Я — авантюрист? - Кирилл Фисенко

— Он прав. Я же сказал, по уголовному и пенитенциарному кодексу преступников крайне редко изолируют от общества. В основном используется психокоррекция и шокерное ограничение.

— Это как?

— Удар током возрастающей силы, вплоть до обездвиживания при попытках противоправных поступков. Таким образом формируется условный рефлекс. К сожалению, после отбытия наказания и отмены шокера, всё же случаются рецидивы…

Виктор изумлённо поднял брови:

— Да? О, как далеко вас завёл гуманизм… Господи, Россия, ты когда-нибудь устоишь перед заграничной дурью? Начали с моратория на казнь, а докатились до психокоррекции, — затем посуровел, жёстко спросил Германа. — За что ты получил первое наказание?

— Да иди ты!

— Хорошо, иду.

Виктор встал. Его отряд затаил дыхание. Не понимая причины возникшего напряжения, все остальные тоже затихли. В полной тишине прозвучали слова, обращенные к обвиняемому:

— Ты всё равно ответишь на вопросы, — а затем Виктор обратился к толпе. — Поясню, чтобы не удивлялись. Я нездешний, мне наплевать на ваши условности, на так называемую демократию и законность.

Нина ничего не понимала. Её «принц», который почти утратил былую привлекательность, но ещё кое-что значил для неё, сейчас вёл себя на редкость неправильно. А самозванный «судья», невозмутимый и страшный в своём спокойствии, явно затаил обиду и готовился совершить какую-то гадость.

— У тебя есть десять секунд, — отчеканил Виктор, остановившись перед обвиняемым — потом будет больно.

Герман усмехнулся, сделал непристойный жест и принялся изрыгать такие слова, что всем стало стыдно. «Судья» молчал и смотрел на часы, не отстраняясь от рук, что мелькали перед его лицом. Речь, насыщенная обсценной лексикой, внезапно прервалась, а жуткий крик заставил всех вздрогнуть. Герман согнулся, бережно прижимая кисть левой руки к груди. Виктор громко сказал:

— Отвечай. За что ты получил первое наказание?

Герман набрал воздуха и закричал громче. Виктор сделал неуловимое движение перед его лицом, отчего крик прервался. На мгновение — чтобы стать визгом. Здоровая рука Германа взметнулась и прикрыла ушибленный нос. Виктор воспользовался моментом, ухватил левую руку подсудимого. Визг сменился стоном, и всё стихло. Нина подбежала к барьеру, где испуганный Герман рассматривал вывихнутый и вправленный «судьёй» мизинец.

— Вы садист! Как можно! Конечно, это безопасно, истязать связанного, который не в состоянии дать вам отпор!

Виктор равнодушно ответил:

— Он не связан. Уймись. Он хам, который выпросил урок послушания, — затем повернулся к подсудимому. — Спрашиваю третий раз, потом сломаю ухо.

Герман вскочил, гнусавым от слёз голосом поспешно рассказал о сроке первого ограничения:

— … изнасилование. Второе — хулиганство, третье — избиение. Но я амнистирован!

— Зачем убил Федора?

Подсудимый принялся юлить, оправдываться плохим настроением, голодом, страхом, что на них нападут:

— …этот, с топором, — повертел он головой, разыскивая Юру. — Он убил бы и меня, если…

— Врёшь! — Флора не выдержала, снова закричала, перекрывая своим звонким голосом баритон Германа. — Ты нас запугивал, а когда увидел, что не боимся, специально выстрелил в Федю. Сволочь, в живот! Хоть бы в ногу, чтобы ранить, а то…

И она заплакала. Нина стиснула зубы, понимая, что это театр, что все заранее сговорились мешать ей, что они ненавидят её и Германа, что есть только один способ сорвать их гнусные планы:

— Прекратите комедию ломать, — возмутилась она, обращаясь к Виктору. — У вас всё срежиссировано! Конечно, вот они, свидетели, которые хотят на голос взять или разжалобить. Получается, что все на одного! Куда уж лучше, только я против такого суда! Нет, так не пойдёт! Я должна подготовиться, я должна изучить все детали, чтобы не допустить ошибки!

Профессор Водянов поднялся, чтобы что-то сказать, но Флора зарыдала ещё громче, отрядники кинулись её успокаивать. Поднялся шум, члены совета растерянно смотрели на Нину, ожидая подсказки. Виктор несколько раз хлопнул в ладоши, привлекая внимание, и объявил в короткой тишине:

— Хорошо, готовьте защиту, обсуждайте. Если у вас будет что сказать… — он громко чеканил слова, отчего те позвякивали металлом. — Уже темно. Сейчас мы заканчиваем, а утром прошу всех собраться здесь же — примем решение по объединению. Если вместе, то суд закончим сообща. Если врозь, то распрощаемся, отдадим вам Германа и делайте с ним, что хотите.

Толпа стала растекаться, члены совета тоже собрались уходить, но Виктор окликнул их:

— Э, друзья? А кто стеречь орла будет? Он ваш, вот и забирайте.

* * *

Дима, Антон, Матвей и два здоровенных парня, что караулили обвиняемого раньше, повели Германа в единственное закрытое помещение — кладовку. Виктор расспрашивал Флору и мужчин из ее группы. Алёна оживлённо беседовала с вожатой Людой на тему воспитания детей, а Нина воспользовалась моментом и окликнула профессора Водянова.

— Вы ко мне? Простите, не сразу понял… Чем могу служить?

Эта манера обращения отличалась такой несовременностью, что она не удержалась, заметила:

— Вы так странно говорите, Сергей Николаевич, что удивительно. Как из двадцатого века…

— Так оно и есть, — расплылся в довольной улыбке профессор, — именно двадцатый, первая треть…

Ничего себе заявление! Девушка едва удержалась, что не броситься современнику, ну, почти современнику, на шею и не завизжать от восторга. Ещё бы! Человек, который помнит тот мир, который получил классическое образование и должен иметь превосходную память! Нина справилась с порывом и ограничилась откровенным вопросом:

— Так вы наш… А как сюда попали, и когда?

Недоумение, проступившее на благородном лице Сергея Николаевича, дало ответ раньше слов, которые лишь озвучили его:

— Вы тоже, как и Виктор, ошибаетесь в предположениях. Я местный, сиювременник. Мы с вами непременно разберёмся в истории вашего проникновения в эту реальность, но позже, как только возможность появится… А богатством словарного запаса и образностью, не убоюсь иронии цветистыми оборотами — я обязан родителям и дедушке. Они у меня словесники, приобщили к бумажной книге. О, классика, бессмертная, о мемуары, особенно академические издания, без купюр! А стихи? Возвышенная поэтика образов и…

Он красиво и связно говорил, напоминая ручей, журчанием и непрерывностью, но настроение Нины увяло, она вспомнила о цели, с которой окликнула Водянова, а потому неделикатно оборвала его:

— Прошу прощения, но мне надо выяснить, на что способен Виктор. Он так жестоко поступил с нашим товарищем, и я боюсь, что завтра дело кончится плохо…

— Понимаю, как я вас понимаю, — мгновенно переключился профессор. — Мне ведь тоже не по себе от его манер. Видите ли, милая девушка, он уверен, что в условиях особого, как бы помягче, военного, пожалуй… Да, военного, уже начались перестрелки… Ах, я отвлёкся!

Водянов понизил голос, словно готовился открыть некую тайну:

— Он частично прав. У