Обнимай и властвуй - Дженнифер Блейк

— Вы сейчас критикуете самого великого О'Райли! Это просто невероятно. — То, что Морган повторял уже известные ей вещи, было не так важно, как сам факт, что он на это осмелился.

— Я не критикую его действия. Как я уже говорил, он только выполняет приказы. Однако их результат меня не устраивает.

— Единственное, что он может сделать, это предупредить дозорных, чтобы они не проявляли излишней бдительности.

— К сожалению, это не в его правилах. Получив приказ, он считает своим долгом скорее выполнить его и по возможности полностью.

— Это чувствуется, — сказала Фелиситэ с явной горечью в голосе, — и для него не имеет значения, что речь идет о человеческих жизнях.

— В гостиной повисло гнетущее молчание.

— Сегодня главный обвинитель дон Феликс дель Рей подготовил обвинительное заключение, — сообщил Морган.

— Это означает, что суд завершился?

— По существу, да. Судьям осталось только выслушать доводы защитников. Поскольку они будут повторять то, что говорили уже не раз, это не займет много времени. Потом суд будет совещаться и вынесет приговор.

— Когда… когда он будет объявлен?

— Через пару дней, самое большее, дня через три-четыре.

— Я, наверное, могу не сомневаться, что отца признают виновным?

— Я… — начал было Морган, но потом замолчал и коротко ответил: — Нет.

— Что должно случиться? Я имею в виду остальных. Морган бросил в ее сторону быстрый взгляд, словно удивившись тому, что она, похоже, не сомневается насчет судьбы отца.

— Это зависит от О'Райли. Он будет выносить окончательный вердикт.

— Говорят, он распорядился их всех повесить, чтобы казнь двенадцати человек, которые ему попались, послужила назиданием другим жителям.

— Возможно. Я не могу сказать.

— Не можете или не хотите? — Не услышав ответа, Фелиситэ приблизилась к Моргану и встала с другой стороны дверного проема. Вцепившись пальцами в камчатые портьеры, она повторяла шепотом: — Почему? Почему?

— Фелиситэ… — начал Морган с какой-то незнакомой неуверенностью в голосе.

— Не говорите мне ничего! Я знаю, что вы скажете, но мне нет дела до ваших слов. Это бессмысленно, это жестоко — лишать людей жизни, судить уважаемых горожан, как обычных воров и убийц! Этого нельзя оправдать никакими причинами.

— Нет. И тем не менее ты не осуждаешь контрабандистов и корсаров из залива потому, что они совершают преступления в силу экономических трудностей.

— Я, конечно, не собираюсь прощать их, но будь я сейчас мужчиной, мысль о нападении на какой-нибудь испанский корабль, нагруженный награбленным в Новом Свете добром, показалась бы мне весьма привлекательной.

— По крайней мере, ты высказалась честно.

Веселая ирония в его голосе воодушевила Фелиситэ.

— Что же касается тех, кого сейчас судят, не кажется ли вам, что король Карлос прислушается к словам О'Райли, если он сообщит, что здесь спокойно и жители города проявляют лояльность? Может, тогда он изменит прежнее распоряжение?

— Ты хочешь, чтобы я обратился к генерал-губернатору с таким предложением?

— Я не понимаю, почему вы не можете так поступить.

— Это ничего не даст, — без обиняков ответил Морган.

— Как вы можете так утверждать, если даже не пытались что-нибудь сделать?

— Я пытался, так же как многие плачущие матери, достопочтенные купцы и обеспокоенные священники. Во всех случаях О'Райли отказывался принять к сведению такую возможность. Обычный армейский генерал не должен сомневаться в справедливости королевских приказов, хотя он однажды спас королю жизнь во время беспорядков на улицах Мадрида. Коронованные особы редко отменяют свои решения, даже если им указывают на их ошибки.

Фелиситэ искоса посмотрела на Моргана тревожным взглядом. Что могло вызвать такую мягкость суждений? Неужели он стал сочувствовать жителям Луизианы благодаря стараниям Ашанти и ее собственным? Эта мысль показалась ей смешной, если учесть те неприятности, которые ей пришлось пережить, однако по какой-то странной причине Фелиситэ думала, что она ошибалась.

— Почему вы так говорите? — поинтересовалась девушка. — Почему вы больше не защищаете вашего начальника и его испанского господина?

— На это есть много причин, — ответил Морган, глядя, как за балконной дверью сгущаются сумерки. — Этим людям, угодившим в капкан международных законов, следовало бы учитывать обстоятельства. Если не обращать внимания на то, как они жили, цепляясь за свою гордость и обычаи той земли, откуда они пришли и где им приходилось влачить жалкое существование, можно будет легко понять, что все эти страсти разгорелись из-за вопроса об их национальной принадлежности. Здесь, в этих краях, Европа со всей ее гордостью и цивилизованными порядками, с ее классовой организацией, со всем тем, что у нее есть и чего нет, с ее пышностью и нищетой, кажется чем-то очень далеким. Ее законы скорее всего будут душить колонию, они обескровят ее, вместо того чтобы помочь ей окрепнуть. Здесь любой титул и связанные с ним многовековые привилегии оказываются бесполезны. Человеку приходится рассчитывать только на собственную силу и разум, а также — на волю, с помощью которой он ими управляет. Здесь ему не на кого положиться, кроме себя самого. Не так уж сложно представить, что подобные люди могут объединиться во имя их блага, если появится подходящая цель. В такой новой и непонятной стране, как эта, не похожей ни на какую другую, стремление к свободе и самоуправлению ради собственной выгоды кажется естественным, точно так же как и желание Старого Света предотвратить это. Возможно, этому маленькому восстанию теперь пришел конец, но я все время задаю себе вопрос: сколько пройдет времени, прежде чем тот же самый порыв охватит тех, кто живет здесь или в какой-нибудь другой колонии?

— Понимаю, — кивнула она. — Вы как будущий землевладелец начинаете разбираться в проблемах, с которыми нам приходилось иметь дело долгие годы.

— Возможно, в твоих словах есть доля истины, — согласился Морган, — но я, кроме того, стал свидетелем переживаний и страданий людей, кому дороги те… кого мы арестовали. Иногда кажется, что здешние жители только и занимаются тем, что ходят в дом губернатора просить за них. Жены, матери, дочери, сыновья, дядья, тетки, кузины и кузены, племянницы и племянники, даже крестные и крестники… Похоже, это ужасное горе объединило всю местную общину.

— Морган… — начала Фелиситэ, однако он продолжал говорить, речь его лилась непрерывным потоком.

— Мы все это понимаем, каждый солдат из засушливых и голодных испанских провинций, каждый паршивый наемник, в каком бы уголке земли он ни появился на свет… И что самое худшее — мы бессильны что-либо сделать.