Обнимай и властвуй - Дженнифер Блейк

— Морган… — начала Фелиситэ, однако он продолжал говорить, речь его лилась непрерывным потоком.

— Мы все это понимаем, каждый солдат из засушливых и голодных испанских провинций, каждый паршивый наемник, в каком бы уголке земли он ни появился на свет… И что самое худшее — мы бессильны что-либо сделать.

Фелиситэ подошла ближе и дотронулась до его руки. Повернувшись, Морган притянул ее к себе, заключив в лишенные страсти объятия, отчего она вдруг почувствовала умиротворение, словно избавившись от преследующих ее бесконечных страхов. Прижавшись головой к его крепкой груди, Фелиситэ закрыла глаза. Мысль о сопротивлении сейчас даже не приходила ей на ум. В полукружье его сильных рук она испытывала какую-то странную, беспокоящую ее радость.

Спустя четыре дня, утром 24 октября 1769 года, город облетела весть, что сегодня испанский суд собирается вынести вердикт, который зачитает и подпишет О'Райли. Потом он немедленно определит приговоры, если это будет необходимо. О последнем обязательно упоминали с притворной и жалкой ссылкой на справедливость суда испанцев.

Фелиситэ все утро провела на коленях в церкви Святого Луи. Туда пришла не только она одна. Дрожащее пламя от зажженных молящимися свечей освещало множество склоненных голов, а щелканье четок, перебираемых в тишине дрожащими пальцами, эхом отдавалось под сводами храма. На несчастных коленопреклоненных глядели ясные глаза распятого Христа, чья вырезанная из дерева фигура находилась позади алтаря.

Фелиситэ уже не раз приходила сюда, чтобы молиться до тех пор, пока у нее не заболят колени. Однако сегодня это впервые не принесло ей успокоения. Хотя доброе благословение и тихие умиротворяющие слова патера Дагобера наполнили душу благодарностью, они, казалось, все равно не могли пробиться сквозь пелену страха, окружавшего Фелиситэ словно стена.

В черной кружевной шали, накинутой на прекрасные волосы, и с четками в руке она шла по улицам, направляясь к дому. Сегодня в городе заметно прибавилось испанских солдат. В одном месте ей наперерез прошагал военный патруль, а двое офицеров, по всей видимости, решивших прогуляться, но тем не менее внимательно оглядывавшихся по сторонам, поспешно уступили ей дорогу. Взглянув на них, Фелиситэ вспомнила о Хуане Себастьяне Унсаге и о том, как он предлагал ей помощь. С тех пор она видела его лишь издалека, и ей больше не оказывал знаков внимания ни один испанский солдат, офицер или сержант. Фелиситэ постепенно поняла, что этим она обязана своему неофициальному положению любовницы полковника Мак-Кормака. По мере того как О'Райли все крепче держал город в руках, а его влияние усиливалось при приближении суда над заговорщиками, авторитет его заместителя тоже постепенно рос. Ни один купец или его жена, ни один плантатор или мелкий торговец устрицами и крабами теперь уже не осмеливались нанести оскорбление такой важной персоне, нелестно отозвавшись о его подруге. Однако от этого Фелиситэ не было легче, поскольку горожане провожали ее ледяными взглядами, оставив девушку наедине с собственными опасениями, без всякой надежды на поддержку и понимание. Морган не мог защитить ее от этого, хотя по тону его голоса ей иногда казалось, что он понимает то неизбывное чувство одиночества и отчаяния, которое она сейчас испытывала.

Вернувшись домой, Фелиситэ застала Ашанти на кухне. Она слышала, как служанка бранила кухарку, очевидно, пытаясь таким образом уменьшить напряжение тревожного ожидания. Тяжело ступая, Фелиситэ поднялась по лестнице. Толчком распахнув дверь, она вошла в гостиную и сняла шаль. Сложив ее и убрав в шкаф вместе с четками, девушка подошла к зеркалу из полированной стали, чтобы поправить несколько прядей, выбившихся из высокой прически. Не поднимая головы, она старалась заколоть непослушный локон булавкой. Ей хотелось поскорее уйти на кухню; где сейчас находились остальные обитатели дома. Может быть, занявшись каким-нибудь делом, она не станет уделять столько внимания собственным мрачным мыслям.

Неожиданно в проеме возникла фигура мужчины, загородившего ей дорогу. Фелиситэ остановилась как вкопанная, от испуга у нее перехватило дыхание. В следующее мгновение она узнала стоявшего перед ней человека, глаза ее широко раскрылись.

— Валькур!

— О да, это я, твой давно пропавший брат, которого ты не собираешься оплакивать. К сожалению, это не твой любовник. — Валькур швырнул в ее сторону скомканную рубашку, которую держал в руке. Судя по большому размеру, она не могла принадлежать ему. Скользнув по лицу Фелиситэ, рубашка упала на пол и осталась лежать кучей мятой льняной ткани.

Некоторое время Фелиситэ смотрела на брата с учащенно бьющимся сердцем. Она обратила внимание на зловещий огонек в его желтовато-карих глазах и на кривую усмешку, играющую на тонких губах. От волнения у нее пересохло во рту, и она непроизвольно облизнула губы.

— Откуда… ты пришел, и… и зачем тебе понадобилось вот так подкрадываться ко мне?

— Откуда я пришел, я тебе говорить не собираюсь. А что до остального, у меня нет желания встречаться с Ашанти. Эта черномазая стерва наверняка с удовольствием выдаст меня испанцам. Впрочем, хватит об этом. Я хочу знать, дорогая сестренка, почему ты решила сделаться проституткой?

— Это вовсе не так!

— Не так? Ты что, станешь отрицать, что живешь с этим продажным ирландским сукиным сыном? Подумать только, мне рассказал об этом первый встречный. Веселая шутка, нечего сказать! Теперь весь город считает тебя потаскухой Мак-Кормака.

Валькур положил руку на эфес шпаги и погладил его так, как женщина прикасается к любимому колье. С тех пор как Фелиситэ видела брата в последний раз, он похудел и теперь обходился без пудры и мушек на лице. Без этих ухищрений рябая кожа липа казалась коричневой с желтоватым оттенком, почти не отличаясь от цвета глаз. Вероятно, Валькуру пришлось проводить немало времени на солнце. Голос его сделался еще резче, если такое было вообще возможно, а его тон казался более оскорбительным. Однако этим перемены не ограничивались. Поверх серо-белого парика с косичкой, спрятанной в мешочек, он носил черную шляпу с пером на тулье и с полем, заколотым красивой булавкой. На нем был камзол из темно-зеленого бархата, густо расшитый серебряными галунами. Под камзолом виднелась сорочка с кружевными манжетами, однако без галстука и без жилета. Узкую талию стягивал золотистый кушак, бриджи были заправлены в выцветшие зеленые сапоги из мягкой козлиной кожи.

— Пока ты не обозвал меня другими словами, которые я не заслужила, — сказала Фелиситэ, подняв голову, — и не оскорбил остальных ни в чем не повинных людей, мне, наверное, придется напомнить, что я оказалась в таком положении по твоей милости.