Колыбельная - Владимир Данихнов

— Чего тебе, дед? — весело спросил Саша.

— Выходи, — глухо велел мужик.

— Че вдруг? — Саша нахмурился.

— Бычок подними.

Саша расхохотался:

— Дед, ты че, с дуба рухнул?

Мужик, не меняясь в лице, пнул грязным ботинком дверцу «вольво». Саша не смог выдержать такого издевательства:

— Всё, дед, ты сам напросился.

Вылезая из машины, он почувствовал внезапный удар по голове и упал ничком. Саша понял, что дед поступил подло: нанес удар, не дав ему полностью выбраться из автомобиля. Саша корил себя за то, что не учел пристрастия быдла к подлым поступкам. Теперь оставалось одно: решительно обвинить деда в нечестной игре. Саша поднял голову, чтоб издать обличительный вопль, но в этот момент дед воздействовал на Сашино лицо посредством каблука, и у Саши от страшного воздействия зашатались зубы. Он упал на спину, с ужасом ощупывая пальцами ротовую полость. Дед не дал ему проверить, все ли зубы на месте, схватил за ухо и заставил подняться. Саша, ощутив текущую силу в жилистых руках деда, более не сопротивлялся. Дед подтолкнул его к дыре в заборе. Схватив окурок, Саша затрусил к ближайшей урне и аккуратно опустил бычок внутрь. Из разбитого рта на снег капала кровь. Нижняя губа опухла. Дед ждал у машины. Саша трясся от страха за «вольво»: ему еще пять лет выплачивать кредит, ему ни к чему лишние проблемы. К счастью, дед больше не пинал машину. Саша замер в нерешительности. Дед с тоской глядел в белеющее небо.

— Я поеду? — робко спросил Саша.

— Езжай, — глухо ответил дед.

Саша поскорее сел в машину. Отъехав, он пожалел, что не набил выжившему из ума деду морду. Он хотел вернуться, чтоб зарядить старперу в печень, но передумал, потому что спешил в офис. Про себя он решил, что мог бы выбить деду все оставшиеся зубы, но не сделал этого из уважения к старости. Промокая салфеткой окровавленный рот, Саша восхищался своей твердостью в вопросе избиения старика. Другой бы закатал чокнутого деда в асфальт, но Саша не такой: у него есть принципы. Думая так, Саша проглотил две таблетки ибупрофена, чтоб унять боль. Прибыв в офис, он рассказал сотруднице отдела проектировки Анжелочке, с которой спал втайне от жены, что быдло в городе совсем распоясалось: швыряет бычки где попало. Я, конечно, человек терпеливый, произнес он с иронией, но когда увидел, как старый придурок кидает бычок на территорию детсада, не выдержал и заставил этого урода поднять окурок и выкинуть в урну.

— Молодец, с этими старперами только так и надо, — безапелляционно заявила Анжелочка, — привыкли гадить где попало, пока жили при Совке. А че у тебя с губой?

— Поскользнулся и упал, — признался Саша.

— Это из-за гололеда, — объяснила Анжелочка. — Уроды в коммунальной службе с места не сдвинутся, пока кто-нибудь шею не свернет. Привыкли ничего не делать при Совке, твари.

Саша восхитился бойкой манерой Анжелочки делать выводы и пригласил ее в кино; конечно, не на быдлосеанс какого-нибудь очередного «Человека-паука», а в камерный кинотеатр, где уже неделю крутили фильмы Хичкока. Анжелочка с присущей ей непосредственностью заявила, что Хичкок идет в задницу. Почему бы им не посетить молодежный театр: там ставят экспериментальную пьесу. Саша не любил театр, но, чтоб не показать себя необразованным быдлом, принял Анжелочкино предложение с восторгом. Однако в театр они не поехали. Весь вечер Саша катал Анжелочку по городу. Анжелочка перебрала сливочного ликеру и захотела побузить, как она выразилась, в ночном клубе «Ваниль». К несчастью, клуб был закрыт на ремонт. Саша уговорил Анжелочку заехать в гостиницу. В гостинице Анжелочке поплохело. Полночи она провела в туалете, склонившись над унитазом, а Саша, чувствуя, что совершает хороший поступок, смачивал горячий Анжелочкин лоб водкой. Это событие укрепило их отношения. Жена несколько раз звонила Саше, чтоб спросить, когда он вернется домой, но Саша, чтоб избежать ненужной ссоры, предусмотрительно отключил телефон.

Человека, который разбил Саше губу, звали Иван Егорыч. Иван Егорыч после многих лет отлучки возвращался домой. У двери в подъезд он встретил Палну. Пална не хотела пускать подозрительного мужика в подъезд, но пригляделась и всплеснула руками: узнала.

— Где ж ты был все эти годы? — спросила она.

— Много где, — лаконично ответил Иван Егорыч.

Палне не понравилось отношение Ивана Егорыча, и она мимоходом заметила: сынок твой совсем опустился, ты ему скажи, чтоб почаще убирался, а то весь подъезд провонял. На самом деле из квартиры Чуркина давно ничем не воняло, но Пална упустила этот факт из виду. Она открыла дверь в подъезд: надолго к нам? Иван Егорыч не ответил. Он медленно поднимался по лестнице. Пална дышала у него за спиной, глядя в спину стареющего мужчины. На площадке четвертого этажа она свернула к себе, не без приятности размышляя, что время не щадит никого: такой крепкий был мужик, делал зарядку каждое утро, бывший полярник к тому же, но и ему не поздоровилось.

Иван Егорыч замер на площадке пятого этажа, принюхиваясь. Пахло остро и знакомо. На стене возле двери сохранилась нацарапанная двадцать пять лет назад надпись «Ваня + Маша = любовь». Иван Егорыч долго рассматривал ее, проводя по неровным буквам заскорузлым пальцем. Скрипнула дверь. Столетняя старуха в застиранном халате высунула нос из своей квартиры.

— Здравствуйте, Марина Сергеевна, — поздоровался Иван Егорыч.

— Здравствуй, Ванечка, — прошамкала старуха. — Вернулся?

— Вернулся, — кивнул Иван Егорыч.

— Живой?

— Живой.

Старуха согнула указательный палец крючком и, пятясь задом, исчезла в своей норе, чтоб в одиночестве ткать паутину сожалений и пустых воспоминаний. Иван Егорыч подошел к двери, которую видел последний раз двадцать один год назад, поднял руку, чтоб постучать, но заметил, что дверь приоткрыта, и потянул за ручку. Он не удивился, увидев царящее в прихожей запустенье. Не удивился пыли на маленьком зеркале, которое висело тут, сколько он его помнил, не удивился грязи на скрипучем дощатом полу. Он ожидал чего-то подобного; боялся, но ожидал, а может, и не боялся вовсе. Слишком много лет провел он вдали от жены и сына. Он что-то искал, шатаясь по стране, но так ничего и не нашел, зато успел позабыть и жену, и собственного ребенка. Теперь здесь всё чужое. Только глупая надпись «Ваня + Маша» осталась в памяти навсегда. Он сразу вспомнил эту надпись, вспомнил и девочку Машу, которую любил, когда ему было шестнадцать. Боже, какие длинные у нее были косы, как волновалась при ходьбе ее полная грудь! Она переехала с родителями в другой город, и больше он ее не видел, а надпись нацарапал спустя годы, когда возвращался домой пьяный, к нелюбимой жене и нежеланному сыну.