Фашизофрения - Геннадий Сысоев

Он означает, что человек может развратничать как угодно — лишь бы скрывал следы своего разврата. И тогда сент-бёвы не только сочтут его чистым, но даже и достойным учить всех прочих морали и нравственности.

Рубила б Екатерина головы, как это принято у «цивилизованных» королев, — и прославилась бы как «королева-девственница» (так иногда называли упомянутую Елизавету Английскую). А она, понимаешь, не хотела скрывать блуд кровью.

Это традиционный прием зомбирования, известный как «фонтан грязи». Верить такому — себя не уважать. Наполеон говорил, что когда полководца не в чем обвинить — его обвиняют в слишком больших потерях. Аналогично, когда не в чем обвинить правителя государства, его обвиняют в безнравственном поведении.

Причины живучести сальных сплетен и популярности порноресурсов — одинаковы. Давно отмечено, что существует определенный сорт людей, которые, если чего не понимают — стараются опошлить. Ну не может человек понять, как это бывает, когда женщина пишет мужчине: «Ау, ау, сокол мой дорогой. Позволь себя вабить. Давно и долго ты очень на отлете» (из письма Екатерины Потемкину). Так пожалеть такого непонимающего нужно, что у него в жизни ничего подобного не было.

И главное, чего не могут простить ненавистники, — не столько екатерининских любовников, сколько «екатерининских орлов», ставших именем нарицательным, но первоначально — просто по созвучию с братьями Григория Орлова.

«Подлинно, Алехан, описан ты в английских газетах. Я не знаю, сведомо ли тебе. Конечно, так хорошо, что едва ли можно тебя между людьми считать»{123}, — писал брат Владимир брату Алексею Орлову-Чесменскому.

Особую ненависть у истекающих слюной и стонами вызывает «великолепный князь Тавриды». Разве вызывал бы он такие чувства у клеветников России, если бы был просто тупым стяжателем и утонченным развратником, как Годой или Актон?

Ненавидят Екатерину не за любовников, а за то, что при ней Россия стала настолько сильна, что, по меткому выражению графа А.А. Безбородко, «без нашего позволения ни одна пушка в Европе выстрелить не смела».

П.А. Румянцев-Задунайский{124} и А.В. Суворов-Рымникский, князь Италийский, никогда не были любовниками императрицы. При этом Румянцев тоже не избежал клеветы от ненавистников Екатерины. Из всей плеяды «екатерининских орлов» только до Суворова не долетают брызги ядовитой слюны.

Екатерине не прощают слов Вольтера о русских: «На земле нет примера иной нации, которая достигла бы таких успехов во всех областях и в столь короткий срок!». И того, что, родившись немкою, сознательно и навсегда стала русской, опровергая расово-биологические бредни.

Не могут простить того, что очень много сделала для России, но при этом понимала:

«Россия велика сама по себе, я что ни делаю, подобно капле, падающей в море…»

Гауляйтеры пытались противопоставить Петра — Екатерине

Вакханалия вокруг «царицы Кати» развернулась с новой силой в 2008 году, после того, как в Севастополе открыли сразу два памятника — Екатерине Великой и гетману Петру Конашевичу Сагайдачному.

Бронзовую скульптуру императрицы установили в сквере возле Дома офицеров, и до самого открытия памятник охраняли казаки, чтобы не дать судебным приставам его снести.

В церемонии, приуроченной к празднованию 225-летия города, приняли участие около 200 человек, в том числе активисты казачьих организаций, общественных и политических движений Севастополя, выступающих за союз Украины и России.

Почему-то назначенцев украинских президентов в Севастополе московские телевизионщики упорно называют «мэрией», хотя мы привыкли, что мэр — это тот, кто избран. А если кто назначен из столицы — это градоначальник или, скажем, городничий. Ющенковских назначенцев на юге и востоке Украины (преимущественно, но не исключительно) звали еще гауляйтерами.

Именно эти назначенцы «почему-то» очень не желали открытия в Севастополе памятника императрице, основавшей город. Не сумев угрызть Екатерину, севастопольские урядники, как дети, буянящие «назло маме», установили «свой» памятник — гетману Сагайдачному. Однако гетман-памятник оказался не похож на оригинал.

Судя по сохранившимся портретам, Петро Конашевич в жизни был солиден и похож на русского боярина или на литовского магната. А на официозном памятнике он почему-то смахивает то ли на турецкого янычара, то ли на дальневосточного ниндзя.

На постаменте вполне можно было бы написать: «Тепер вин турок, не козак». Постамент, кстати, высоты необыкновенной, — наверное, назначенные из Киева севастопольские власти боятся, что будут осквернять?

Может, и боятся, потому что сами же киевские урядники и козыряющие им чиновники в провинциях и сделали все, чтобы противопоставить гетмана Петра — Екатерине.

Потому что Петр Кононович, несмотря на то, что участвовал, по требованию польского короля, в походе на Москву, всей своей жизнью явил один из первых символов единения русского народа, пусть даже и разделенного (временно) государственными границами.

Да, козаки, как их тогда называли, «черкасы», «запороги», во время Смуты, по приказу польского короля и по собственному желанию добычи, крепко погуляли по всей Руси:

«И всепагубный враг Сагайдачный с остальными запороги своими отъиде от града со страхом и скорбию августа в 27 день, а жители богохранимого града Михайлова совершают по вся лета торжественные празднества в те дни, в первый приступили день августа в 17 день, чудо архистратига Михаила, а об отшествии от града запорог августа в 27 день празднуют великому чудотворцу Николе»{125}.

Но после заключения в 1618 году известного Деулинского перемирия казаки ушли на юг и занялись привычным делом — битвами с турками и татарами, взяли Варну («Була Варна здавна славна, славні Варни козаки»), потом побили татар под Перекопом. Отсюда Сагайдачный в марте 1620 года направил в Москву посольство Петра Одинца.

Очевидно, что ни казаки, ни московские дипломаты не считали прежнюю кровавую гульбу запорожцев препятствием для их приема на службу московскому царю. Скорее, это было даже лишним свидетельством «профпригодности». Еще больше умения и потенциальной полезности государю казаки показали на турских окраинах.

«…прежним великим государям повинность чинили и им служили»

Петро Одинец именно с этого и начал переговоры в Москве: рассказал о всех подвигах казаков и выразил полную готовность со стороны гетмана служить московскому царю:

«В нынешнем 1620 году прислали к царскому величеству от всего войска посланцев своих Петра Одинца с товарищами и с грамотой, а в грамоте своей царскому величеству писали и в речи приказным людям посланцы говорили, что гетман, атаманы, сотники и все войско, памятуя то, как предки их, все запорожские гетманы и все войско прежним великим государям повинность чинили и им служили и за свои службы милость и жалованье себе имели, так в той же повинности и ныне царскому величеству хотят быть и за порогами будучи службу хотят против всяких неприятелей оказывать; и ныне ходили на татарские улусы, и многих татар побили и в полон поймали, а было их с 5000 человек, было им с крымскими людьми дело по сю сторону Перекопа под самой стеной; татар было на Перекопе с 7000 человек, а на заставе с 11000; Божей милостью и государевым счастьем, татар они многих побили, народ христианский многий из рук татарских высвободили; с этой службой и с языками татарскими присланы они к государю: волен Бог да царское величество, как их пожалует, а они всеми головами своими хотят служить его царскому величеству и его царской милости к себе ныне и вперед искать хотят».

Думный дьяк Грамотин, похваливши казаков за службу, задал посланцу их такой вопрос:

«Здесь в российском государстве слух было пронесся, что польский Жигимонт король учинился с турским в миру и в дружбе, а на их веру хочет поступить, так они бы объявили, как польский король с турским папой и цесарем и на веру от поляков какого посяганья нет ли?»

«Посяганья на нас от польского короля никакого не бывало; с турским он в миру, а на море нам на турских людей ходить запрещено из Запорожья, но из малых речек ходить не запрещено; про цесаря и про папу мы ничего не знаем, а на Крым нам ходить не заказано. На весну все мы идем в Запорожье, а царскому величеству все бьем челом, чтоб нас государь пожаловал, как своих холопей».

Как сообщает С.М. Соловьев, отпуская Петра Одинца из Москвы, царь послал Сагайдачному 300 рублей легкого жалованья и написал ему в грамоте так: «Вперед мы вас в нашем жаловании забвенных не учиним, смотря по вашей службе; а на крымские улусы ныне вас не посылаем, потому что крымский царь Джанибек-Герай сам, царевичи, князья и мурзы на наши государства войною не ходят и людям нашим шкод никаких не чинят и наши люди также крымским улусам шкод не делают».