Ловцы фортуны - Каролин Терри

— Ваш отец и я были партнерами в Кимберли…

— Переходите к делу, сэр Мэтью, — она начала надеяться, что сэр Мэтью не знает о ее отношениях с Филипом. — Мне кажется, это имеет какое-то отношение к конфликту между вами и моим отцом. В чем была причина распри?

— В вас.

— Во мне? — она была поражена. — Но я же была младенцем, когда после смерти моей матери отец привез меня домой в Америку.

— Что он говорил о вашей матери?

— Что ее звали Алида… — Тиффани оборвала себя, заметив, как исказилось лицо Мэтью. — Что с вами?

— Алида… значит, вот какое имя он выбрал? Боже, старые призраки преследуют меня! Нет, Тиффани, вашу мать звали Энн. — Он мягко положил руку ей на плечо и повернул ее к портретам на стене гостиной. — Вот ваша мать. Она же моя жена и мать Филипа.

Тиффани побледнела еще до того, как Мэтью заговорил. Теперь же с ее щек исчезли последние следы краски, оставив лицо бескровным и прозрачным. Она смотрела на портрет, ее глаза стали огромными, расширяясь до тех пор, пока, казалось, не заполнили все лицо. Но там, где Мэтью, узнав о случившемся, свалился от удара, а Корт ударился в слезы, Тиффани стояла высокая и прямая, с высоко поднятой головой и сухими глазами.

— Я жду от Филипа ребенка, — четко заявила она.

— Я знаю. Поэтому-то я и встречался с вашим отцом.

— И он не осмелился рассказать мне?! — гнев и презрение полыхнули в ее глазах, но в остальном она полностью контролировала себя. — Думаю, я теперь сяду, сэр Мэтью, и вы сможете мне рассказать о связи моего отца с вашей женой. После этого, возможно, мы сможем решить, что нам с Филипом делать в отношении зачатого в кровосмешении ребенка.

Она потрясающа, подумал Мэтью, или находится в состоянии шока. Но в любом случае она прекрасна! И сердце Мэтью сжалось от боли за сына, который должен потерять такую девушку.

Когда Мэтью завершил рассказ, Тиффани кивнула.

— Теперь я понимаю, почему отец не сказал мне правды, но это ничего не меняет; я никогда не прощу его. Что ж, сэр Мэтью, когда Филип вернется из Франции, мы втроем сможем решить, что делать.

— Нет, не втроем.

— Но вы, по крайней мере, можете помочь, — она вспыхнула.

— Я, да, но Филип не должен быть в это замешан.

— Нравится вам это или нет, но Филип уже во всем замешан. Он должен принять на себя равную долю ответственности.

— Вы любите его?

— Конечно. Очень.

— Если вы любите его, то избавите от муки, которую сейчас испытываете, от ужаса узнать, что он любит сестру.

Тиффани хладнокровно оценила факты и, отбросив эмоции, сосредоточилась на том, что она может сделать в этом диком положении.

— Я вижу лишь один способ достигнуть этого — сказать ему, что я не люблю его, что никакого ребенка нет, что все было роковой ошибкой, и попрощаться навеки.

И Вновь Мэтью преисполнился восхищения перед ее трезвой оценкой ситуации.

— Я думаю так же.

— Он будет потрясен, — продолжала она. — Он нуждается в любви, у него ее было слишком мало в жизни, — она холодно наблюдала, как Мэтью вздрогнул. — Я не знаю, какое зло будет для него меньшим — правда или новое подтверждение того, что его никто никогда не любил.

— Он не может получить вас, он не может жениться на вас, он не должен вас видеть — здесь нет выбора.

Достаточно ли она любит Филипа, чтобы принести такую жертву и в одиночестве нести тяжкое бремя? Из глубин памяти она услышала голос Рэйфа Деверилла, утверждающего, что она не способна любить, что она любит только себя.

— Хорошо, я так и сделаю, но в обмен вы поможете мне избавиться от ребенка.

— Аборт? Вы готовы пойти на такой риск?

— Полагаю, у вас должны быть связи — врачи, которые могли бы хорошо провеет эту операцию.

Мэтью затряс головой.

— Я могу лишь просить врача проследить за вашим здоровьем и дать совет, как лучше переносить беременность — и я даже настаиваю на этом, — но не больше. Можно сделать лишь незаконный аборт, а от них часто гибнут.

— Действительно, я не собираюсь умирать, — твердо ответила она. — У меня еще много дел.

Ее глаза вновь обратились к портрету Энн, и она вспомнила, как, оставаясь одна, любовалась миниатюрой с изображением Алиды, размышляя, что эта женщина вовсе не хотела умирать.

— Итак, моя мать вовсе не умерла от родов.

— Да нет, как раз от родов она и умерла. Когда родилась Миранда.

Это известие добавило ей боли, и внутри Тиффани поднялась дикая волна ревности. Затем она вспомнила одну деталь, связанную с письмом, которое держала в руках.

— Записку написала Миранда. Разве это разумно?

— Она единственная, кому я мог поручить это дело. Понимаете, после того, как Миранда передала мне письмо. Филипа, то самое, что он написал вам, в котором…

Тиффани уже не слушала продолжения. Она испытала слишком большой гнев, обнаружив, что Миранда шпионила за братом, и не только читала его письма, но и относила их папочке. И все же она решительно заставила себя перевести внимание на самое важное — на младенца.

— Хорошо, никаких абортов, — оказалось, что в ходе беседы он дважды заставил ее изменить решение. Рожденное этим фактом уважение дало ей мужество высказать ему самые глубокие опасения: — Но боюсь, ребенок, рожденный в результате кровосмешения, будет уродлив… ненормален… — ее голос слегка дрогнул.

— Сказки, — резко выпалил Мэтью, но с такой уверенностью, что Тиффани немного успокоилась и приободрилась, доверяя его познаниям. — Но мы дошли до сути дела — необходимо найти ребенку другого отца. Джон Корт упоминал о Рэндольфе. Может ли этот человек сделать такое одолжение? Сделает ли он то, что не сделал я: примет ли как своего чужого ребенка?

— Да, — без колебания ответила Тиффани, — но это даст ему слишком много власти надо мной.

Мэтью кивнул, задумавшись. Что за женщина, и каким же он был глупцом — как бы он гордился подобной дочерью!

— А вы не могли бы внушить ему, что этот ребенок его, спать с ним как можно чаще, а затем рассказать сказку о преждевременных родах?

Тиффани слабо улыбнулась.

— Нет. Он из тех людей, которые очень проницательны, тем более при столь внезапной перемене.

— В таком случае можете ли вы предложить другого кандидата?

— Да, — ответила Тиффани. — Да, полагаю, я знаю подходящего человека.

Мэтью услышал имя и улыбнулся.

— Замечательно, произнес он с тайным восторгом. — Великолепно. Тогда вот что мы сделаем…

Через некоторое время Тиффани спустилась в холл и там задержалась, пока Мэтью вызывал шофера, который отвез бы ее в отель. Ее внимание привлекло какое-то движение; она обернулась и увидела, как по лестнице спускается девочка.

Миранда. Сестра, которую терпеть не может Филип, папочкина любимица, забравшая себе всю его любовь и ничего не оставившая брату. Миранда, которая подкрадывается и шпионит, чье рождение убило их мать… дочь этого выдающегося человека. Миранда, у которой была нормальная семейная жизнь, которая была законной дочерью, которая пользовалась всем этим, зная, что ее брат лишен всего, что имела она; которая была так юна, счастлива и не знала сотой доли страданий, выпавших на долю Тиффани.

Все эти чувства, отразившись на лице Тиффани, зажгли пламя в ее глазах. Неприкрытая ненависть, высокая выразительная фигура, бледность прекрасного лица, оттененная траурным платьем, слились вместе в жуткое послание, пронзившее Миранду, которая, уже ступив было на последнюю ступеньку, со всех ног бросилась бежать обратно.

Не было произнесено ни слова, но это мгновение навеки запечатлелось в их памяти.

Владельцы отеля тактично переселили Тиффани в другой номер, и когда она вернулась, горничная уже закончила приводить его в порядок. Тиффани резко велела девушке выйти и не беспокоить ее в течении всего дня. Заметив встревоженный взгляд горничной, она слабо улыбнулась.

— Не волнуйтесь, — произнесла она. — Я не собираюсь следовать примеру отца.

Оставшись в одиночестве, Тиффани, до сих пор так мужественно державшаяся, наконец дала волю чувствам. Она металась по комнате, борясь с засасывающей ее удушающей трясиной несчастья. Наконец, издав приглушенный крик загнанного зверя, она бросилась на кровать и зарыдала.

Она оплакивала свое детское поклонение «Алиде»; мать, никогда не существовавшую; Филипа, того единственного человека, которого она хотела, но не могла иметь своим мужем; ребенка, которого не хотела, но должна была выносить. Да, в ее горе было и чувство жалости к себе. Но она не оплакивала Джона Корта.

Филип оказался ее братом. Этот грубый факт проникал в ее мозг через все преграды, терзая обнаженные нервы, так что голова Тиффани гудела и раскалывалась от бушующей боли. Не в состоянии больше выносить тошноту, она бросилась в ванную, наклонилась над умывальником, и ее вырвало. В ее животе разлилась боль и она опустилась на пол, охваченная надеждой, что зародившаяся в ней хрупкая жизнь не выдержит подобных испытаний. Но спазм прошел, а выкидыша так и не случилось.