Они появляются в полночь - Питер Хэйнинг

Глаза его сузились, а губы неслышно произнесли:

— 2349 год.

Какое странное число. Будто абстрактный ответ в школьном учебнике, Раньше считалось, что нормальному человеку не под силу ориентироваться в числах, превышающих одну сотню. После этого предела начиналась уже полностью абстрактная галиматья, так что считать не имело смысла. Значит, на дворе у нас 2349 год от Рождества Христова! Очаровательно, бесподобно! Какое-то отвлеченное число, просто сумма. И, извольте полюбоваться, вон он, человек, долго-долго лежавший в этом ненавистном ему темном гробу, которому ненавистно было, что его похоронили, а другие — там, наверху, — продолжали все жить и жить, и он их изо всех сил за это ненавидел, столетия за столетиями люди все жили, жили; но вот сегодня ночью он родился из своей неукротимой ненависти, он стоял у края собственной разрытой могилы, должно быть, пахнувшей свежей землей в свежем ночном воздухе — да только запахов-то он не мог обонять!

— Я, — сказал он, обращаясь к терзаемому порывами ветра тополю. — Я есть анахронизм. — И рассеянно улыбнулся шутке.

Он окинул взглядом кладбище. Оно было холодным и пустым. Все надгробия, снятые с разрытых могил, были составлены в аккуратные штабеля, одно поверх другого — ни дать ни взять, кирпичная кладка — в дальнем углу у кованой железной ограды. Этот нескончаемый болезненный процесс продолжался вот уже две недели. В глубине своего — нет, не сердца, а гроба — он лежал и прислушивался к тому, что бесцеремонные и грубые люди ковырялись бесчувственными холодными лопатами в земле, выковыривали древние гробы и уносили жалкие останки погребенных прочь, где несчастные и ни в чем не повинные покойники подлежали обязательному сожжению. Ворочаясь от страха в гробу, он все ждал, когда же дойдет очередь и до него.

Что ж, сегодня они добрались и до него. Но слишком поздно. До крышки гроба оставался всего лишь какой-то дюйм или около того, но пробило пять часов — конец трудового дня, всем домой и ужинать. И рабочие ушли прочь. Завтра они закончат работу, так они сказали, залезая в свои теплые куртки и поеживаясь от резкого осеннего ветра.

И на опустевшем, разоренном кладбище воцарилась могильная тишина.

Осторожно, тихо, только негромкое шевеление комьев земли нарушало тишину, крышка его гроба приподнялась.

И вот Уильям Лэнтри собственной персоной стоял теперь, весь дрожа от возбуждения, на последнем кладбище, оставшемся на Земле.

— Помнишь? — вопрошал он себя, глядя на сырую землю. — Помнишь те многочисленные истории о последнем человеке, оставшемся на Земле? Ну, все эти истории о том, как он бродит среди руин один-одинешенек? Так что, Уильям Лэнтри, ты вовсе не оригинален. Да только тут получилась та же история, но шиворот-навыворот. Это хоть ты осознаешь? Ты последний, самый последний мертвец во всем этом чертовом мире!

Не было больше здесь мертвецов. Не было — и все! Нигде ни одного нормального мертвеца! Что, невероятно? Невозможно? Этой шутке Лэнтри даже улыбаться не стал. Ничего подобного! Очень даже возможно в этом дурацком, неизобретательном и лишенном всяческого проблеска воображения, антисептическом веке дезинфектантов и научных подходов! Люди умирали — Боже праведный, да конечно же, умирали, как всегда. Но мертвецы? Трупы? Нет, они не существовали!

А что же с ними произошло? Куда они все подевались?

Кладбище располагалось на холме. Уильям Лэнтри шагал по нему под ночным небом, пока не достиг края и не взглянул на панораму раскинувшегося внизу нового города Сэлем, расцвеченного огнями. Над праздничной разноцветной иллюминацией то и дело взлетали ракетные корабли, направлявшиеся с пассажирами в самые отдаленные ракетные порты планеты, прочерчивая в небе яркие линии.

Еще там, в могиле, до Уильяма Лэнтри доносились отзвуки этого шумного и беспокойного мира будущего. Они тревожили его покой и мучили своей загадочностью многие годы. Но он угадывал о них из-под земли очень многое и, имея в своем распоряжении вечность для размышлений, в значительной мере успел подготовить себя к этому зрелищу, заранее возненавидеть этот мир суетливых и беспардонных живых людей.

И самое главное, он точно знал, что эти идиоты творят с телами покойников.

Он поднял глаза. В центре города высился к звездам огромный каменный палец: триста футов высотой и пятьдесят в поперечнике — воистину исполинское в своей неподражаемой глупости сооружение. У основания трубы имелся широкий вход, перед ним большая площадка для транспорта, к которой вели многочисленные подъездные пути.

Представим себе, думал Уильям Лэнтри, что вы живете в городе и в вашем доме лежит умирающий человек, который вот-вот отдаст Богу душу. И что же происходит? Покойник еще не успел остыть, как для вас изготовляется надлежащими службами свидетельство о смерти, присылается, вручается родственникам, которые без промедления загружают несчастного в машину-фургончик и быстро-быстро привозят его в…

В Крематорий!

Этот функциональный каменный палец, этот Огненный Столб, уткнувшийся в звездное небо, — это он, Крематорий. Какое ужасное, по-идиотски функциональное название. Но в этом мире будущего все называется функционально, без всяких тебе благозвучных эвфемизмов.[6]

И вот, подобно какому-то полешку, щепочке, вы, мистер Покойник, отправляетесь в печку, идете, так сказать, на растопку этого монстра.

Пых — и нету вас, мистер Покойник!

Уильям Лэнтри пригляделся к дулу этого гигантского револьвера, нацеленного на звезды. Из отверстия наверху вырвалось небольшое облачко дыма. Вот так!

Вот куда деваются все мертвецы.

— Будь осторожен, Уильям Лэнтри, береги себя, не рискуй попусту, — пробормотал он. — Ты ведь последний, ты редкая диковинка, последний на Земле покойник. Все, до единого, кладбища на планете перелопатили и взорвали к чертовой матери. Это кладбище самое последнее, а ты — последний за столетия мертвец, появившийся из земли. А эта публика не любит покойников, тем более таких, что бродят на свободе. Все, что им не годится в дело, идет на растопку и сгорает как спичка. Суеверия, между прочим, тоже!

Он смотрел вниз, на город, и думал: ладно же, погоди! Я тебя ненавижу, и ты меня тоже. Или, вернее, ты возненавидел бы меня, если бы знал, что я существую. Ты не веришь в такие вещи, как Вампиры и привидения. Ярлыки, не соответствующие самому наличествующему продукту, говоришь? Ты презрительно фыркаешь и хохочешь? Ну ладно, смейся, смейся! Если быть честным, я тоже не могу поверить в твое существование, ясно? Ты мне не по душе, не нравишься, и все! Ни ты, ни твои Крематории!