Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М. - Даниил Гранин

Мечта о вечном двигателе манила всех. Закон сохранения энергии еще не был открыт, перед глазами физиков, да и не только физиков, природа приводила в движение небесные тела — неизвестно как и невесть с каких пор, извечно вращалась Земля, вечно текли реки, светило солнце, мир был полон всевозможных вечных источников движения. Сам Леонардо да Винчи искал возможности для перпетуум мобиле. Великий математик Бернулли верил в такой двигатель.

Петр наказал Шумахеру приобрести изобретение Орфирея, правда, велел проконсультироваться со знаменитым немецким математиком Вольфом, на него Петру указал Лейбниц. К идее вечного двигателя Лейбниц относился скептически, но, как говорится, чем черт не шутит.

Шумахер, человек далекий от механики, несколько часов исправно наблюдал за колесом. Оно бесшумно вертелось, неторопливо и, как казалось ему, неукоснительно. Изобретатель познакомил его с голландскими часовщиками, которые давно следили за машиной, заключенной в недоступный футляр. По их словам, не было возможности заводить пружину двигателя — если бы там была пружина. Внутри механизма никто не мог находиться. Колесо вращалось. Солидные, почетные мастера, владельцы часовых фабрик внушали Шумахеру доверие. Он обратился к Вольфу. Тот уклонился от прямого ответа, советовал дать осмотреть устройство серьезным ученым. На естественное, казалось бы, требование Орфирей не соглашался.

— Сначала заплатите деньги, сто тысяч, такова стоимость машины, после этого делайте что хотите.

— Но как же покупать кота в мешке? — возражал Шумахер.

— Но ведь, высмотрев идею, ученые могут присвоить ее себе.

Звучало резонно. Шумахер обещал привести ученых к присяге, взять клятвенные заверения. Никакие клятвы не устраивали автора, он настаивал — деньги вперед, и вы навечно обеспечены.

Переговоры ни к чему не приводили. Обе стороны уперлись. Вольф повторял свою рекомендацию, на заверения о вечности движения колеса кисло морщился, хмыкал — надо посмотреть устройство. Шумахер не смел нарушить предписания царя. Повздыхав, он отказался от покупки, напоследок долго стоял перед колесом, гадая, что скажет государь.

Доклад его Петр слушал внимательно — одобрил, хотя и пожалел, что не получилось, видать, дело все же нечисто. Спустя год раскрылось хитроумное жульничество изобретателя.

Глава двадцать шестая

ЗАКОН ЧЕЛЮКИНА

…Зашел разговор о темных местах в русской истории. Было это, еще когда Молочков работал в архиве. Вмешалась «Пиковая дама» — так называли величественную старуху-архивистку, сотрудницу фондов придворного ведомства. Обычно брюзгливо-придирчивая, знаток всякой всячины, она укоряла молодых за то, что они боятся мистики, пугливо обходят всякие таинственные казусы прошлого, хотя на самом деле история полна мистики, ибо существуют параллельные миры и там нормально то, что кажется нам невероятным. Отсюда необъяснимые предсказания блаженных, магические силы, колдовство.

Молочков заспорил с ней, в те годы мистика считалась реакционной. Наставив палец на него, старуха вдруг произнесла: «Вам известно только то, что было, потому что, по-вашему, это могло быть. А ведь было и то, что не могло быть. Не держитесь за здравый смысл, он вам мешает, он упрощает историю».

Ее слова запомнились. Перед уходом на пенсию она позвонила Молочкову, почему-то она называла его «господин М.», сухо напомнила тот разговор: «Сегодня 25 апреля, как раз в этот день погиб царевич — наследник Петра Великого, советую вам обратить внимание на обстоятельства его гибели».

Ничего особенного Молочков не ожидал, детей у Екатерины перемерло немало, однако словечко «гибель» настораживало.

Молочков заглянул в источники, об этом событии упоминали как-то вскользь. Да, 25 апреля 1719 года «последовала смерть наследника», отчего, почему — ни слова. Сие тоже ничего бы не значило, если не учитывать того, как государь и государыня обожали маленького Петра Петровича, своего «шишечку». На него возлагали надежды, с ним нянчился Меншиков, к нему приставлен был Яков Брюс. Смерть мальчика должна была потрясти царскую семью, это же была катастрофа…

Медицинских заключений Молочков не нашел. Похоронили царевича как-то чересчур поспешно, на следующий же день, 26 апреля — тоже непонятно. Отпели в Александро-Невском монастыре, в закрытом гробу. И никаких слухов не последовало, рты словно кто запечатал.

Чем дальше Молочков вникал, тем больше появлялось вопросов.

Мальчик здоровья был слабого, говорил плохо, однако ничем не болел. Известие о его смерти ошеломило всех во дворце. В тот день Петр вместе с Екатериной находились в Кронштадте. Царевича не стало в 4 часа пополудни. Из Петербурга послали гонца в Кронштадт. Еще утром царевича навестил Меншиков, играл с ним, князь очень любил четырехлетнего мальчика, и все было в порядке. По распоряжению Брюса погнали нарочного и за светлейшим князем.

Дальнейшее Молочкову пришлось восстанавливать по крупицам, искать в частной переписке, данные были противоречивы, путанны.

Прискакав во дворец, Меншиков застал царевича еще в живых, в состоянии необъяснимом: без сознания, парализован, самое же потрясающее — кости были переломаны, когда князь взял его на руки, тельце прогнулось, весь он ватно обвис. Яков Брюс, всегда флегматично-медлительный, пил водку стопку за стопкой, губы его дрожали, он не мог связно изложить, что произошло. Была гроза, потом начался ливень, Брюс работал в соседней комнате, вдруг засверкали молнии, раздался треск, потом взрыв, крик — кричала нянька. Она до сих пор не пришла в себя, трясется как безумная. Судя по всему, мальчик сидел у нее на коленях, когда к ним подлетел «огнедышащий дракон и пыхнул на дите».

Меншиков послал за врачом, сам же тщательно осмотрел помещение: окна, двери — нигде доступа для молнии не было. Допросили дежурных офицеров, наружных часовых — из посторонних никто не мог проникнуть во дворец.

На теле мальчика не нашли ни ран, ни кровоподтеков, никаких следов насилия. Его одели в длинную рубашку, уложили на кровать и тут заметили на лбу голубое пятно. Царевич уже отошел в вечное царствие. Никто не заметил, когда беспричинная, тихая смерть привела всех в отчаяние. Брюс, стиснув голову, стонал: «Мученик безвинный, дите мое…»

Шлюпка с государем прибыла уже ночью, мешали высокая волна, встречный ветер. Яхта с государыней отстала. Меншиков ждал на причале. Что он рассказал Петру — неизвестно.

Во дворце государь долго не решался подойти к кроватке царевича. Уставился на неровный маленький сугроб, покрытый белой простынкой.

С мундира капала вода. Стоял мокрый, прикрыв глаза. Не слышал слов Брюса. Можно подумать — заснул.

Сделав усилие, подступил ближе. Брюс откинул простыню. Петр увидел сына, заплакал, приложился губами к его щеке, потрогал пальцем голубое пятно, стал гладить холодное тельце, нащупал сломанные кости, отшатнулся.

Легче было видеть государя в гневе, чем в таком раздавленном состоянии. Голова его задергалась, он опустился на колени, уткнулся головою в продавленную грудь ребенка. Все, пятясь, удалились в соседнюю комнату.

Час спустя государь вышел, лицо серое, каменное, сел в кресло, велел Брюсу повторить рассказ.

На сей раз Брюс докладывал четко, спокойно, от этого все стало еще невероятней. Показания дядьки, что первый прибежал из соседней комнаты: «Приплыла огненная голова и поцеловала царевича». Следов удара молнии не обнаружено, ничего не разрушено, только на серебряном подсвечнике появилась отметина. С ученой добросовестностью Брюс перебрал возможные варианты, ни на чем не мог остановиться, если не считать нечистой силы, но и на нее доказательств не было, да и государь не признавал ее. Было, однако, обстоятельство, которое он не мог обойти: три года назад произошло нечто похожее, над дворцом прошла такая же сильная гроза, молния пробила крышу, обрушила карниз. Брюсу зашибло руку, он находился рядом с годовалым царевичем, малыш на вспышки молнии смеялся, и Брюс отписал государю, который путешествовал за границей, про храбрость наследника. Была еще любопытная подробность — молния разбила приклад мушкета у часового, сам часовой не пострадал.

— К чему он клонит? — спросил государь.

— К тому, — отвечал Брюс, — что та гроза была предупреждение, жаль, неразгаданное.

Сказал твердо, словно винился. Знаку не вняли, вот кара и последовала. При слове «кара» государя перекосило, он вскочил, закричал: «Ты о чем?» Но Меншиков приобнял, успокоил — если бы Господь захотел весть подать, он бы загадок не строил. Руку государя поцеловал, признался, что наследник все равно был не жилец, на все Божья воля, и не наше дело стараться понять Его, значит, так надо было, пути Господни неисповедимы, и горячо процитировал: «Как небо выше земли, так Мои пути выше ваших, мысли Мои выше ваших».