Знахарь - Тадеуш Доленга-Мостович

Но операцию он не прервал. У него не было времени, чтобы проверить пульс. Он не отрывал глаз от раны и не знал, что за окнами, расплющивая о стекла носы, люди с надеждой следят за его отчаянными попытками спасти девушку.

Пропели первые петухи, когда он закончил операцию и зашил рану.

Знахарь опять перекрестился и приложил ухо к груди Марыси, однако ничего не услышал.

“Укол!” — мелькнула мысль.

Косиба без труда нашел в саквояже коробку с ампулами и шприц.

— Это вводил доктор!

После укола биение сердца стало прослушиваться более отчетливо.

Только теперь Антоний Косиба тяжело опустился на лавку, уронил голову на руки и зарыдал.

Он просидел неподвижно с час, а то и больше, совершенно измученный, почти в бессознательном состоянии. Потом он встал, чтобы проверить сердце Марыси. Сердце едва прослушивалось, но не останавливалось.

Едва передвигая ноги, знахарь собрал инструменты, помыв их, сложил в саквояж и, немного подумав, отнес саквояж в сарай. Раздвинув в углу сено, он всадил туда саквояж с инструментами как можно глубже. Там будет безопасно, там не найдут, не отнимут. Обладая таким сокровищем, насколько легче, лучше и быстрее сможет он проводить операции, даже такие сложные, как сегодняшняя.

— Как это сказал доктор? — задумался он. — Трепанация черепа… Да, трепанация… Понятно. Я же знаю это слово, но как-то странно оно вылетело из головы…

Он вернулся в избу, проверил пульс Марыси, задул свет и лег поблизости, чтобы слышать каждое ее движение.

Когда он проснулся, уже ярко светило солнце. Кто-то ломился в дверь. Выйдя на крыльцо, он увидел коменданта участка из Радолишек, старшего сержанта полиции Земека. Рядом стоял мельник и Василь.

— Как там та девушка, пан Косиба? — спросил сержант. — Жива еще?

— Жива, пан сержант, но только одному Богу известно, выживет ли.

— Я должен зайти к ней. Они вошли в избу. Полицейский с минуту присматривался к больной, затем сказал:

— О ее допросе не может быть и речи, но все остальные должны дать показания. Хм… Доктор Павлицкий заявил, что вечером вернется и выдаст свидетельство о смерти. Он считал, что она уже вчера…

— Значит, доктор уехал? — поинтересовался знахарь.

— Он уехал с молодым Чинским, чтобы положить его в больницу. С ним вроде все в порядке, но говорить он не может. Одна жертва без сознания, другая лишена возможности говорить… И подумать только, если бы преступник сам не признался, то мог бы быть в полной безопасности.

— Преступник? Какое же тут преступление? Это же несчастный случай, — удивился Василь.

— Вы так думаете?.. А был кто-нибудь на месте, где все это произошло, на повороте?..

— Нет.

— А я уже был там ранним утром. Как по-вашему, могут колоды из старой вырубки сами вылезти на дорогу и улечься поперек? А камни тоже подсыпаются сами?.. Таких чудес еще не бывало. Это было продуманное покушение.

— Так кто же это сделал?

— Кто?.. А Зенон, сын шорника Войдылы.

Собравшиеся посмотрели друг на друга с недоверием.

— Наверное, это ошибка, пан сержант, — откликнулся, наконец, старый Прокоп. — Зенон их сам спасал, людей собрал, сюда на мельницу привез и за доктором поехал!

— Видите, — покачал головой полицейский.

— Значит, все правда, что он говорил. Он рассказывал, а я не верил. Думал, что хочет себя обелить, чтобы на процессе иметь смягчающие обстоятельства. Как видно, совесть все-таки заговорила.

— И сам пришел признаться?

— Сам. Говорит, черт его попутал, что пьяный был… Но нужно составить протокол.

Прокоп пригласил полицейского в комнаты, где проводился допрос всех домашних в качестве свидетелей. Давал показания и Антоний Косиба, но сказал он немного, добавил только, что оказал потерпевшим первую помощь. Потом женщины подали завтрак, за которым сержант, пользуясь случаем, посоветовался со знахарем, чем лечить боли в правом боку, он чувствует уже несколько месяцев. Знахарь дал ему травы Тот поблагодарил и распорядился, чтобы в случае смерти девушки сообщили ему в участок, попрощался и уехал.

Марыся, однако, продолжала жить. Проходили дни. Она лежала неподвижно в бредовом состоянии. Единственное, что изменилось в ее состоянии, так это температура, которая, казалось, нарастала с каждым часом. Ее личико мелового цвета становилось все розовее, дыхание из едва уловимого переходило в резкое, прерывистое.

Три раза в день знахарь вливал в ее сжатые уста какой-то коричневый отвар, днем и ночью сменял холодные компрессы на ее пылающей голове.

Он еще больше осунулся и поседел. Его лицо стало безжизненным, как у мумии, только в глазах тлело отчаяние. Его покидала надежда. Все его усилия ни к чему не привели. Он ничем не мог помочь девушке и бессильно наблюдал, как она угасает у него на глазах, единственное существо, которому без колебаний он готов был отдать собственную жизнь.

На третий день Антоний упросил Василя поехать в город за доктором в надежде, что тот чем-нибудь поможет.

Василь поехал, но вернулся ни с чем. Оказалось, доктор задержался в Вильно и, наверное, вернется нескоро, так как будет сопровождать молодого пана Чинского в его поездке за границу.

Вечером Антоний Косиба послал в деревню Печки к местному знахарю, хотя абсолютно не верил в эффективность его “заговоров”. Но, как известно, утопающий хватается за соломинку.

Знахарь пришел, несмотря на профессиональное нежелание встречаться с конкурентом. Он видел в этом свою победу. Посмотрев на умирающую, он коснулся ее руки, потом поднял одно веко, другое, оттянул нижнюю губу, внимательно всматриваясь в ее внутреннюю сторону, как-то странно усмехнулся и начал что-то бормотать себе под нос, держа руки над ее головой.

Его старческие сучковатые пальцы сжимались, будто он собирал что-то, потом передвигались до стоп и там раскрывались, словно стряхивали что-то невидимое. Он повторил так семь раз, бормоча свои заклятия, в которых громче произносил только конечные слова:

— … на широкую реку, на чужую сторону, под жаркое солнце, под темную тьму, под месячный свет, на триста лет, вон за оконце!

На последних словах старик неожиданно подскочил к окну, открыл его и выставив руки, скомандовал:

— Быстро облейте мне их водой из деревянного ведра!

Кто-то из присутствующих выполнил его распоряжение. Тогда знахарь сгреб на крышку немного углей из печи, присыпал горстью сухих трав, которые достал из холщового мешка, висевшего через плечо, и начал ходить в каждый угол избы. В углу он останавливался, раздувал угли до тех пор, пока из трав не поднимался клуб дыма, затем проговаривал “Отче наш” и возвращался к изголовью умирающей, чтобы затем снова направиться в следующий угол.