«Если», 1994 № 10 - Ричард Маккенна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Мах заявляет, что наши представления о пространстве коренятся в физиологической конституции человека и что геометрические понятия суть результат идеализации физического познания пространства, — Джордж возвысил голос, чтобы выделить курсив, что существенно замедлило процесс чтения. — Однако физиологическое пространство сильно отличается от бесконечного, изотропного, метрического пространства классической геометрии и физики. Его, в лучшем случае, можно структурировать как пространство топологическое. Рассматриваемое под таким углом зрения, оно само собой разделяется на отдельные элементы: визуальное — или оптическое — пространство, тактильное — или осязательное, слуховое, и так далее. Оптическое пространство анизотропно, конечно, ограниченно. Осязательное пространство, пространство нашей кожи, как говорит Мах, соответствует двухмерному, конечному, неограниченному (замкнутому) пространству Римана. Это полная ерунда, поскольку К-пространства метричны, а тактильное пространство к таковым не относится. Полагаю, Мах подразумевает, что осязательное пространство вполне можно воспринимать как двухмерное, компактно сочлененное топологическое. Тем не менее, он не слишком подчеркивает изолированность тактильного пространства от оптического…»
Внезапно в дверь постучали. Четыре быстрых удара. Я выключил Джорджа и крикнул:
— Входите!
— Карлос, — произнес кто-то с порога.
— Да, Джереми. Как поживаете?
— Замечательно. Я привел Мэри Унзер… Помните? Та женщина, которая рисовала.
Я встал, услышав-ощутив присутствие в кабинете постороннего. Бывает так, что ты сразу чувствуешь (вот как сейчас): этот посторонний — другой, то есть… Нет, наш язык не приспособлен к тому, чтобы выражать ощущения слепых. Такую эмоцию — дурное предчувствие — словами не выразить.
— Очень приятно.
Я уже говорил, что различаю свет и тьму, хотя, надо признать, пользу это приносит редко. Однако в тот миг меня поразило собственное «зрение» — женщина выглядела темнее других людей, казалась этаким сгустком мрака; лицо было светлее всего остального (лицо ли?.. трудно сказать).
— На рубеже стоим мы n-мерного пространства, — сообщила она после продолжительной паузы. Я еще не успел отойти от манеры Джорджа, а потому изумился некоторому сходству; механический ритм, невразумительное произношение… По спине поползли мурашки.
Впрочем, голос женщины не шел ни в какое сравнение со звуковым устройством машины. Вибрирующий, со странными интонациями, очень густой по тембру — голос-фагот, голос-шарманка; складывалось впечатление, что Мэри Унзер гнусавит, а голосовые связки у нее совсем слабые; логопеды в подобных случаях рассуждают о «твердом приступе». Обычно тех, кто говорит в нос, слушать не очень приятно, но если голос достаточно тихий…
Женщина заговорила снова, более размеренно: — Мы стоим на рубеже n-мерного пространства.
— Эй! — воскликнул Джереми. — Здорово! Порядок слов стал более… привычным.
— Мэри, что вы имеете в виду?
— Я… Ох… — Возглас смятения и боли. Я приблизился к женщине и протянул руку. Она ответила на рукопожатие: ладонь размером с мою, узкая, дрожащая; чувствуется сильная мышца у основания большого пальца.
— Я изучаю, геометрию топологически сложных пространств, — сказал я, — а потому скорее, чем другие, смогу вас понять.
— Внутри никогда видим то не что мы нас.
— Верно, — согласился я. Здесь что-то было не так, присутствовало что-то такое, что мне не нравилось, хотя что именно, определить было трудновато. Она обращалась к Джереми? Говорила со мной, а смотрела на него? Холодное прикосновение… Сгусток мрака в темноте… — Мэри, почему в ваших фразах нарушен порядок слов? Ведь думаете вы иначе, правильно? Как-никак, а нас вы понимаете.
— Сложились… Ох… — Снова тот же музыкальный возглас. Неожиданно она задрожала всем телом и зарыдала.
Мы усадили ее на кушетку. Джереми принес стакан воды. Желая успокоить Мэри, я погладил ее по волосам — коротким, спутанным, слегка вьющимся, — а заодно воспользовался возможностью провести быстрый френологический анализ: череп правильной формы и, насколько я мог судить, неповрежденный, виски широкие, как и глазницы, нос ничем не примечательный, переносица практически отсутствует, скулы узкие, мокрые от слез. Она взяла меня за правую руку и крепко сжала — три раза быстро, три раза помедленнее, одновременно прорыдав, перемежая слова икотой:
— Больно, состояние, я, ох, сложить конец, яркий, свет, пространство сложить, ох, о-о-ох…
Что ж, прямой вопрос — не всегда лучший путь к цели. Мэри выпила воды и, похоже, слегка успокоилась.
— Пожалуй, на сегодня хватит, — сказал Джереми. — Попробуем в другой раз. — Судя по тону, он не слишком удивился случившемуся.
— Конечно, — отозвался я. — Мэри, мы продолжим разговор, когда вы почувствуете себя лучше.
Язык прикосновений, сведенный к простому коду. С… О… СОС?
ОА. Джереми вывел женщину из моего кабинета, должно быть, кому-то передал — кому? — а затем вернулся.
— Так что с ней произошло? — спросил я раздраженно. — Почему она стала такой?
— Мы можем только догадываться, — проговорил он. — А случилось вот что. Она работала на базе «Циолковский-5», в горах на обратной стороне Луны. Астроном и специалист по космологии. Однажды (все, что я рассказываю, разумеется, должно остаться между нами) передачи с базы прекратились. Туда направили спасателей, которые обнаружили, что все ученые и обслуживающий персонал сгинули без следа. Лишь одна женщина, Мэри, бродила вокруг в состоянии, близком к ступору. Остальные исчезли, словно испарились.
— Гм-м… Какие предположения?
— Да почти никаких. По всей видимости, никого поблизости от базы не было и не могло быть, ну и так далее… Русские, у которых там работало десять человек, считают, что произошел первый контакт: мол, инопланетяне забрали всех, кроме Мэри, а ей каким-то образом изменили процесс мышления, чтобы она выступила в роли посредника, чего у нее, сами видите, не получилось. Энцефалограммы Мэри — нечто удивительное. Понимаю, это все звучит не слишком правдоподобно…
— Да уж.
— …однако подобная теория — единственная, которая хоть как-то объясняет то, что стряслось на базе. Мы пытаемся добиться от Мэри каких-либо сведений, но пока безуспешно. Она успокаивается, только когда принимается чертить.
— В следующий раз начнем с чертежей.
— Хорошо. Вы не пришли ни к какому выводу?
— Нет, — солгал я. — Когда вас ждать?
АО. Пускай я слеп, отсюда вовсе не следует, что меня легко одурачить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});