Сошел с ума - Анатолий Афанасьев

— Я не знаю, — сказал я.

— Чего не знаешь?

— Сами посудите, откуда мне знать, где они? Посвящать меня было бы крайне глупо с их стороны. Я всего лишь курьер.

— Теперь уже не курьер. Ты просто чей-то плевок. Тебя, Миша, выплюнули и те, и эти. Ты никому больше не нужен. Неужели до сих пор не уяснил?

— А где я?

— Это твой последний приют. Ты уже прибыл. Я не Сидор и не Эдичка, хитрить не стану. Сидора тянет на публичное представление, хочет устроить показательный суд, зачем-то ему это понадобилось, но я против. Таких, как ты, судить бессмысленно. Вони много, а толку чуть. Таких надо сразу давить. Ты куда полез?! В бабу вцепился? Сморчок недоношенный. Куда сунулся со своим телячьим, интеллигентским мычанием? Тут миллионы, крупная игра — и вдруг под ногами такой кусок дерьма. Судить? Нет, Миша, давить, только давить!

— Но прежде чем давить, вы что-то хотите от меня получить?

— Не только хочу, но и получу. Не сомневайся.

Он протолкнул стул себе между ног и оказался стоящим передо мной во весь рост. Я сидел уставясь в пол. Сырой ласково погладил меня по голове, почесал макушку.

— Эх, гундосик, был бы хоть помоложе, а так… Прямо не знаю, с чего начать. На сердечко не жалуешься?

— Нет.

— Ну-ка, давай проверим.

Чуть нагнувшись, захватил мою руку в свою влажную ладонь, потеребил поочередно пальцы, выбрал мизинец и резко вывернул. Сустав хрустнул, как спичка на изломе. Боль, действительно, горячей иглой прошила сердце. Я вскрикнул, дернулся.

— Погоди, не визжи!

Поднял упавший стул, уселся и начал, держа меня за кисть, деловито отсчитывать пульс, сверяясь по своей «сейке». В пустых глазах затеплилось любопытство. Удовлетворенно хмыкнул:

— Ничего, часика два продержишься.

— Чего вы хотите?

— Где Трубецкой?

— Не знаю.

— Он охотится за мной?

— Не знаю.

— Где эта сучка, которая тебя вздрючила?

Его лицо приблизилось вплотную. В глазах уже не просто любопытство, жгучий интерес. От страха, от отчаяния я со всей силы махнул кулаком по поганой морде. Получилось удачно. Вместе со стулом с грохотом Сырой перевернулся на пол, отлетел к стене. Унавозился там, изумленно озираясь. Сфокусировал взгляд на мне.

— Садист вонючий! — сказал я. И тут впервые увидел, что такое улыбка маньяка. Рот растянулся в резиновой гримасе, клыки проступили наружу, как две капельки слюны, уши прижались к черепу, глаза запылали, будто две гнилушки на пне, — и все же эта омерзительная лицевая судорога была не чем иным, как смехом. Соответственный был и звук: что-то вроде алкогольной икоты.

— Козленок лягается, — удивился он. — Забавно.

Кряхтя поднялся, прошелся по комнате. Я замер, втянув голову в плечи.

— Да-а, — задумался Сырой, — и все из-за каких-то шуршиков. Иного объяснения нет. Совсем ты очумел, браток. Где это видано, чтобы драться со своим палачом. Нет в тебе, оказывается, даже никакой совести. А еще, говорят, писателем считаешься. Какой же ты писатель, если не понимаешь. Всякая мука, тем более смерть, должна производиться в приличных, соответствующих рамках. Где ты читал, чтобы кузнечик, которого прикалывают к картону, кусался? Обидел ты меня, Миша, сильно обидел своим безобразным поступком.

Не дождавшись ответа, открыл дверь, высунул голову:

— Артур, иди сюда! Инструменты прихвати.

Появившееся существо было похоже на огромную, в человеческий рост, подвальную крысу, если бы ее нарядили плотником и сунули под мышку деревянный ящик с ручкой. Ящик существо поставило на пол, оборотило к хозяину острую мордочку с выпученными глазками:

— Приступать, Игнат Семеныч?

— По третьему разряду, Артур, только по третьему. Без излишеств.

— Что же это за такая фигура особенная?

— Сперва попеть должен.

— Так это мы мигом, Семеныч.

Артур не соврал. Минуты не прошло, как я лежал на полу распластанный, связанный по рукам и ногам, со спущенными брюками и без пиджака. Уже как бы высоко в небесах курчавилась надо мной крысиная мордочка Артура.

— Яички все же придется подрезать, Игнат Семеныч. Как хотите, без этого нельзя. Эффекта не будет.

— Сказано тебе, по третьему разряду.

Смеясь, Сырой опустил ступню на мой кадык, надавил. Дыхание застопорилось. Я извивался червяком, но уползти было некуда.

— Как слышишь, писатель?

Я слышал нормально.

— Если разрешу Артуру сделать, чего он просит, тебе уже никогда не елозить по своей сучке. Понимаешь? Но у него есть штучки похлеще. Где Трубецкой? Где прячется эта тварь?!

— Не знаю. Знал бы, давно сказал.

— Уверяю, козленочек, смерть далеко не самое страшное, чего нужно бояться. Скоро в этом сам убедишься. Артур, приступай, помолясь.

…На нарах, на месте Зиночки — черный человек. Не в переносном, поэтическом смысле, а натурально черный — то ли чечен, то ли азербайджанец… Короче, лицо кавказской национальности. После того как они потихоньку начали нас выживать, выжимать с тысячелетиями насиженных мест, в том числе и из Москвы, это определение — лицо кавказской национальности — приобрело сугубо юмористический смысл. Стало в один ряд со словами «демократ», «свобода» и «приватизация». Позже сюда же вклинилось слово «коммунист». Судя по тому, как разворачиваются события в государстве, скоро в этой юмористической подборке будет заметное прибавление — «человек».

Тот, кто сидел на соседних нарах, был смугл, толст, волосат и улыбчив. В одной майке и синих футбольных трусах. Вместо глаз — черные горящие угольки.

Увидев, что я очнулся и смотрю на него, спросил:

— Кушать хочешь?

Я не удивился его появлению.

— Да, хочу.

— У меня нету. Курить хочешь?

— У тебя нету?

— Почему? Курить есть. На, держи.

Дал сигарету и чиркнул зажигалкой. Я с жадностью затянулся, чувствуя, как помятая грудь нервно трепещет. Ныл сломанный палец на левой руке, а больше вроде ничего не болело. Это было более чем странно. Может быть, мне приснилось, как Игнат-Сырой вместе с крысой-плотником блестящей ножовкой отпиливали гениталии, пальцами выдавливали глаза и гвоздями пробивали ладони. Вот ладони — целенькие, и глаза видят. В паху, правда, что-то жгло, но скорее не жгло, а зудело, как при грибке.

— Ты кто? — спросил я.

— Руслан зовут. Тебя — Миша, знаю. В карты играешь?

— Конечно.

Он живо извлек из кармана куртки, лежавшей у него вместо подушки, новенькую колоду.

— Во что любишь играть?

— Мне все равно.

— Давай в сику?

— В сику так в сику. Только у меня денег нет.

— На слово будем играть. Записывать будем, — из той же куртки достал блокнот и карандаш. Профессионально перетасовал и раскинул по три карты. Прежде чем поднять свои, я спросил:

— Тебя вообще-то зачем сюда посадили?

— Спать нельзя. Будешь спать, надо бить кулаком по брюху. Начальник велел.

— Кто начальник? Игнат Семенович?

— Зачем Игнат? Игнат самый главный начальник. У меня пониже. Какой ставка держим?

— Какую хочешь.

— Давай по сто? Верхний черта — лимон.

— Согласен.

Через час я задолжал ему пять с половиной миллионов. Руслан немного разволновался. Попенял:

— Азартно играешь, Миша. Блефуешь много. Не надо.

— Какая разница. На том свете деньги не нужны.

— Зачем так говоришь. Убьют — не убьют, никто не знает. А дома у тебя денег много?

— Я миллионер, — скромно признался я. У Руслана были волосатыми не только руки и грудь — волосы черными пучками торчали также из ушей и из ноздрей. Это создавало впечатление истинного мужества, близкого к природе. Говорил он в уважительном тоне. Когда мой долг достиг десяти миллионов, предложил сделать перерыв. Намекнул:

— Если бабки есть, можно хороший ужин делать. Уже ночь, кто узнает.

— Денег полно, но все в банке.

— Банк твой в Москве?

— И в Москве тоже.

Руслан подошел к двери: движения у него были как у крупной кошки, кулачищи — с утюг. Постучал условным стуком. Пошептался с кем-то, кто стоял с другой стороны. Я только разобрал: икра, коньяк и «клянусь мамой!».

Поужинали роскошно. Хохотун Игорь, утренний дежурный, притащил целую корзину снеди: колбаса, сыр, копчености — вплоть до икры и здоровенного ананаса. Разложили все на газетке на полу — получилось убедительно. Игорь подмигнул:

— Не сравнить с кашей, да, батяня?

— Ты что же, Игорек, на вторую смену остался?

— Да нет, это я для Руслана, по-дружески!

Долго ему околачиваться в камере не пришлось: горец угостил его полстаканом коньяка и выпроводил со словами:

— Порядок нельзя нарушать, салага еще.

Из чего я сделал вывод, что в этой богадельне поддерживалась армейская дисциплина.

Руслан оказался добрым и веселым собутыльником. К середине ночи, когда было несчетно выпито и съедено и мой карточный долг округлился до двадцати пяти миллионов, мы почти побратались. Его возмутило, когда я спросил, не назвали ли его Русланом в честь знаменитого спикера Хасбулатова. Оказалось, Хасбулатов, хотя и заметный, уважаемый человек, но совсем из другого тейпа, давно продался Москве, и ни один честный, благородный чечен ему уже никогда не поверит. Тут мы немного поспорили. Я высказал мнение, что Хасбулатов только по видимости продался Москве, а конспиративно всей душой болеет за свою маленькую, гордую, многострадальную родину, о чем свидетельствуют все его последние выступления. Руслан возразил, что тот, кто болеет так, как Хасбулатов, пусть лучше вообще подохнет. Кто служит русским собакам, пусть за хорошие бабки, тот недостоин быть горцем. Деньги можно срубить где угодно, честь за них не купишь. В пример привел себя. Оказывается, если бы какая-нибудь русская собака предложила ему сто миллионов и в придачу дворец на Средиземном море, он просто плюнул бы этой собаке в лицо. Удивленный, я спросил, как же в таком случае он работает на Игната Сырого, который, скорее всего, и есть эта самая русская собака.