Злые куклы - Елена Юрская

— Я? Я Ершова имею в виду. «Бух в котел, и там сварился».

— Значит, я снова не вовремя. Ну-ну. — Глебов так и не зашел на кухню. Нечего ему там было делать. Все ясно и понятно. В тот, другой, раз Жанне даже стало его жаль. Но себя, униженную и брошенную, жаль было больше. И перспектива быть подобранной этим странным и страшным человеком ее не утешала.

— Все равно я с Ларисой всегда… — утешила его Жанна.

— А как же я? — тихо спросил Глебов.

Надо же… Только тогда Жанна поняла, что он не Ленин. И не Сталин. И даже не Феликс Эдмундович. И что вид плачущего большевика — не только символ похорон вождя революции. Да, только тогда она поняла, что Глебов тоже болеет, спит, смеется… Неужели смеется? Наверное, как все другие люди. Ведь не машина… Но Руслан, как Кощей Бессмертный, вынул из нее сердце, спрятал в яйцо, яйцо в утку, утку в сундук… Бедная Лялечка. Она всегда путала последовательность упрятывания Кощеевой смерти. Девочка все спрашивала: «Зачем он ее все время перепрятывает? И кто ее сейчас ищет?»

— В другой раз, — сказал на прощанье Глебов. — Точнее, в третий…

— Не надо, — взмолилась Жанна. — Не надо, пожалуйста.

— А вдруг ты сама захочешь и попросишь?

В тот момент он был даже красивым. Румянец от Ершова еще не превратился в обычную бледность, волосы на голове слегка растрепались, а ноздри и губы чувственно подрагивали. Он был похож на человека после драки, из которой вышел победителем. «Наверное, он — красивый», — подумала тогда Жанна и удивилась. Столь естественным всегда было его присутствие, столь обыденным, что мысли о нем как о мужчине вообще не посещали ее. Сначала — отец Ляли, потом — дед Ляли-маленькой. И никогда или почти никогда — сам по себе. Интересно, за все это время у него кто-то был? Ведь должен же быть кто-то… Марья Павловна? Вобла сушеная? По-тихому, по-родственному? Не может быть… Но кто-то все же был.

— Вот и я думаю, что этот день настанет. Дурень думкой богатеет, — ухмыльнулся Глебов.

Она не стала ничего отвечать. Было и не смешно, как в прошлый раз, и не грустно, как пять минут назад. Просто глупо. И неинтересно. У него своя жизнь, у нее — своя. А брачные замыслы — всего лишь игра. Старая игра из деревни Холодки. Но ведь Жанна не могла убить Лялечку? Тогда почему ей достается больше, чем другим. Почему?..

И все же Глебов слова не сдержал. Третий раз был. Был-был. И пусть сказано было всем им, всем четверым, Жанна понимала, что всерьез — ей одной… Ей одной предстояло решать… И должно, и нужно…

Она постояла у телефонной будки. Недолго, совсем недолго. И память восстановилась, просто вернулась туда, где ей и место. А там что, за будкой? А за будкой по склону вниз лежала шоссейная трасса. И ходили автобусы, которые Жанна презирала за «чувство локтя». И такси, на которые не всегда хватало денег. И не нужен был никакой Глебов. Она выберется сама. И какая разница, если станет голосовать не в ту сторону. Ничего… Только рука сама потянулась к трубке, и палец самостоятельно нашел нужную цифру.

— Виктор Федорович, — тихо сказала Жанна.

— Ты жива? Где Ляля? Где Ляля? Ты?

— Конечно, жива. Если вы меня не убивали. И не давали такого поручения Славику, то почему мне быть мертвой? — сказала Жанна.

— Не слышу, повтори, повтори, пожалуйста.

— Я звоню из автомата, — предупредила Жанна. — Издалека…

— Повтори, — снова потребовал Глебов.

Жанна набрала в грудь побольше воздуха, на всякий случай оглядела пустынные улицы и рявкнула:

— Я жива!!! Я жива!!! Вы меня не убили!!! Отпустите Славика с работы!!! Он вам не нужен!!! Из него плохой киллер… А из меня — хороший. И еще — я согласна!!! Я сама хочу и прошу!!! Только пусть все это кончится!!! Вам слышно? — переводя дыхание, чуть тише спросила она.

— Ты чего орешь? — Тяжелая, жесткая рука опустилась на плечо. — Ты чего орешь, как дура деревенская! Жить надоело?

Жанна втянула голову в плечи и теснее прижала большую, пахнущую чужой слюной трубку к уху.

— Глебов, значит, я все-таки не успела? Но может быть, ты отменишь приказ? А? Тут мы вместе, рядышком… — быстро зашептала она. — Пожалуйста… Скажи, что я должна жить…

— Стрелять так стрелять, сказал киллер и отказался от покупки сигарет. — Рука в перчатке мягко опустилась на рычаг. — Поздно, приехали, детка… Потому что везет-то только дурам, а умным приходится расплачиваться…

— Не надо, — не поворачивая головы, попросила Жанна. — Я ничего никому не скажу…

— Правильно.

— Я ничего никому не скажу, — запричитала Жанна, каким-то краешком сознания удивляясь своему столь страстному желанию жить. Страстному и непобедимому. — Не надо…

— Поздно. — Руки мягко опустились на шею и ласково потрепали по тому месту, которое Жаннина мама называла загривком. — Поздно…

И Жанна согласилась. Потому что не видела смысла в том, чтобы в очередной раз сопротивляться обстоятельствам. Все тем же обстоятельствам. Она очень-очень устала.

Глава 17 ДЕТИ

Какая же она была раньше смешливая! Большой стакан семечек за двадцать копеек, черные от шелухи губы и радость. Полные штаны. Как говорил покойный Толик. Она могла смеяться часами, просто потому что ей было хорошо. Туда, к ним, она пришла вроде бы серьезной, потому что общество. Потому что они были совсем другие. «Дети богатых — нам не друзья», — говорил Дамир, отправляясь кататься на краденом мопеде. Но ей так хотелось быть рядом с Толиком, что все остальное не имело никакого смысла. Она сдерживалась, хмурила брови, важничала и даже хамила. Но когда возвращалась домой — трамваем и двумя троллейбусами, то сразу бежала за семечками, собирала своих соседок и смеялась, смеялась… Почти до рассвета, до работы… В больнице важничала тоже, но и врачи и психи были такими смешными, что едва хватало сил добежать до дома и насмеяться всласть.

Когда же она перестала смеяться? Когда? Это же надо! Кричать научилась, в драках поднаторела, а вот со смехом — распрощалась. Проданный смех? Может, она спала, а кто-то подобрался и украл? Ведьма какая-то или враги-конкуренты? Ведь Глебов говорил, что за ее улыбку можно продать Родину и что ее электорат именно на это и купится… Но улыбка не смех, а только маска полного благополучия. Так когда же?

Дамир и Кузя доползли до входной двери и постучали в нее изнутри. Да, физиономию охранника нужно было видеть. А как он бросился поднимать братца, как выхватил автомат, и, путаясь в шлейках, телефонах, оружии и болтающихся под ногами мужиках, упал на пол, и долгое время лежал вместе с ними… Почему же ей было так несмешно?

Напряженный затылок Дамира? Появление Кузи? Все это напоминало о смерти, которую она, Наталья Ивановна Амитова, часто видела во сне.

— Такси на сейчас, — рявкнула она в телефонную трубку.

— Адрес? — вежливо спросил девичий голос.

— Амитова, — сказала она, справедливо полагая, что фамилией в данном случае можно ограничиться. — На сейчас. И пусть минут десять подождет.

— Так зачем… на сейчас. И куда поедете?

— Дура, — сказал Наталья Ивановна и отключилась. Новенькая, наверное. Потому что все «старенькие» во всех телефонных службах знали госпожу Амитову. Никаких вопросов, никаких вздохов. Себе дороже.

Она подошла к белому шкафу, не шкафу — мечте всей юности. «Белая мебель «Людовик», ах, белая мебель «Людовик»! Ну что вы, она такая маркая. Как можно держать белую мебель? Тем более полированную. Нет, давайте вот эту польскую». А шкаф хоть и был белым, а ухода особого не требовал. Тем более, что с семечками было покончено, а животных Наташа не держала. Зачем в доме? Сдохнет без природы. Нехорошо это. Животных надо или для дела, или пусть в лесу сидят. Шкафы не портят. Белые. Она подошла и остановилась. Десять костюмов этого сезона. Десять прошлого. На антресолях пылится ангорка — выбросить жалко, носить стыдно. Полный гардероб — и кожа, и меха, и джерси, и шапочки-тапочки, а обувь… О боже, ради всего этого можно было повоевать, потерпеть.

Знала ли Жанна о том, что знала она? И знала ли, что Наташа тоже знает? От этого зависит номер, под которым каждая из них уйдет из жизни. «На первый-второй рассчитайся…» Но если Жанна не знала, то она может остаться. Остаться вместе с Наташиными костюмами, Глебовым и кучей никому не нужных детей. Но знает ли Жанна, и если да, то зачем ей жить?

— Такси заказывали? — осторожно спросили из тренькнувшей трубки.

— Дура, — снова рявкнула Амитова. — Пошла ты…

Голова — не самый сильный инструмент. Если бы Дамир не выбился в люди, то это было бы незаметно. А так — приходится все время скрываться и притворяться. Хотя… Все, кажется, и так знают, что Наталья Ивановна — не «мозг», скорее… Сейчас это называется «хороший хозяйственник». Не надо быть семи пядей во лбу. Медицина сейчас не для таких. С лекарствами всякий дурак лечить умеет. А вот их достать… Да, голова — слабое место. Но она не стыдится этого. Не стыдится! Наташа ударила ребром ладони по дверце шкафа и взяла первый попавшийся костюм — белый, брючный, демисезонный. От Версаче. Странное дело, Версаче убили, а дело его живет. Прямо как у Ленина. Что останется, когда убьют Наталью? Кого Дамир поставит на ее место, и сможет ли этот пень так крутиться, так ночами не спать, так, как она… Что?