Три часа на выяснение истины - Игорь Арясов

— Что ты делала в милиции?

Настенька сразу догадалась, что видеть ее, входящей или выходящей из здания горотдела милиции, могла сестра мужа Ольга, которая работала в женской консультации, расположенной напротив. И еще Настенька поняла, что притворяться перед Евгением Александровичем, как перед тем молоденьким Гусевым, бессмысленно, поэтому она отложила книгу в сторону, встала, сложила руки у груди, как это делают оперные певцы, и сказала тихо и просто:

— Меня туда вызывали.

В ответ на эти слова Евгений Александрович как-то странно обмяк, лицо его, всегда розовое и благоухающее, посерело:

— П-почему? Кто? З-зачем? Только всю п-правду, всю до последнего слова, как на духу, как н-на исповеди. Только это тебя спасет, п-поняла? — страшно прошептал он.

— Да, Женечка, конечно, Женечка, я поняла, — растерянно пролепетала Настенька. — Дело в том, что в прошлый раз, когда ты ударил меня и привез домой, а сам уехал, я погорячилась и написала в милицию.

— Письмо? З-зачем, идиотка? Разве м-милиция разбирает, кто кому и за что д-дает пощечины? Это ж с-семейное дело! — нервно захохотал Евгений Александрович.

— А я не про пощечину, а под ее впечатлением. Ведь я обиделась на тебя.

— Дура! — взвизгнул Евгений Александрович. — К-кукла, набитая опилками! Что ты в нем н-написала, говори сейчас же!

— Ничего страшного, Женечка, — Настенька умоляюще вытянула к нему руки. — Я про то, что у тебя есть ружье, незарегистрированное.

— Ой ли? — вдруг совершенно спокойным тоном, как будто кто-то другой, а не он только что кричал визгливым голосом, спросил муж.

— Почти.

— А еще? Вспоминай б-быстренько.

— Ну, еще про то, что ты все покупаешь, а мне ничего не даешь, — ответила Настенька и прикусила язык.

Евгений Александрович, как рыба, беззвучно открыл рот, побагровел, наконец пришел в себя и хлопнул руками по ляжкам:

— Д-дрянь! Совершеннейшая дрянь! Я ей ничего не п-покупаю! А это что? — он пнул ногами тапочки, которые купил ей в Лондоне. — А это? — подбежал к видеомагнитофону и стукнул изо всей силы по нему кулаком. — А это? — схватил со спинки кресла вельветовый костюм и швырнул его на пол. — А это к-кому? — затопал ногами по ковру, поднимая пыль. — А это? — воздел руки к люстре. — Да ты что, белены объелась?

— Но ведь я хочу еще и машину, — капризно надула губы жена.

— А это ты в-видела? — Евгений Александрович показал Настеньке фигу. — Машину н-надо горбом заработать, любовью, л-лаской, послушанием, наконец! Беспрекословным п-послушанием, рабской верностью, поняла? Ничего тебе н-не будет, н-ничего! Кто тебя вызывал, говори сейчас же!

— Ты напрасно волнуешься, — Настенька забралась на тахту и поджала ноги. — Проездом в нашем городе был совсем молоденький глупый лейтенант из областного управления. Он это письмо списал на моих глазах в архив. Я видела!

— И это все?

— Нет, я его очень просила, и он сказал, что самое большое, что может быть тебе, — это штраф рублей пятьдесят за то, что ты не зарегистрировал ружье. И еще он говорил, что таких дурацких писем, как мое, ну, от обиженных или рассерженных жен, тысячи и они не знают, что с ними делать. Если бы, Женечка, было что-то серьезное, он бы не говорил со мной каких-нибудь двадцать минут. А он все время на часы смотрел, он на автобус междугородний опаздывал. Ему это письмо просто закрыть надо было, понимаешь? Он же ничего не понял, он молодой и совсем глупый.

— Ну да, н-не понял или сделал в-вид, что не понял, — пробормотал Евгений Александрович, дергая себя за мочку уха. — Он что-нибудь п-при тебе записывал?

— Нет, клянусь тебе. Он и авторучку один раз всего достал, когда письмо списывал, а сам все время на часы смотрел.

— Д-да, ты у меня мастерица на м-мерзости! И ты, и твой папочка! — Евгений Александрович заметался по комнате из угла в угол, то воздевая руки, то хлопая себя по ляжкам, — Это ж н-надо додуматься — написать в милицию. Да тебя, м-милочка, только за одно то, что ты с-смотришь эти видеокассеты с картинками, могут элементарно п-посадить за решетку на пять лет, ты это хоть п-понимаешь, идиотка?

— А что, разве нельзя, разве это запрещено законом? — Настенька широко распахнула чуть подкрашенные ресницы.

— Да, з-запрещено, потому что это — уголовно наказуемое деяние, милочка, и не знают об этом только т-такие придурки, как ты! Вы с папой делаете вид, что святые, а на самом д-деле вы хуже самых настоящих чертей с хвостами. Мало того, что вы н-не любите работать, что вы плохо р-работаете, вы еще и п-пытаетесь претендовать на что-то. Да в любой капиталистической стране вы д-давным-давно подохли бы с голода или пошли на панель, это ты, а т-твой папа — на паперть с протянутой р-рукой. Подонки! Доносить на меня, который вас, тебя обувает и одевает с головы до н-ног, кормит не чем попало, а только сплошным д-дефицитом, разве это не подлость, не преступление? Подлость самой высшей степени! Ладно, если это только р-ружье, это еще не смертельно. А если тот м-молодой человек только делал вид, что интересовался ружьем? Ты ведь н-ни черта не понимаешь, пробка ты пластмассовая, что они там могут запудрить м-мозги даже такому человеку, как я! Они же н-никогда тебя в лоб не спрашивают, они делают все очень умно, на уровне мировых стандартов и даже выше, так умно, что т-ты и сам не заметишь, как попадешь к ним в ловко р-расставленную сеточку. Они вежливые. Он тебе улыбался?

— Кто? — не поняла Настенька.

— К-крокодил Гена, вот кто! — снова истошно завопил Евгений Александрович. — Лейтенант этот?

— Ну и что? Со мной все мужчины при разговоре улыбаются.

— Хватит, з-замолчи! Я не хочу тебя больше слушать. Теперь ты меня с-слушай. Я на всякий случай, чтобы тебе с твоим п-папочкой веселей б-было, пока оформлю с тобой развод. Подам заявление. Там, кажется, как при регистрации, д-дают испытательный срок, хотя я м-могу это сделать за один день. Если этот срок ты выдержишь, если будешь такой, какой я хочу тебя видеть, я заберу з-заявление. А нет — прощевай покуда! Дальше будешь вести себя т-так: из дома — на работу и обратно. И никуда больше, ни к кому, ни н-ногой. Никому не звони и на телефон не отвечай, м-могут подслушать. Кассеты с картинками с-спрячь. Нет, я лучше сам уберу их п-подальше. Если ружье, и только — это п-пустяки, это ерунда. А если не только? — Евгений Александрович остановился, дернул себя за мочку уха. — Все, я уехал. Куда — ты н-не знаешь, у меня на завтра отгул. Если сильно п-пристанут — скажи, что я на рыбалке, а где точно — н-не знаешь, и сиди дома тихо, к-как мышь.

— А что я буду делать? — простонала Настенька.

— Как что? — снова закипел Евгений Александрович. — Т-телевизор смотри, кино, программу «Время», к-книги читай, наконец, ты вон «Фаворита» мусолишь почти год. Газеты л-листай, политинформации готовь в поликлинике. И уберись, наконец, дома! Это ж к-конюшня, а не квартира, пыль вытри, проверь, кто в пылесосе у т-тебя живет: крысы или т-тараканы! — он хлопнул дверью и выбежал из подъезда.

Да, эта идиотка со своим отцом вот так в один прекрасный, то есть, в один самый гадкий момент могут сломать всю жизнь. Жизнь, которая только сейчас, только теперь начинает подниматься в гору. Надо действовать. И чем быстрей, тем лучше. Первым делом надо предупредить эту магаданскую вдовушку, чтобы затаилась пока со своим хахалем, иначе нас всех накроют. Могут накрыть, могут, я это чую. Хороший нос за неделю кулак чует. А рыжье они тянут с завода, это ясно как день. В конце концов и там могут хватиться, там тоже не дураки. А эти сиволапые продавцы выведут сыщиков прямо на меня. И тогда всем мечтам конец. Всему финита ля комедия, как говорят французы.

А где она живет, эта вдовушка, эта Елена распрекрасная Петровна? Чертов городишко, даже справочных бюро нет. Не будешь ведь спрашивать старушек возле каждого дома: скажите, где живет Елена Петровна, у которой я скупаю рыжье? А ну-ка, память, давай работай. Первый раз, когда я подвозил ее, она была одна, без своего Василия. Значит, тайком от него патрончики мне привезла. А он — от нее тайком. Хорошая парочка, наверно, грызутся из-за каждой сотни, как кошка с собакой. Но друг без друга они не могут, как нитка с иголкой. Одна ворует, другой делает слитки. Из Москвы я вез ее по Индустриальной, потом сворачивал на Комсомольскую и около переулка Седова остановился: там будто бы ее знакомая ворожея живет, которая нагадала про мужа, что скоро загнется. Любопытно, что бы она мне сейчас нагадала? Впрочем, я и сам лучше любой ворожеи знаю, что, если не спрятать концы в воду, тебя за эти самые концы схватят и упрячут. Надолго упрячут. Настенька к тому времени древней развалиной будет. И прощай, сладкий сон о своей зубной поликлинике где-нибудь в Филадельфии! Да, веселая у тебя перспектива, Монте-Кристо! Ничего, ворожея, мы еще повоюем. Кажется, здесь, где-то рядом. Напрасно я не проследил тогда, в какой дом пошла эта Петровна. Вот тоже недотепа, в другой раз буду умнее. Если этот другой раз будет. Сейчас насколько было бы проще. А если по телефону? Нет, телефона у нее нет, телефон — дефицит, она говорила. Жаль, не догадался спросить, когда они ко мне вдвоем приезжали, где, если понадобится, ее можно искать. А как много принесли, опять почти триста граммов. И столько же у них осталось, не взял, денег не хватило. Ведь не долларами же с ними рассчитываться. И Белову тысячу дал вроде бы в долг. Зачем? Этому идиоту и половины за глаза хватило бы. За сотню рублей он мать родную продаст, не то что информацию про заводские секреты. Жаль, что эти доллары и слитки нельзя в банк для верности положить. Да и Вернер, пока письмо не получит, пальцем не пошевелит. Но я тоже не дурак, я из него за эти сведения вытяну все до копейки, до цента. Теперь-то я про завод знаю немало! Письмо напишу потом, позже. У-у, чертова Россия! Только бы продавцы не стали искать другого покупателя! Стоп, кажется, вот здесь. Как она однажды говорила? Смотрю в окошко и вижу детский сад? Значит, он должен быть напротив. Внуку ее два года. Еще именем его хвасталась, сама выбирала, как у Горького — Максим. Дура опять же, у Горького это был псевдоним. А тебе, Максимка, явно не повезло с бабулей. Если ее вместе с любимым Васей загребут сыщики, ох и горькая будет у нее доля, лет на пятнадцать загремит, не меньше. Да что это меня все время в сторону решетки сегодня тянет? А все Настенька, идиотка!