Салтыков. Семи царей слуга - Сергей Мосияш

Был ранен в голову и сам Гильзен. Во время перевязки ему сообщили, что русские, пользуясь темнотой, окружают их, и генерал приказал отходить в лес. Еще раньше отвел свою дивизию и принц Вюртембергский.

С рассветом граф Чернышев не обнаружил противника.

На том месте, где были пруссаки, валялись лишь трупы людей и лошадей да бродили кони, потерявшие своих хозяев. Их тут же переловили казаки, для которых это был самый желанный трофей — конь с седлом.

Чернышев с Паниным послали в Берлин офицера с требованием сдать город, но тот вскоре воротился и доложил:

— Ваше сиятельство, генерал Тотлебен уже принимает капитуляцию.

Чернышов с Паниным переглянулись. Панин усмехнулся:

— Наш пострел везде поспел.

— Что он сейчас делает? — спросил Чернышев посыльного.

— Он составляет условия сдачи города вместе с комендантом.

Тотлебен слегка пожурил коменданта генерала фон Бохова за упрямство и предложил для военных самые почетные условия. Все они получали свободный выход из города со своим имуществом и даже с личным оружием. Но выходят незамедлительно, могут с музыкой и знаменами.

— Благодарю вас, ваше превосходительство, — сказал комендант. — С кем имею честь?

— Генерал Тотлебен.

— Я буду помнить о вашем великодушии.

Но когда военные ушли из города, Тотлебен, прибыв в магистрат, поставил перед правлением жесткие условия:

— Немедленно контрибуция четыре миллиона талеров и двести тысяч на войско.

— Но, ваше высокопревосходительство, — взмолился управляющий. — Три года назад приходили австрийцы и взяли всего двести шестьдесят тысяч.

— Если б город сразу сложил оружие. А вы отказались от этого и убили многих моих людей. Мы понесли потери.

— Но это все военные, мы ни при чем.

— Извольте рассчитываться, господа, если не хотите для города еще больших потерь, — пригрозил Тотлебен и приказал дивизионному казначею принять деньги.

— Аш, — обратился Тотлебен к своему секретарю, — добавьте казначею с десяток счетчиков. Один он за неделю не управится.

Прибыли в город и Чернышев с Паниным. К их немалому удивлению, Тотлебен вел себя как диктатор, ничтоже сумняшеся, он приказывал им, как своим подчиненным:

— Генерал Чернышев, вы займетесь уничтожением военных заводов в Шпандау. Вам, господин Панин, я поручаю разрушить пороховые мельницы.

Все это происходило в присутствии берлинцев, и графы Чернышев с Паниным не решились при посторонних возражать нахалу, тем более что тот повторял в принципе приказы главнокомандующего Салтыкова. Доконал Тотлебен их сиятельств последней фразой:

— Даю вам двадцать четыре часа. Исполняйте.

Лицо самолюбивого Захара Григорьевича пошло от возмущения красными пятнами, через великую силу он сдержался, чтоб не обматерить выскочку. Лишь на выходе из магистрата сказал Панину:

— Ты гля, как вспесивелся победитель.

— Черт с ним, пусть тешится, — махнул рукой Панин. — Главное, мы Берлин взяли.

Однако ошибся благодушный Петр Иванович, вскоре по европейским газетам пронеслось сообщение, что Берлин пал перед отважным генерал-майором Тотлебеном. О других генералах ни словечка, ровно их и не было. Ровно это не они уничтожили все оружейные и шпажные заводы, ровно не они не дали королевскому сикурсу разгромить Тотлебена с его гусарами.

Газеты союзников захлестались наперебой: «Герой Берлина — генерал Тотлебен! Пришел! Увидел! Победил!»

Увы, и дотошная старушка История пошла на поводу у газетчиков, прославив Тотлебена именно за этот его подвиг.

Два дня пробыли русские в поверженном Берлине — 29 и 30 сентября 1760 года, — забрав всю королевскую казну, очистив все магазины и арсеналы и уничтожив то, что не смогли увезти. Увы, на четыре миллиона контрибуции Берлин не потянул, наскреб всего полтора и двести тысяч для войска.

Десять дней скакал до Петербурга гонец с ключом от Берлина и радостной вестью: «Берлин пал перед войсками ее величества. Генерал Тотлебен».

С утра 11 октября к канцлеру Воронцову, словно сговорившись, нахлынули послы союзных государств поздравлять с блестящей победой русского оружия.

— У меня нет слов, ваше сиятельство, передать ту радость, какую испытываем мы, — начал первым посол Австрии граф Эстергази. — Наконец-то повержена столица нашего общего врага прусского короля-узурпатора. Теперь-то наконец он приперт к стенке, и мы вынудим его к заключению мира на наших условиях. Теперь он не отвертится.

Сияя ослепительной улыбкой, саксонский советник Прасс, поздравив, сразу же взял быка за рога:

— …И ни в коем случае нельзя оставлять Берлин, надо его еще больше укрепить, чтобы встретить бывшего хозяина х-хорошим огнем. А русской армии встать там на зимние квартиры.

— Да, да, — поддержал саксонца французский посол маркиз Лопиталь. — Наверняка вкруг Берлина достаточно и фуража и провианта. И русская армия, владея Берлином, может занять всю Бранденбургию. Ха-ха-ха. Куда ж тогда денется бедный король?

Оно и впрямь «бедному королю» было некуда деться. Сейчас он был в Силезии, в сущности, в австрийских владениях. И поэтому граф Эстергази вполне оценил юмор маркиза.

— Вот именно. Из Силезии его вот-вот вышибет Лаудон в союзе с русской армией.

Как и положено, очередная победа русского оружия была отмечена в столице благодарственными молебнами, оглушительной пальбой крепостных и адмиралтейских пушек и великолепным фейерверком.

Она пришлась очень кстати, так как накануне из-под Кольберга пришло опять огорчительное сообщение. Там опять случилась с русскими конфузия.

На помощь осажденным явился генерал Вернер всего с тремя тысячами человек. Он бесстрашно атаковал с тыла осаждавших и сумел распространить среди них слух, что за ним идет сам король со всей армией.

Генерал Олиц не смог погасить панику, вспыхнувшую в рядах его восьмитысячного отряда.

— Братцы, спасайся! — пронеслось над лагерем, и все кинулись к лодкам.

В каких-то три-четыре часа погрузились на корабли.

— В чем дело? — допытывался Мишуков у Олица.

— Идет сам король с тридцатитысячной армией, — отвечал несчастный генерал, сам уже начиная верить в это.

— М-да, супротив короля вам не устоять, — посочувствовал адмирал и приказал ставить паруса и уходить восвояси в Ревель.

Очередная неудача под Кольбергом сильно огорчила больную императрицу:

— Да что он, заколдованный, что ли? Сколько можно там позориться?

Но тут подоспела весть о падении Берлина и легла бальзамом на сердце Елизаветы Петровны:

— Молодец Тотлебен, порадовал душеньку.

Но Фридрих II был в отчаянье. Он мчался к Берлину, и впереди летел слух о его приближении, поторопивший победителей поскорее убраться ближе к Одеру и за него, от греха подальше. Даже шведы, спешившие на дележку в Берлин, услыхав о Фридрихе, мгновенно повернули назад в Померанию.

Только и мог прусский король отпугивать теперь врагов своим именем, ничего другого не оставалось.

Войдя в разоренный и разграбленный Берлин, король схватился за голову, сказав де Катту с горечью:

— Почти глупо с моей стороны существовать еще на этом свете. Я ограблен, я нищ.

Но явившийся купец Гоцковский решил обрадовать короля:

— Ваше величество, мне удалось уберечь ваши суконные фабрики.

— Каким образом?

— Я откупился. Сказал Тотлебену, что они не военные, и он не велел их трогать. Так что вы теперь по-прежнему сможете этим сукном обмундировать свою армию, ваше величество.

— Какую армию, Гоцковский? Что ты говоришь? У меня не армия, а свора подонков и дармоедов.

— Но я хотел как лучше, — смутился купец. — Я думал, вы обрадуетесь, ваше величество.

— Вы меня действительно порадовали, пан Гоцковский, — решил Фридрих не огорчать купца. — Только вы. Спасибо.

Купец удалился, вполне удовлетворенный похвалой обездоленного монарха. И может, действительно невольно стал той соломинкой, за которую хватается утопающий.

19. Новая метла

Фельдмаршал Бутурлин Александр Борисович прибыл к армии уже после берлинского рейда, уж не говоря о кольбергской конфузии. Его появление с блестящей свитой адъютантов и денщиков не понравилось в армии. Солдаты меж собой судачили:

— Петух и есть петух, с этим мы навоюем.

Офицеры тоже определили его способности:

— Шаркун, паркетный фельдмаршал. Мало им наших пороховых генералов.

Но на столь позднее время года всем было ясно, что серьезные сражения уже вряд ли произойдут. Бутурлин приказал провиантмейстерам подсчитать, на какое время хватит провианта в Померании, и ему доложили, что не более чем на месяц. Поэтому он решил увести армию опять к Висле, ближе к магазинам, оставив в Померании лишь корпус Чернышева, дабы мог беспокоить неприятеля.