всю жизнь могла своим трудом содержать себя, а в течение долгого времени и сына.

Но когда через несколько дней он стал настаивать на том, чтобы она разрешила ему хотя бы обновить и пополнить ее гардероб, она уже почти не возражала. А потом была вынуждена из-за простуды с высокой температурой целую неделю пролежать в постели, и ей пришлось все же примириться с тем, что он расплатился с доктором и аптекарем, взял на себя расходы по улучшенному питанию во время болезни, а в конце концов возместил и ущерб, понесенный ею из-за пропущенных занятий. Кроме того, он настоял на том, чтобы она после болезни поберегла себя, и ей не оставалось ничего иного, как с благодарностью принять его помощь.

Январь принес чудесный сюрприз: внезапно приехала Тильда, еще до того, как отец узнал, что молодожены приплыли в Европу. Тереза услышала эту новость от Вольшайна, который по телефону — им она тоже была обязана его доброте — извинился за то, что в связи с приездом Тильды не сможет нынче вечером заехать за ней, как было условлено. Он говорил так торопливо, смущенно, чуть ли не виновато, что Тереза вообще не стала задавать никаких вопросов. Положив трубку, она ощутила не столько радость, сколько некоторую робость и подавленность. Она чувствовала себя обиженной, даже преданной, причем вдвойне преданной — во-первых, Тильдой, так ни разу и не написавшей и даже больше не посылавшей ей привета в редких письмах к отцу; и, во-вторых, Вольшайном, для которого она — о, Тереза прекрасно это почувствовала — сразу, как только вернулась Тильда, стала посторонним, чтобы не сказать ненужным человеком. Весь следующий день — как все же правильно она предчувствовала — он не подавал признаков жизни, а на третий день около полудня внезапно явился лично и конечно же не вовремя, потому что она его не ждала и после только что перенесенной болезни еще не совсем оправилась. В сером фланелевом домашнем платье с кое-как прибранными волосами у нее был совсем не такой вид, в каком она обычно ему показывалась. Но он, по всей вероятности, ничего этого не заметил, был рассеян и возбужден и первым делом сообщил ей, что Тильда самым настойчивым образом расспрашивала его о ней и будет чрезвычайно рада, если Тереза завтра, в воскресенье, отобедает с ними. Но Тереза не обрадовалась его словам. Она внезапно поняла всю двусмысленность своего положения. То, что она была матерью внебрачного ребенка и достаточно часто связывала свою жизнь с сомнительными субъектами, — все это ничего не значило по сравнению с тем, что она стала содержанкой Тильдиного отца. И она промолчала. Однако Вольшайн понял, что происходило в ее душе, и постарался утешить ее, приласкав. Поначалу она оставалась холодной, чуть ли не окаменевшей. Но постепенно до ее сознания дошло — какое все-таки счастье, что Тильда здесь, что она завтра увидит ее. И, прося при прощании передать привет своей любимой девочке, настолько уже овладела собой, что, ощущая некоторое превосходство над Вольшайном, смогла шутливо наказать ему: «Тебе вовсе не обязательно рассказывать ей, что был у меня, ты ведь мог и случайно меня встретить». Однако он, уже в шубе, со шляпой и тростью в руке, возразил серьезно и с достоинством: «Само собой разумеется, я уже сказал ей, что мы с тобой часто видимся, что мы… стали весьма близкими друзьями».

Тильда встретила Терезу так непринужденно, словно только вчера с ней рассталась, тем более что внешне она почти не изменилась, была так же похожа на девочку и хрупка, как прежде, только немного побледнела. Тильда в свою очередь нашла, что Тереза стала лучше выглядеть, прямо-таки помолодела, потом мельком спросила о некоторых соученицах и, не дослушав Терезиных ответов, передала привет от своего супруга.

— А он разве не приехал? — наивно спросила Тереза, словно была обязана показать свою неосведомленность.

— О нет, — ответила Тильда, — это было бы совсем некстати. — И, слегка зардевшись, добавила: — Ведь так хочется опять почувствовать себя ребенком, когда приезжаешь на несколько дней… — И добавила, словно в кавычках: — В отцовский дом.

— Да что вы — всего на несколько дней?

— Конечно, ведь это лишь короткая отлучка. Господин Веркаде, — так она назвала своего супруга, что Тереза отметила про себя не без удовольствия, — никак не хотел меня отпускать. Ну, я поставила его перед fait accompli[6], купила билет в бюро путешествий, собрала вещи и сказала: «Сегодня вечером в восемь тридцать уходит мой поезд».

— Вы очень скучали по дому?

Тильда покачала головой:

— Если бы очень скучала, тогда, вероятно, вообще не приехала бы.

И в ответ на чуть удивленный взгляд Терезы с улыбкой пояснила:

— Тогда я попыталась бы с этим совладать. Что бы с нами стало, начни мы тосковать по любому поводу. Нет, я не особенно скучала. Но теперь страшно рада, что я здесь. Кстати, чтобы не забыть…

Она протянула Терезе перевязанный лентой пакетик, лежавший на диване. Когда Тереза его открыла и вынула большую плитку голландского шоколада и полдюжины вышитых носовых платочков из тончайшего шелка, в комнату вошли господин Вольшайн с сестрой. Пока тетя обнимала Тильду, Тереза и Вольшайн непринужденно поздоровались, обменявшись понимающим ласковым взглядом.