Антология «Дракула» - Нэнси Холдер

Я признаю свои ошибки, но мои противники — Ван Хелсинг и его подручные, желавшие быть святее все святых, — тоже не избежали просчетов. Они вообразили, что за исключением четырех домов и пятидесяти ящиков с землей я не имею мест для укрытия. Ван Хелсинг и Харкер недооценили мою хитрость и способность предвидеть. В конце концов, они самым глупейшим образом пренебрегли собственной интуицией.

Прибегая к посредничеству английских стряпчих и агентов по недвижимости, я приобрел куда больше домов, чем полагали мои враги. Что касается ящиков с родной трансильванской землей, дающих мне спасительное убежище, в окрестностях Лондона их было великое множество. Оскверняя мои укрытия при помощи своих священных штуковин, эти негодяи всего лишь демонстрировали ограниченность их знаний.

Клон дразнил эту парочку и укреплял заблуждение о том, что почти все мои укрытия уничтожены. Недоумки с готовностью проглотили наживку.

— Разум у него как у малого дитяти, — проблеял Ван Хелсинг, а вслед за ним и его послушные бараны.

Не я, а мой клон взошел на палубу славного корабля «Императрица Екатерина»; за клоном из Лондона в Галатц, из Галатца в ущелье Борго, из ущелья Борго в мой замок гнались мои враги. Клон лежал в ящике с землей, когда сверкнувшие клинки предвосхитили закат Дракулы. И клон же превратился в пыль, когда его голову отделили от туловища, а сердце вырвали из груди.

То было чрезвычайно странное путешествие, ибо три сознания — Мины, клона и мое собственное — слились воедино. Меня окружала темнота заколоченного ящика, скрытого в корабельном трюме, и я ощущал тошноту, вызванную качкой. Когда Мина и Ван Хелсинг высадились на заснеженный берег, я дрожал от холода и чувствовал, как сильно искушение, которому Мину подвергли три мои супруги. К ее чести надо сказать, что с помощью старика она сумела противостоять искушению.

У меня были веские основания надеяться, что клон сумеет уйти от преследования или одержит победу в финальной схватке. А мои враги были уверены, что исчезновение шрама Священного повелителя со лба Мины означает смерть Дракулы. На самом деле шрам исчез потому, что я решил предоставить этой женщине свободу. Как я уже говорил, собственная безопасность всегда имела для меня первостепенное значение.

Итак, мой клон был уничтожен, а я сам находился в Лондоне, целый и невредимый. Опасаясь, что Ван Хелсинг и его подручные не поверили в мою смерть, я решил временно обуздать свои чувства и желания. Подобное воздержание не представляет для меня особой трудности. В то время как молодые Носферату испытывают неодолимую жажду, умудренные опытом вампиры способны, подобно паукам, длительный период, иногда много лет существовать вообще без пищи либо обходясь самым незначительным ее количеством. Мне надо было всего лишь проявить немного терпения и дождаться, когда недруги и их потомки покинут этот мир. Что такое десятилетия для того, кому дарована вечная жизнь?

Я предполагал, что банда Ван Хелсинга не скоро вернется из Трансильвании. Им требовалось время, чтобы похоронить Квинси Морриса, отважного и безрассудного американца, и восстановить силы. Они верили в мою смерть и не сомневались, что благодаря этому гнусному старому голландцу три мои супруги превратились в пыль. Еще до отъезда они посетили склеп, где покоилась бедная Люси, и искромсали ее прекрасное тело. Кошмар наконец закончился, считали они, и нет ни малейшей надобности спешить.

Я сознавал, что в моих интересах покинуть Лондон, да и Англию. В течение ближайших лет следовало залечь на дно. Возможно, самым подходящим для этого местом был Париж или какой-нибудь крупный немецкий город, например Берлин.

Прежде чем уехать из страны, где на мою долю выпало столько испытаний, я самым тщательным образом проанализировал все события последних месяцев. Вывод, к которому я пришел, заключался в следующем: мои ящики с родной землей способны оказать неоценимую помощь всякому, кто пожелает меня выследить, ибо транспортировка столь громоздких предметов требует привлечения наемных подвод и возниц и не может пройти незамеченной. Так ли необходимо всюду возить за собой эти ящики? Вероятно, можно обойтись и без них.

В течение нескольких недель я проводил эксперимент. К его концу выяснилось, что для полноценного отдыха мне вполне достаточно щепотки моей драгоценной земли и что пары наполненных землей дорожных сумок хватит на долгие годы.

В середине декабря, когда ночи длинны, а дни пасмурны и угрюмы, я сел на пакетбот, отплывавший во Францию. Выйдя из Дувра вечером, мы прибыли в Кале задолго до наступления утра. Я отправил свой багаж в Париж, где арендовал старый дом в отдаленном квартале и, чувствуя сильную потребность в отдыхе, направился на поиски укромного места.

В то время я постоянно носил в кармане несколько унций трансильванской земли и, в принципе, мог отдохнуть где угодно. Но как правило, старался отыскать какое-нибудь старинное здание и там обрести покой.

Приняв облик летучей мыши, я довольно долго кружил но городу, пока на окраине не обнаружил маленькую церковь с очевидными признаками запустения. Церковь окружало кладбище, на которое я и опустился, дабы вновь принять человеческий образ.

В воздухе висела густая дождевая морось, улицы в этом жалком квартале не освещались, и предрассветный сумрак, полагаю, нагнал бы уныние и тоску на любого человека. Что до меня, я находил подобные условия идеальными. Как вы догадываетесь, в темноте я вижу превосходно. Заброшенное кладбище поросло сорной травой, могилы превратились в бесформенные мшистые холмики, надгробья вросли в землю, раскрошились или же покосились.

Пройдясь по кладбищу, я наткнулся на семейный склеп, влажные стены которого поросли мхом и древесными грибами. Лучшего места нечего было и желать. Дверь склепа болталась в проржавевших петлях. Войдя внутрь, я обнаружил несколько гробов, гниющих в нишах, а посреди склепа — с полдюжины каменных саркофагов.

Я снял крышку с самого большого из них и выбросил прочь груду заплесневелых костей — жалкие останки прежнего обитателя. В этом укрытии я мог спокойно провести день или два, а после продолжить свое путешествие.

Но стоило мне выбросить из саркофага кости, из темного угла склепа донесся человеческий голос, сварливый и хриплый. Говорил он с сильным местным акцентом, но мой французский оказался достаточно хорош, чтобы его понять.

— Кто здесь? — проскрежетал он. — Кого принесла нелегкая?

В следующее мгновение из-за саркофага вышел небритый бродяга с гнилыми зубами и мутным взглядом. Грязная, покрытая шрамами рука прижимала к груди бутылку абсента. Иными словами, наружность его неопровержимо свидетельствовала о том, что передо мной запойный пьяница.

— Что тебе нужно? Убирайся прочь, это мое место!

— Вам следует быть осмотрительнее, — посоветовал я. — Прежде чем грубить незнакомцам, лучше выяснить, на что они способны. Мне необходимо укрытие всего на день или два, а после ваше жилище вновь будет в вашем полном распоряжении. До той поры, сделайте милость, постарайтесь не досаждать мне, а я со своей стороны постараюсь не досаждать вам.

— От твоей трескотни вянут уши, — буркнул бродяга. — Бьюсь об заклад, у тебя есть несколько лишних су, которыми ты готов со мной поделиться. Гони денежки!

Он сжал горлышко бутылки и сделал угрожающий жест.

Я ощутил приступ ярости, той самой, что медленно вскипала во мне с тех пор, как Ван Хелсинг и его приспешники расстроили мои планы. Схватив наглеца за горло, я швырнул его на пол, усыпанный гнилыми костями.

— Нет, месье, — заверещал он. — Я не замышлял худого. Живите здесь сколько влезет! Только прошу, не выгоняйте меня.

Наклонившись, я схватил его за шиворот, как жестокий мальчишка котенка, и, не прибегая к успокоительному гипнозу, запустил клыки в яремную вену. Как я уже говорил, те годы были для меня периодом воздержания, однако я сознавал, что маленькое пиршество не помешает и зарядит меня силой. Я жадно пил до тех пор, пока моя жертва не затихла, готовая испустить последний вздох. Кровь этого грязного животного имела скверный вкус — наверняка многие годы он питался исключительно отбросами. Тем не менее я выпил больше, чем рассчитывал.

Теперь мне оставалось лишь проклинать собственную необузданность. Никакой жалости я, разумеется, не испытывал — признаюсь, это чувство мне в принципе неведомо. Но, умертвив это гнусное существо, не достойное принадлежать к племени Носферату, я сделал его подобным себе, и это обстоятельство вызвало у меня жгучую досаду. Бросив бродягу на пол, я разорвал его грязную рубашку, обнажил грудь и вонзил когти в сердце, которое еще трепыхалось. После этого ярость улеглась, и мною овладело ледяное спокойствие. Оставив труп валяться на полу, я забрался в саркофаг и предался целительному отдыху.