Мой лучший любовник - Джилл Мансел

К большому раздражению Сюзи, приготовления заняли больше двух часов. Сначала парикмахер подровняла несколько посеченных концов, затем была обычная процедура с термобигудями, и завершающий штрих — закрепляющий лак. В результате волосы Сюзи стали просто огромными, похожими на гигантский шар мороженого «Мистер Вилли», но, к сожалению, по качеству они напоминали четырехдневный йоркширский пудинг.

Потом визажист наложила на ее лицо столько косметики, сколько Сюзи никогда в жизни не использовала. Образ получился выразительным.

Теперь она была похожа на уличную королеву с волосами от «Мистера Вилли», на ощупь похожими на четырехдневный йоркширский пудинг.

— Вам нужен маникюр, — подсказала стилист.

— Мои ногти в порядке. — Сюзи возмущенно показала руки.

— Возможно, они вас устраивают, — с жалостью объяснила ей стилист, — но для «Привета!» нужно все самое лучшее.

Когда Сюзи была готова, в больничную палату набилось еще больше людей. Установили свет, в дальних углах расположили серебряные отражающие панели, а доктор Хаббл, с по-новому уложенными гладкими темными волосами, на невиданно высоких каблуках, заботливо проверяла пульс Харри.

Единственное, что немного утешило Сюзи, так это то, что на Харри тоже был макияж.

— Ничего не говори, — улыбнулся он ей. — Я выгляжу как полный идиот.

— Не больше, чем я. — Сюзи повертелась, демонстрируя жуткое льняное платье до колен цвета овсянки, на котором настояла стилист. Когда Сюзи хотела остаться в своей блузке цвета оранжевых ноготков и короткой черной юбке, стилист ей вежливо объяснила: «Боюсь, будет слишком вульгарный вид, вы не находите?»

— Поцелуй меня, — сказал Харри, поймав ее руку, пока она кружилась.

— Никаких поцелуев! — пролаяла стилист, а ассистент фотографа нацелил на них экспонометр. — Вы размажете помаду.

— Чью? — невинно поинтересовалась Сюзи. — Харри или мою?

ГЛАВА 26

Когда Джез сел в свою машину, начался дождь. Он увидел, как из соседнего дома вышла Люсиль, одной рукой ведя велосипед, а другой сжимая гитару в футляре.

Он наблюдал, как она, с непокрытой головой и без плаща, расстроено глядела на небо.

Джез посигналил ей и кивнул, чтобы она подошла.

— Куда направляешься?

— В паб. Я там иногда пою по вечерам в понедельник. — Люсиль была смущена.

— Я так и подумал. — Улыбаясь, Джез посмотрел на потертый гитарный футляр. — А где находится паб?

Ладно, какая разница, ведь это уже не было секретом, напомнила себе Люсиль.

— В Бедминстере.

— Удивительно, — солгал Джез, — я сейчас как раз еду в Бедминстер на собрание анонимных алкоголиков. Слушай, оставь свой велосипед. Я тебя подвезу.

Бабье лето уже прошло, жаркое солнце неожиданно уступило место холодным ветрам и косым ливням. Дрожа в тонкой джинсовой рубашке и джинсах, Люсиль произнесла:

— А твое собрание анонимных алкоголиков точно в Бедминстере?

— Конечно, иначе я бы не говорил. — Джез удивленно пожал плечами. — Зачем мне выдумывать?

Люсиль все еще сомневалась.

— Мне не на чем будет возвращаться.

— Когда ты заканчиваешь?

— В одиннадцать.

— Нет проблем. После собрания мы обычно идем выпить кофе и поболтать. Я смогу заехать за тобой в одиннадцать.

Дождь становился все сильнее, капли падали с ресниц Люсиль, ее джинсовая рубашка стала темнеть.

— Знаешь, этот паб довольно суровое место. — Она остановилась, не зная, как выразиться поделикатнее. — Некоторые посетители иногда бывают…

— Хочешь сказать, мне лучше ждать тебя снаружи, в машине? Ладно, — произнес Джез. догадываясь, что она пытается объяснить. — А теперь, пожалуйста, оставь велосипед дома и позволь мне отвезти тебя, пока ты не утонула.

«Маршальский герб» в центре Бедминстера был не слишком шикарным заведением. Большинство завсегдатаев терпеть не могли то, что она исполняла, объяснила Люсиль, но хозяин — по непонятной причине — был любителем такой музыки. У нее было подозрение, что таким образом он проверял их на верность. Удовольствие не бывает без боли. Если они хотели пить в его пабе, они должны были мириться с его выбором.

— Я сам играл в таких местах. — Джез был тронут ее заботой.

— Возможно, — сказала Люсиль, — но все равно обещай, что не зайдешь внутрь.

Он высадил ее около сырого, мрачного здания, а сам отправился в Винтербурн, где на самом деле проходили собрания анонимных алкоголиков.

Разве ради друга нельзя проехать лишние шестнадцать миль?

За вечер несколько друзей Джеза задали ему вопрос, что он думает по поводу связи его бывшей жены и Харри Фицаллена. В их глазах он видел не только любопытство, но и беспокойство за него, потому что они боялись, не вызовет ли это рецидив.

Джез понял, если скажет им правду — по его мнению, Харри Фицаллен был болваном и не стоил Сюзи, — они сразу сделают вывод, что он ревнует.

Как это его ни раздражало, ему приходилось улыбаться, отпускать шутки и говорить всем, что Харри отличный парень и они чудесная пара.

— Ее жизнь меняется, — напомнил Джефф, который никогда не упускал случая поинтриговать. — Ты не чувствуешь себя немного… ну, ты понимаешь?

— Я за нее очень рад, — настаивал Джез. — Меня не волнует, что она делает.

Не желая оставлять интересную тему, Джефф продолжил:

— Селесту не видно уже недели две. У вас все в порядке?

— Все хорошо. — Джез потянулся и зевнул, смертельно заскучав от такого допроса. Он бросил взгляд на часы.

— Те, кто считают, что могут больше не посещать собрания, играют с огнем, — наставительно заявил Джефф. Наверняка он знал это из собственного опыта.

— Она не бросила занятия. Просто ходит в другую группу, ближе к дому.

Это была ложь, но Джезу не хотелось продолжать разговор. А так как каждый вечер в городе проходили десятки собраний анонимных алкоголиков, Джефф не мог узнать, что это неправда.

Маленькие, поросячьи глазки Джеффа заблестели, и он переспросил:

— Другая группа? И с чем это связано? А потом отдельная спальня?

Джез помнил: когда напиваешься до безобразия, у тебя появляется одно преимущество — ты можешь сказать все, что у тебя на уме. Если тебя достает какой-нибудь идиот, ты его посылаешь, просто и лаконично.

И без сомнения. Джефф был надоедливым идиотом.

Но в трезвом состоянии Джез не мог высказаться. О чем он очень жалел и считал это главным недостатком трезвой жизни.

Вместо этого он терпеливо объяснил:

— У Селесты все хорошо, у меня тоже. У нас все в порядке, честное слово.