Четыре сестры - Малика Ферджух

– Он артист, – сказала Женевьева.

– Хм, – хмыкнула Гортензия.

– Поэт, – добавила Женевьева, которая всегда из принципа вставала на защиту отсутствующих.

– Одинокий мореплаватель, чистильщик обуви в Лиссабоне, мастер маникюра в Лондоне, пчеловод в Обраке, а теперь статист в кино, лично я называю это перекати-полем! – заключила Беттина тоном, не допускающим возражений.

– Едет! – воскликнула Женевьева, показывая на сходящиеся вдали рельсы, где показался поезд, как язычок на застежке-молнии.

Локомотив зашипел и замедлил ход. Пять сестер вытянули шеи, завертели головами. Гортензия увидела Гарри за стеклом и замахала ему рукой. Поезд остановился. Две худенькие темноволосые фигурки спрыгнули на перрон. Сестры бросились к ним.

Дезире указала пальцем на брата и затараторила:

– Он выпил свой лимонад и половину моего, съел свои сандвичи, яблоко, йогурт, шоколадный батончик, мой молочный рис и мой апельсин. Но он все равно очень хочет пить и есть.

– Я очень хочу пить и есть, – подтвердил Гарри.

Гортензия первой обняла его. Он отпрянул, прикрывшись руками, как будто защищал золото Монтесумы.

– Осторожжжно! Раздавишь мне Розетту!

Он показал коробочку из-под анисового драже «Тик-так»:

– Она там, внутри.

– А! – добавила Дезире. – Я забыла: он еще сожрал «Тик-так».

– Нельзя говорить «сожрал»! – запротестовал Гарри. – Грубое слово – евро.

И протянул руку.

– Грубое слово – евро, – повторил он, явно не собираясь сдавать позиций.

– Кто такая Розетта? – спросила Шарли и без всякой задней мысли склонилась над прозрачной коробочкой. Розетта шевелила усиками из-под коричневого панциря, подергивала бесчисленными лапками и вид имела совсем не привлекательный. – Розетта?

– Таракан! – взвизгнула Беттина.

– Большой, – заметила Женевьева.

– Тараканиха, – поправил Гарри. – Это девочка.

– Э-э, откуда ты знаешь?

– У нее есть крылышки.

– …

– С крылышками – значит, тараканиха, – невозмутимо пояснил он, как самую очевидную вещь на свете.

– Он поймал ее под раковиной в поезде, – сообщила Дезире.

– Я съел «Тик-так», чтобы было куда ее посадить, – сказал Гарри, и глаза его блеснули пламенем, отдаленно напомнившим сестрам Ромео, Родриго и даже Ретта Батлера[41].

Шарли натянуто улыбнулась.

– Эти, хм, Розетты плодят много детишек, Гарри. Предлагаю тебе выпустить ее на травку, прежде чем…

– Нееееет! – завизжал мальчик. – Это моя Розетта! Я хочу мою тараканиху!

Пассажиры бросали осуждающие взгляды на больших девочек, обижавших маленького.

– Колонии тараканов в доме… – в ужасе пробормотала Женевьева.

– Капец! – вздохнула Беттина.

– Грубое слово! – заорал Гарри и протянул руку. – Ты сказала грубое слово. С тебя евро!

Женевьеве подумалось, что весна начинается не лучшим образом.

2

Адам и Ева и моя первая сигарета

Гарри и Дезире усадили перед чашками какао и остатком блинного пирога. Женевьева пожалела, что с ними нет Базиля, который умел сообразить полдник для большой семьи за четыре минуты.

– Папа сейчас играет в театре, – ответила Дезире на вопрос Шарли.

– В какой пьесе? – спросила Гортензия, которая училась на курсах Золтана Лермонтова с целью стать второй Зулейхой Лестер в сериале «Купер Лейн» по телевизору.

– Она называется «Адам и Ева и я», – сказала Дезире, слизывая какао с верхней губы.

– Адам и Ева – и еще я? – переспросила Беттина. – Что это значит?

– Что там есть Адам, – сказала Энид.

– И Ева, – добавила Дезире.

– И третий тип, – заключила Женевьева.

– Какой третий тип?

– Это грубое слово – «тип»?

– Ничего не грубое. Слово как слово.

– Кто это – «и я»? – снова заговорила Шарли, подцепив пальцем крошку от пирога и сунув ее в рот.

– Эту роль играет папа, – ответила Дезире.

– Решительно, рай уже не тот, что прежде! – высказалась Беттина.

– Мама то же самое говорит, – заметил Гарри.

Он бросил в коробочку от «Тик-така» крошку, которую тотчас проглотила ее обитательница. Все поморщились.

– Как поживает ваша мама? – поинтересовалась Женевьева. – Как там Юпитер?

– Она очень рада, что нас не будет две недели, говорит, что сможет вздохнуть.

Женевьева вздохнула.

* * *

Полчаса спустя все были у подножия утеса за домом и запускали в облака воздушных змеев.

Прислонившись к скале, Шарли и Женевьева наблюдали за остальными. Шарли достала сигареты, но передумала и убрала пачку.

– Дай мне одну, – попросила Женевьева, жуя травинку, еще крепкую и зеленую, первую весеннюю.

– С каких это пор ты куришь?

– Ни с каких. Просто хочу попробовать.

– Нет. Если ты тоже закуришь, наш бюджет скатится ниже порога бедности.

– Перестань.

– Как бы я хотела! – вздохнула Шарли.

Она снова достала пачку, зажигалку и все-таки закурила. Сделав две затяжки, передала сигарету сестре. Женевьева покрутила ее в пальцах, не затянувшись.

– Что случилось? – спросила она.

– Ничего особенного: у нас нет ни гроша.

– Денег у нас всегда было немного.

– Я не сказала «немного», я сказала «ни гроша».

Женевьева сунула сигарету в рот и задержала дыхание. Через некоторое время фильтр промок. Она выплюнула сигарету и снова задышала.

– У нас ничего не осталось от?..

– Нет.

– Я имею в виду деньги папы и мамы.

– Я сказала. Нет.

– Я думала…

– С тех пор как они погибли, мы живем на эти деньги. Два года. Они кончаются. Моя зарплата в лаборатории смешная, на пятерых это пшик. А на ежемесячный чек от тети Лукреции можно прокормить разве что кошек.

Она вздохнула. Забрала у Женевьевы сигарету, затянулась, отдала обратно. Над зарослями дрока до них доносились смех малышей и свист воздушных змеев в небе.

– Мой альбатрос! – взвизгнула Энид, потянув за нитку своего змея.

От сигареты осталось четыре сантиметра. Женевьева крепко зажмурилась, сжала губами фильтр. Три, два, один…

– Что же нам делать? – спросила она, сделав первую затяжку первой в своей жизни сигаретой.

В кино и в книгах после этого обычно кашляли. Женевьева не закашлялась. Но утес как будто дернулся, облака качнулись, и она, задыхаясь, прислонилась к скале.

– У меня есть идея… – начала Шарли.

К ним галопом мчалась Беттина. Она осела на песок у их ног, следом прибежала Дезире, крича:

– Она взяла мою катушку! Она взяла мою катушку!

За ними подоспели Гарри и Энид. Гортензия, по своему обыкновению, спокойно шла позади.

Женевьева и Шарли молча смотрели на поцапавшуюся малышню. Женевьева сделала вторую затяжку. Утес снова всколыхнулся. На этот раз Женевьева отчаянно закашлялась. Шарли забрала у нее сигарету.

– Хватит выделываться.

– Грубое слово – евро! – закричал Гарри, чья голова высунулась из кучи-малы рук и волос.

– Что у тебя за идея? – спросила Женевьева.

Она с трудом переводила дыхание, голос звучал сдавленно.

Шарли подождала, пока Беттина с мелкими отойдут подальше.

Гортензия уже обогнала всех и одна ушла в Виль-Эрве.

– Единственный способ выкрутиться, – ответила Шарли.

– Ты хоть не собираешься пойти на панель?

– Я слишком ленива. Нет,