История России. От Горбачева до Путина и Медведева - Дэниэл Тризман

Еще одна проблема с изображением национального взрыва заключается в том, что большинство людей в республиках остались равнодушными к националистическим призывам за несколько месяцев до развала Советского Союза. Хотя небольшие группы убежденных националистов существовали почти повсюду, но чтобы стать политически значимыми, требования нужно было распространить среди широкой общественности. Спустя годы после начала гласности опросы выявили на удивление малое национальное сознание и тем более поддержку сепаратизма. Вплоть до осени 1989 года исследование показало, что в странах Балтии только 47 % респондентов высказались в пользу[78] «борьбы за полную политическую независимость республик, не исключая выхода из Союза». В Украине эта доля составляла всего лишь 20 %, а в Армении – 17 %. По состоянию на май 1990 года 52 % этнических молдаван в Молдавской республике по-прежнему поддерживали, оставаясь в составе СССР, независимость или воссоединение с Румынией. В марте 1991 года Горбачёв провел референдум[79], на котором спросил: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» Конечно, альтернативный вопрос по поводу разделения выступал в наиболее привлекательном свете. Грузия, Армения, Молдова и страны Балтии отказались от референдума. Но в девяти республиках, которые принимали участие, значительное большинство поддерживало сохранение СССР. В Беларуси это был выбор 83 % (69 % имеющих право голоса), а в России 71 % (54 % имеющих право голоса). В каждой из пяти центральноазиатских республик и Азербайджана более 90 % проголосовали в поддержку разделения.

Но тогда настроения менялись в одной республике за другой, казалось, что это скорее не взрыв, а эстафета. Во-первых, в апреле 1989 года убийство советскими войсками 19 безоружных демонстрантов вызвало внезапное ужесточение народа в Грузии: в сентябре 89 % полагали, что республика должна быть независимой. Затем присоединилась Прибалтика. К лету 1990 года по крайней мере 80 % этнических эстонцев, латышей и литовцев выступали за полную независимость. В течение следующего года этому примеру последовали и другие республики. К августу 1991 года 79 % жителей Молдовы всех национальностей способствовали отделению от Союза. В октябре того же года 94 % избирателей на референдуме поддержали туркменскую независимость, это было только на 4 % меньше, чем те, кто проголосовал за сохранение Союза в марте. В Украине, где в марте 70 % человек проголосовали за сохранение СССР, в декабре уже 90 % высказались за то, чтобы отделиться от Союза.

Чем же можно объяснить эти внезапные повороты? Вполне возможно, что до середины 1991 года большинство советских граждан были слишком напуганы, чтобы признаться в сепаратистских наклонностях исследователям общественного мнения. Однако в тех же опросах они свободно критикуют практически все функции правящего режима. Представляется более вероятным тот факт, что настроение просто изменилось. Гласность не развязала националистических настроений, которые поджидали снаружи. Она каким-то образом породила сепаратистские устремления, которые в большинстве мест не были широко распространены. И так же, как смещались границы постижимого, смещались и границы общественных потребностей.

Эти изменения в общественном мнении отражаются в структуре уличных демонстраций. Марк Бейссинджер собрал информацию о более чем 6000 массовых акций протеста, которые произошли в Советском Союзе в 1987–1992 годах. Его данные, наиболее достоверные и доступные, показывают, как количество участвующих в демонстрациях выросло практически с нуля в январе 1987 года и достигло пика примерно в 7,7 миллиона в ноябре 1988 года, когда сотни тысяч людей вышли на улицы Еревана, Баку, Тбилиси и Риги. Требования, предъявляемые в протестах, изменялись волнами между 1987 и 1990 годом (рис. 5.1) – от прав человека и политических свобод, сохранения исторических памятников и уважения к нероссийским языкам и культурам до прямого выхода из состава СССР. Поскольку жизнь ухудшилась с начала 1989 года, началась новая волна демонстраций, связанная с экономическими вопросами. А обострение антисоветской агитации вызвало контрдемонстрации в поддержку советской власти. Такие волны по всей стране были неодинаковыми. Масштабные демонстрации за отделение произошли сначала в Грузии, затем распространились в страны Балтии, Армению, Украину и в конце концов в Молдову (рис. 5.2). Такие события никогда не происходили в Центральной Азии.

Рис. 5.1. Количество демонстраций в месяц, классифицированные по главным требованиям, выдвигаемым демонстрантами, СССР, 1987–1992 годы

Рис. 5.2. Количество участников в месяц, участвующих в демонстрации за отделение от СССР в качестве одного из пяти главных требований, 1988–1992 годы

Подводя итог, можно сделать вывод, что борьба за выход из Союза действительно привлекла несколько тысяч приверженных антисоветских националистов. Но почти все лидеры, которые объявили о своей независимости, сделали коммунистическую карьеру и только недавно узнали о своей национальной идентичности. Основное большинство советского общества не чувствовало особого желания покидать Союз до тех пор, пока не была объявлена гласность, после чего, как круги на воде, стали появляться требования, вовлекающие как русских, так и национальные меньшинства. Однако этого не вполне достаточно, чтобы сказать, что СССР был разрушен национализмом. Надо объяснить, что заставило наполовину сформировавшиеся мечты нескольких тысяч активистов стать вдруг столь взрывоопасными в 1989–1990 годах. Для понимания этого выйдем за рамки национализма и рассмотрим условия, в которых он развивался, и как им манипулировали – как он сформировался под влиянием унаследованных государственных структур и как им неправильно управляли в Кремле.

Как утверждают некоторые эксперты, национальные разногласия были опасными для советского государства из-за способа, которым они были встроены в его архитектуру. В этом можно было бы обвинить историю. В то время как большевики старались победить Белую контрреволюционную армию в 1918–1922 годах, Ленин счел целесообразным обратиться к националистическим движениям, которые захватили власть на территориях, освобожденных жандармами царя. Позже были разработаны различные стратегии для объединения и включения нероссийских национальностей, сохраняя при этом их строгое подчинение центральному руководству.

Когда не нашлось национальностей, которые можно было объединить, большевики их придумали.

Союз, созданный в 1922 году, был структурирован как федерация, в которой многие нероссийские национальности имели свои этнические единицы. С 1990 года эти единицы переходили из пятнадцати союзных республик, которые даже с удовольствием приняли конституционное право на отделение, в двадцать автономных республик с местным доминирующим языком в качестве официального и в автономные области и округа для меньших этнических групп. В 1920-е годы большевики ввели своего рода инициативу равноправия для обучения членов титулованных наций и содействия им в партии, правительстве, промышленности и культуре. Были созданы школы, чтобы обучать студентов языкам – от украинского и киргизского до эвенкийского и чукотского. К концу 1970-х годов математика и естественные науки преподавались на 35 языках, литература – на 53. Эта политика коренизации создала нероссийские образованные средние классы, которые сами помогли заблокировать рост независимой националистической контрэлиты. Некоммунистические националисты жестоко подавлялись.

Когда не нашлось национальностей, которые можно было объединить, большевики их придумали. В Центральной Азии они консолидировали небольшие кланы и племена, чтобы сформировать казахскую, киргизскую и туркменскую нации. Один этнограф сказала, что она «родила тысячи таджиков», зарегистрировав людей таким образом во время первой советской переписи 1926 года. Лингвисты создали письменные языки примерно для 50 этнических групп, чаще всего используя латинский шрифт, а не арабский или кириллицу. Советские теоретики ожидали, что национальное самосознание исчезнет по мере развития общества. Но, будучи хорошими диалектиками, они утверждали, что перед «неизбежным слиянием наций»[80] национальностям придется пройти через этапы рассвета и сближения. Политика кооптации была прервана параноидальными депортациями и массовыми убийствами при Сталине. Но во времена Хрущёва контроль за усиленным объединением вернулся.