Книга 1. Цепные псы одинаковы - Иней Олненн

Подобно Каравеху среди гор возвышался меж людьми Онар Скронгир, и голос его был подобен громовым раскатам:

— Три дня назад у своих границ мы слышали пение боевого рога. А вчера Бурая принесла нам это.

Он поднял руку — в ней тускло блеснул кинжал с зазубринами, тот, что Брандив из бока Травника выдернул.

Грохнув кинжал на стол, янгар сложил руки на груди и на Ингерда глядит, ответа ждет. А у Ингерда в животе-то как запоет! Четыре дня, считай, не ел ничего, вот живот сам с собой и разговорился. А Медведь услыхал да и рассмеялся, Ингерд думал — крыша рухнет:

— Ладно, — молвит. — Сперва еда, потом разговор. Эй, братцы!..

Тотчас двери распахнулись, и молодцы-Скронгиры кушанье принесли, на стол споро поставили. Кушанье разнообразное, тут тебе и грибы, и лосятина, и белорыбица, и в братинах ведерных мед вареный белый да мед ставленый ягодный, да хлеба белого вдоволь, да птицы всякой.

— Вот это дело доброе, — смеется Брандив, — а то без братинки и разговор — не разговор!..

Медведи встретили Ингерда как дорогого гостя — в хмельной, где дружина пирует, нет почетнее места. То по нраву Волку было, пожалел, что не соседились, когда бок о бок жили, да тех времен уже не воротишь.

— Хорош мед у тебя, — говорит Ингерд, чарку за здоровье хозяина осушая.

— Прошлый год богатый был, — ответствует Медведь, утирая губы. — Из смородины мед ставили да из малины, да из вишен, и белый и красный варили. Добрый получился.

— Ты поостерегись, Волк, — подмигивает Аарел Брандив, — здешний мед с ног сшибает.

"Да языки развязывает", — чувствуя, что хмелеет, и боясь сболтнуть лишнее, подумал Ингерд. Но Медведь ничего у него не выведывал, только посмеивался да знай в чарку меду подливал. Последнее, что запомнил Ингерд — слабый огонь в очаге и два белых готтара подле, не то спящих, не то глазами друг с другом говорящих.

— Зачем они тут? — спросил Ингерд Брандива, но ответа не дождался — ткнулся лбом в его плечо и провалился в глубокий, как самый темный омут, сон.

Что с него было взять, с голодного и уставшего? Много ли надо было меду, чтоб свалить его, с кем еще недавно на пиру не многие тягаться могли? Пяти чарок Ингерду хватило, и его положили спать.

Проспал он два дня, никто его не будил, никто не тревожил, на рассвете сам глаза открыл. Потянулся, голой спиной мех соболиный мягкий почувствовал, но недолго в безмятежной полудреме нежился — все несделанные дела вспомнились и сон прогнали.

Ингерд оделся в постиранные штаны и рубаху, на столе еду нашел, подкрепился, а когда меч и кинжал к поясу прилаживал, дверь отворилась и вошел Онар Скронгир, янгар Медведей. Был он уже не в домашней одежде, а в боевом облачении да с охранными амулетами на груди и руках.

— Выспался? — спрашивает.

Ингерд кивнул, кармак на затылке завязывая.

— Что дальше делать думаешь? — янгар прошелся по светелке, у окошка остановился — Ингерд в то окно как в дверь выйти мог, а он его все собой заслонил.

— Дело у меня одно, — отвечает ему. — К Морю мне надо.

— Ребята твои ранены, — напомнил Медведь, не поворачиваясь. — Тут их оставишь?

— Если через день не выправятся — оставлю, — говорит Ингерд. — Один пойду. Время дорого.

— Одному тяжело, — Онар Скронгир взглянул на него. — Рунар Асгамир вдоль наших границ рыщет, тебя поджидает.

— Я его не боюсь. Но если сюда попадет — много бед твоему племени сделать может. Он эгнаром стал, слыхал про такое?

— Слыхал. Да только сюда ему пути нет. Не пропустят его вечувары, больно зла в его сердце много. И Древний Лес его тоже не примет. Остерегаться надо тебе, не здесь, а там, за спинами дозоров наших. Я сегодня по луне поведу Медведей к Соль-озеру, будем соляные копи охранять. Молодой Тур все силы собирает, негоже в стороне отсиживаться.

— Ты… — Ингерд запнулся, — хоть в полглаза за Остынь-озером пригляди, ладно? — голос его дрогнул, и он отвернулся, чтоб не заметил Медведь его тревогу.

Онар Скронгир посмотрел на него исподлобья:

— Не близко от Соль-озера до Остыни, зачем же мне так далеко глядеть?

— На всякий случай, — уклонился Ингерд.

Выдать Янов секрет он не мог, да и свой тоже, потому смолчал.

— Ладно, — усмехнулся Скронгир. — Обещать не стану, но что смогу — сделаю. Теперь — прощай.

И своей огромной ручищей янгар Медведей хлопнул Ингерда по плечу.

— Прощай, — качнувшись, отвечал ему Ингерд. — Может, еще свидимся.

Снова скрипнула дверь. Ингерд остался один. Он отчего-то уверен был, что Онар Скронгир знает много больше, чем говорит, и видит гораздо дальше, чем показать хочет. Да и что ему вообще известно о Медведях?.. Ничего ровным счетом.

Полдня бродил Ингерд по Медвежьему стану и дивился. Домов много насчитал, а стены оборонной так и не увидел. Амбар нашел, две кузни, мельницу, овин, а чтоб человека хоть одного встретить — не встретил. В дома заходил — пустые дома, заметно, что люди живут, но где эти самые люди, Ингерд не знал. Не нашел он ни Эйрика, ни Оярлика, ни Аарела Брандива, зато в бане, что на берегу озера поставлена была, Травника обнаружил.

В бане было холодно и черно, закопченные стены пропахли дымом. Травник лежал на лавке у крошечного оконца, и у Ингерда не возникло сомнений: отрок мертв. Всклокоченные волосы обрамляли белое лицо, такое белое, точно из снега вылепленное. Глаза Травника были открыты, и Ингерду сделалось нехорошо, будто мертвый наблюдал за ним. Руки отрока — и при жизни-то худые, а теперь и вовсе кожа да кости — лежали по бокам, и в правой все так же посох зажат был. Мертвый Травник по самую грудь был зачем-то укрыт одеялом, будто оно его согреть могло. А возле неподвижного отрока сидела маленькая девочка и что-то тихо напевала.

Девочка сидела, обхватив себя руками, вся сжавшись — в нетопленой бане было холодно — и две косы длинные до самого пояса падали и до голых пяток. Девочка вскинула на Ингерда глаза, когда он вошел, и снова возвратилась в пение.

— Что ты поешь? — тихо спрашивает ее Ингерд. — Плакальную?

— Нет, — девочка снова посмотрела на него, потом кивнула на Травника. — Он живой.

Ингерд воззрился на Травника. Нет, не мог он быть живым, слишком хорошо Ингерд знал, как выглядят мертвые, но девочка повторила:

— Он жив еще. Но его надо найти.

— Найти?

— Да. Дедушка его найдет.

Девочка сидела, сцепив руки под коленями, и тихонько раскачивалась из стороны в сторону, продолжая напевать. Ингерду почудилось, что он спит и никак не может проснуться.

— Чей дедушка? Твой? — спросил он, чтобы услышать свой голос и убедиться, что он-то — живой.

Девочка подняла голову, ее лицо сделалось удивленным, как будто чужак сказал ей, что на небе два солнца.

— Как же ты не знаешь дедушку? Ты, быть может, и вовсе ничего не знаешь?..

Ингерд смутился, чего никак от себя не ожидал. Какая-то девчонка сидит тут и поучает его! А девчонка закинула косы за спину и сказала:

— Пошли, покажу тебе Книги, ты, должно быть, их не читал.

Она повела его по берегу, потом в лес свернула, в лесу они на дорогу вышли, дорога попетляла немного да на простор их вывела. Захолонуло у Ингерда в груди от того, что увидел. По левую руку лесистая гряда тянулась, вся вековыми елями поросшая, темно-зеленые гордые кроны так и застыли на фоне пронзительно-синего неба. У подножия той гряды избы кучнились — вот где Медведи-то жили! Дорога мимо них петляла, в пологие холмы зарываясь, а по холмам тем овес да пшеница, да рожь спелым золотом колосились, с ветром шептались. На полях женщины работали — овес косили да в снопы вязали. Залюбовался невольно Ингерд — сильные женщины у Медведей были, статные, и без мужчин тяжелую работу делали. Только лиц их не увидел Ингерд — в поле надо лица платками до самых глаз закрывать, чтоб сенной трухой не надышаться.

Проходил мимо Ингерд — на него оборачивались, но никто с ним так и не заговорил, а он шел, точно заколдованный, точно в заповедный край попал, а сердце щемило болью, потому как знал — не видать ему такого больше, и не только здесь, а может, во всех землях, что от Моря до Моря раскинулись, скоро будут лишь смерть и прах.

А дорога все вилась, и босые ноги девчушки шлепали по белой горячей пыли.

— Как тебя зовут? — спросил Ингерд.

— Меня звать Мара, — сказала девочка, легко перепрыгивая через корни, торчащие из земли. Она вела Ингерда в лес, Ингердом владело тревожное предчувствие. Он по-прежнему не встретил ни одного Медведя, не услыхал ни одного голоса.

— Где все твои соплеменники? — спросил он у Мары.

— Кто в поле, а кто на войну пошел, — беспечно ответила девочка. — Ты не отставай.

Они шли долго. Сосновый лес кончился, пропало солнце, замолчали птицы.

— Ты куда меня привела? — насторожился Ингерд.

Его окружала чащоба нехоженая, темная, подумалось, что заманила его девчонка в ловушку, но тут он разглядел меж деревьев просвет. Они вышли на поляну.