Глубокие воды - Патриция Хайсмит

потребовала она.

Он разжал пальцы. Она, пошатываясь, стояла посередине комнаты и с вызовом смотрела на него.

– Странно, что Камерон сегодня ничего не сказал, – вздохнул Вик. – Ему полагается объявить мне о своих намерениях.

– Я попросила его не делать этого.

– Неужели?

Он закурил.

– Все решено, все хорошо. И мне хорошо.

– Ты пьяна.

– А Тони не против. Он понимает, почему я пью. Он меня понимает.

– Тони удивительно понимающий человек.

– Да, – решительно заявила она. – И мы будем очень, очень счастливы вместе.

– Мои поздравления.

– И у Тони уже есть два билета до… – Она задумалась. – До Мехико! Там его следующий объект.

– Разумеется. И ты отправляешься туда с ним.

– Ты только «разумеется» и можешь сказать.

Она резко повернулась, как часто делала, будучи навеселе, но не удержалась на ногах и упала бы, если бы Вик ее не подхватил. И немедленно отпустил.

– Я получил несказанное удовольствие от сегодняшнего вечера, – с легким поклоном, как Брайан, произнес он. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – издевательски повторила она.

21

Наутро, в половине одиннадцатого, Вик повез Брайана, Трикси и щенка в Уэсли, к одиннадцатичасовому поезду Брайана. Хайлендская школа принимала участие в конкурсе хоровых клубов начальных школ Массачусетса, который проводился в Бэллин-джере, и без четверти одиннадцать Трикси и остальных сорок девять участников хора отправлялись туда на специальном автобусе. На конкурсе им предстояло исполнять «Лебедя»[38]. Утром Вик еще раз послушал пение дочери, хотя на середине она сбилась и замолчала. Голос у нее был тоненький, но ноты она выпевала верно, чуть подрагивая на самых высоких. Вик высадил ее у школьных ворот и пообещал быть в Бэллинджере ровно в двенадцать, чтобы послушать ее выступление.

– А Мелинда поедет? – спросил Брайан.

– Нет. Вряд ли, – сказал Вик.

Мелинду совершенно не интересовал хоровой клуб дочери. Утром, когда они выходили из дома, Мелинда еще спала, и Брайан не смог с ней попрощаться.

– Замечательная женщина, – медленно и твердо произнес Брайан, – но, по-моему, сама не знает, чего хочет.

– Вы так считаете?

– Да. Жаль. В ней такая жизненная сила.

Вик ничего не ответил. Он не знал, что именно Брайан думает о Мелинде, и ему было все равно. Все утро он нервничал, раздражался – так нервничают, когда боятся куда-нибудь опоздать, – и постоянно поглядывал на часы, будто опасаясь, что не приедет в Уэсли в срок.

– Я прекрасно провел у вас время, – сказал Брайан. – И хочу поблагодарить вас за то, что вы так скрупулезно относитесь к… к оформлению книг. Ни один издатель на свете не уделяет этому такого внимания, как вы.

– Мне нравится это занятие, – ответил Вик.

Они приехали на вокзал. Минут за пять до прибытия поезда Брайан достал из кармана листок бумаги.

– Вот, я ночью написал стихотворение, – сказал он. – В один присест сочинилось, так что, наверное, не самое лучшее, но мне бы хотелось, чтоб вы его прочли.

Он резко протянул листок Вику.

Вик прочитал:

Что сделано, то не исправишь.Предел мечтаний сокрушен,И от избыточных щедротЛюбовь исчезла, как цветок,Влекомый бурными струями.Мне не догнать его никак,И вспять поток не обратить,Ведь вдаль меня несет волнаЗа недосягаемым цветком.

– Если в один присест – то очень даже неплохо, – улыбнулся Вик и протянул листок Брайану.

– Нет-нет, оставьте себе. У меня есть еще экземпляр. А вы покажите его Мелинде.

– Хорошо, – кивнул Вик.

Он так и знал, что Брайан это скажет. Уже по первой строчке ему было понятно, что стихотворение вдохновлено Мелиндой и что непредвзятое отношение поэта к собственному произведению позволило Брайану не только показать эти строки ему, но и передать их Мелинде.

В ожидании поезда они медленно расхаживали по платформе, и Вик присматривал за чемоданчиком Брайана, поскольку поэт не обращал на него никакого внимания. Брайан, сунув руки в карманы, выпрямился во весь рост и глядел куда-то вдаль со свойственным юности оптимизмом – нетерпеливым, неуемным и не ведающим сомнений. Точно так же он держал себя, когда приехал в Литтл-Уэсли. Интересно, задумался ли он хоть сколько-нибудь о том, какую роль играет Камерон в их с Мелиндой жизни, или же ему важна только сама встреча с Мелиндой – подобно тем кратким увлечениям, которым часто предавался Гёте с горничными, служанками и поварихами, что всегда казалось Вику infra dignitatem[39] и чем-то нелепым, пусть благодаря им Гёте и написал одно или даже два стихотворения. Да, биология – самое великое чудо природы. Даже этот целеустремленный молодой человек, с сердцем чистым, как оконное стекло, на несколько часов все-таки попал под чары Мелинды… Вик так обрадовался, что Брайан у них не задерживается, что даже заулыбался.

Поезд приближался.

Внезапно Брайан вытащил руку из кармана:

– Вот, возьмите.

– Что это? – спросил Вик, глядя на костлявый юношеский кулак.

– Они достались мне от отца. У меня их три пары. Они мне очень дороги, но я решил – если вы мне понравитесь – одну пару подарить вам. Надеюсь, вы примете. Вы мне понравились, и вы первый, кто опубликует… опубликует мою первую книгу. – Он осекся, не разжимая кулака.

Вик подставил ладонь и принял крошечный сверток в измятой папиросной бумаге. В свертке оказались гелиотроповые запонки в золотой оправе.

– Отец всегда поощрял мои занятия поэзией, – сказал Брайан. – Я не успел толком рассказать вам о нем. Он умер от туберкулеза гортани. Вот почему он так старался привить мне любовь к свежему воздуху. – Брайан взглянул на приближавшийся поезд. – Вы ведь их возьмете?

Вик стал было отказываться, но сообразил, что это обидит Брайана.

– Разумеется. Спасибо, Брайан. Это для меня большая честь.

Брайан улыбнулся и кивнул, не зная, что еще сказать. Он подхватил чемодан, поднялся по ступенькам в вагон и помахал Вику рукой – молча, будто их уже разделяло много миль.

– Я пришлю вам гранки, как только они будут готовы! – крикнул Вик.

Он положил запонки в карман пиджака и пошел к машине, озабоченно размышляя, проснулась ли Мелинда и договорилась ли встретиться с Камероном в Баллинджере, или где там она собирается подавать на развод. Естественно, в адвокатскую контору она Камерона не приведет, оставит его ждать на улице. Вик хорошо ее знал. Проснется она с похмельной головой, раздражительная, полная разрушительной энергии и жалости к себе, и начнет все это дело. Вик представлял себе лицо адвоката, с которым она будет говорить, – в Бэллинджере или где-нибудь в округе. Может быть, даже в Уэсли – после визита к Уилсонам, чтобы заручиться их поддержкой. Разумеется, адвокату будет известно о Викторе ван Аллене, печально знаменитом рогоносце из Литтл-Уэсли. Вик вскинул голову и стал тихонько напевать – почему-то «Мой старый дом в Кентукки»[40].

Проезжая по центру Уэсли, он смотрел по сторонам, нет ли где-нибудь Дона или Джун Уилсон, и неожиданно заметил, как в квартале от него, на правой стороне улицы, из табачной лавки вышел улыбающийся Камерон, запихивая что-то в