Салтыков. Семи царей слуга - Сергей Мосияш

— Господа, — начал негромко Петр Семенович. — Я предлагаю вашему вниманию план военной кампании на тысяча семьсот шестидесятый год. Во-первых, мы должны овладеть Померанией и крепостями по Одеру и так утвердиться, чтоб остаться там зимовать. Очень уж это расточительно, весной завоевывать, а осенью оставлять и уходить зимовать на Вислу.

— Наконец-то я слышу разумное решение, — заметил Иван Шувалов.

— Далее, — продолжал Салтыков, даже не взглянув на фаворита. — В самом начале кампании надо овладеть Данцигом, это нас обезопасит с этой стороны. А кроме того, мы отымем у неприятеля базу снабжения хлебом, лошадьми и даже монетой. По занятии Данцига наступать внутрь Померании до реки Праги. Создаем здесь укрепленный лагерь и отправляем корпус для осады Кольберга.

— Сколько его можно осаждать? — проворчал Бутурлин. — Надо и взять когда-то.

— Вы правы, Александр Борисович, — согласился Салтыков. — Я думаю, его не могли в прошлые годы взять из-за того, что не придавали ему большого значения. Мы все время целились через Франкфурт на Берлин. А вот Фридрих знал ему цену и все время укреплял. А нынче я надеюсь прикрыть осаду Кольберга главной армией, чтоб не допустить к нему сикурса от короля. И я также надеюсь, что и союзники помогут, отвлекут Фридриха на себя. Без Кольберга нам и зимовать будет невозможно в Померании.

— А что дальше после взятия Кольберга? — спросил Петр Шувалов.

— Укрепив эту крепость с суши и с моря и наладив через нее по морю снабжение армии, мы перейдем Одер и без помех пойдем на Берлин. Взятием столицы Брандербургии и разгромом основных сил короля мы принудим его к заключению мира, выгодного для России и ее союзников.

— Ну что ж, план, по-моему, прекрасен, — сказал Воронцов, оглядывая членов Конференции. — Мы должны согласиться с ним. А? Александр Борисович? Вы человек военный, как оцениваете?

— Я думаю, можно представить государыне на утверждение. План наступательный, и это приятно.

Оставив бумаги канцлеру, Салтыков отправился домой. Воронцов пообещал:

— Ее величество подпишет, я вам передам с ее подписью, и вы сможете отъезжать к армии.

Прасковья Юрьевна, увидев насупленного мужа, спросила:

— Что, не приняли?

— Приняли, а проку? Раззвонят по всему свету. Какая польза с него будет?

— Значит, отъезжаешь?

— Вот подпишет сама, тогда и отъеду.

— Значит, скоро.

— Пожалуй, дня через три-четыре.

Однако супруги Салтыковы ошиблись. Прошла неделя-другая, фельдмаршала никто не вызывал. Прасковья Юрьевна даже высказала затаенную надежду:

— Может, уж другого вместо тебя послали? Что, нет помоложе тебя, что ли?

— Да не должны бы, — бормотал муж. — Мне б сообщили об отставке.

Набравшись храбрости, поехал Петр Семенович к канцлеру.

— Нездоровится ее величеству, бумаги у нее на столе. Как получшает, подпишет, — успокоил Воронцов.

И лишь 30 апреля утром прислали к Салтыкову посыльного. Вызывал канцлер. Был он хмур и не очень приветлив.

— Вот так, господин фельдмаршал, раздолбала императрица твой план в пух и прах. Ступай, ждет тебя в будуаре.

Салтыков отправился во дворец, ломая голову, что могло не понравиться в его плане Елизавете Петровне. На всякий случай готовился к выволочке, но государыня, наоборот, встретила его теплой улыбкой:

— Здравствуй, здравствуй, дорогой мой победитель.

Допустила его к ручке, пригласила садиться на стул, придвинутый к ее столу. На столе перед императрицей Салтыков увидел свои бумаги с планом кампании.

— Прочла я ваш план, Петр Семенович, очень внимательно. Сразу видно, написан он человеком военным, знающим свое дело. Отличный план!

— Но канцлер сказал, что он вам не понравился.

Елизавета Петровна тихонько засмеялась, заколыхавшись всем своим пышным бюстом.

— Ой, Петр Семенович, уж вы-то должны понимать, поди, — и даже подмигнула заговорщицки, — что чем меньше людей будет знать о нем, тем лучше.

«Боже мой, — растроганно подумал Салтыков, — и она им не верит, не доверяет. Милая моя матушка».

— Пусть они думают, что я отвергла ваш план и навелела вам свой. Пусть. Но вот смотрите, я его утвердила, кое-где кое-что добавив. У вас очень мало сказано о союзниках. А мы ведь ведем войну вместе с императрицей королевой, и дело не в том только, чтоб удерживать в наших руках Восточную Пруссию, но мы должны восстановить короля польского в его наследственных владениях и доставить Европе тишину и безопасность сокращением сил короля прусского. Восточную Пруссию он уже не получит, довольно с него Бранденбургии. Вы, Петр Семенович, именно вы показали ему, чего стоит наш солдат. Ранее он весьма скверно думал о нашей армии, теперь понял, что ошибся. Вы проучили этого забияку.

— Солдаты наши, матушка, не я. Чего б я без них стоил?

— В одном я хочу вас поправить, Петр Семенович, пожалуйста, не ссорьтесь с союзниками.

— Я не ссорюсь, ваше величество. Но уж больно они много за наш счет пытаются проехать.

— Все равно слишком холодны у вас отношения с графом Дауном.

— Как им быть теплыми, ваше величество, если вместо ста двадцати четырех тысяч пудов обещанной мне муки он оставил мне четыре тысячи.

— Все равно не надо ссориться. Вон адмирал Мишуков со шведским флотом столь был дружен, что шведы и ныне хотят под ним быть. Опять просят его в командующие. Кстати, осаду под Кольбергом вам придется с ним вести, вы — с суши, он — с моря. И когда-то ж надо выдернуть этот «зуб», Петр Семенович. Без малого три года с ним маемся.

— Постараюсь, ваше величество. Я и в план его написал.

— Читала я. Правильное решение. Берите ваши бумаги, Петр Семенович, и уж никому их не показывайте.

— И Конференции?

— Им тем более. Отправляйтесь к армии и начинайте. Я надеюсь на вас. Избегайте, пожалуйста, кровопролитных сражений.

— Буду стараться, ваше величество.

17. Болезнь

Тридцать первого мая фельдмаршал наконец-то прибыл к армии. Уже начались стычки легкой кавалерии с отрядами пруссаков.

Едва приняв командование, Салтыков вызвал к себе генерала Олица.

— Вы с восьмитысячным отрядом, генерал, отправитесь осаждать Кольберг, с вами же пойдет и генерал Пальмбах, который уже знаком с тамошними условиями.

— И с ретирадой оттуда тоже знаком, — усмехнулся Олиц.

— Ну что делать? И на старуху бывает проруха. Вам в помощь прибудет и адмирал Мишуков, приведет около тридцати линейных кораблей. Неужто с такой силой не сможете взять Кольберг?

— Если не будет к ним сикурса, то постараемся одолеть.

— Постарайся, голубчик, я обещал государыне нынче взять наконец Кольберг, выдернуть этот «зуб», как изволила выразиться ее величество. Ведь как только мы возьмем, мы тут же сможем расположить там наши главные магазины, и это позволит нам не только овладеть Померанией, но и остаться там на зимние квартиры. А главное, пойти на Берлин. А что касается прусского сикурса, я постараюсь не допустить его. С богом, братец.

От союзников пришло ободрительное сообщение — генерал Лаудон разбил корпус прусского генерала Фуке в Силезии, пленив самого командира.

Выступление главных сил русской армии сдерживалось нехваткой денежных средств.

Салтыков в каждой реляции требовал высылки денег. Но от Конференции получал пока отписки: «…Сожалительно и непонятно нам видеть такое в наличных деньгах оскудение, что офицеры за неполучением жалованья питаются одним провиантом с солдатами… По 30 мая на жалованье переведено 758 000 рублей, и отправленные из Коллегии иностранных дел 350 000 рублей к вам уже довезены, и скоро и еще значительная сумма отправится. С нетерпением ожидаем от вас приятных доношений, не сомневаясь, что будете смотреть не на мелочи, а на главное дело и поревнуете умножить славу свою и нашего оружия, во время последней кампании приобретенную».

— Ничего себе, мелочи, — ворчал Салтыков. — В Петербурге забывают слова Петра Великого, что деньги есть артерии войны. Где эти триста пятьдесят тысяч?

Дабы скорее погасить долги по содержанию армии, был подключен и кенигсбергский губернатор барон Корф, которому велено все силы приложить, чтобы находящиеся в пути суммы скорее армии доставить.

Более того, Конференция уполномочила Салтыкова взять кредит у банкиров Риокура в Варшаве или Цимана в сумме до полумиллиона рублей.

— Все это надо было зимой делать, — пенял Фермору фельдмаршал. — А ныне вместо марша мы сушим сухари да деньги ждем.

— Я со дня на день ждал вашего возвращения, Петр Семенович, — оправдывался Фермор. — А вы едва ль не четыре месяца отсутствовали.

— Не своей охотой, Вилим Вилимович. Держали. А вот за ваше упущение мне первый кнут грядет.