Я — авантюрист? - Кирилл Фисенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К ней и принюхивалась собака. Даже не точно к стене, а выше, к бугорку очень необычных очертаний.
— Фигассе стеночка! — Лёшка потрогал битум, который не утратил блеска, хотя и сильно испачкался коричневой глинистой почвой.
«Запах того места, где я была с прошлым хозяином, — собака тянулась носом к бугорку, — но там что-то горелое… и трупный смрад… скверное место…»
Гарда волновалась. Её мыслепередача, обычно отчетливая и разумная, сейчас постоянно прерывалась образами, которые Лёшка не мог расшифровать. Наверное, так первоклассник воспринимал бы речь математика, посвященную дифференциальному исчислению.
— Там что, трещина? Или… Погоди, я проверю!
Он взобрался на бугорок, принялся распинывать его, расталкивать хвою, землю, траву каблуками, потом подобрал сук и долго выскребал, обнажал штурвал знакомого вида.
— Опаньки, а не вход ли в метро, как её? Магнитной станции, нет — магнитного баланса, кажется… Да, Лёвка так и сказал! Так что, посмотрим?
Гарда утвердительно гавкнула. Она с каждой минутой становилась всё активнее, видимо, лекарства делали своё дело. На всякий случай Лёшка снял ранец, приложил анализатор к шее напарницы. Та терпеливо ждала, пока зелёная лампочка не сменилась красной — лечение закончено.
Штурвал поддался не сразу, но дальше шёл мягко, без скрипа и сопротивления. Гарда ловила ноздрями воздух, который вырывался из щели между краем люка и крышки:
«Да, знакомый запах! Надо проверить!»
— Ты уверена? А то влетим, и аля-улю! Может, лучше наших найти и потом с подстраховкой лезть, Гардочка? Ты себя как чувствуешь, вообще-то?
«Я здорова. Там нет опасности».
— Видел я, как ты здорова… Кто сегодня ласты склеил? — нарочито сурово спросил её Лёшка, но тут же спохватился, что «ласты» напарница не осилит. — То есть…
«Я здорова, — ответила та с интонацией, которая однозначно сигналила о полном понимании, — я не умерла. Идём!»
Крышка откинулась, обнажив тёмное пространство. Оттуда выходил чуть тёплый воздух без малейшего запаха гари или гниения. Опустив козырёк бейсболки, Лёшка всмотрелся, постепенно засовывая голову внутрь. Этот бетонный куб вёл в три овала высотой метра два или больше. Широкая складная лестница прижималась к люку и ждала, когда её опустят и раскроют.
— Ладно, пошли посмотрим. Только недалеко и по-быстрому. Я приключения на свою ж… — сквернословить при собаке, которая многие выражения понимала буквально, Лёшка не решился и выбрал нейтральное слово, — шею, то есть, не буду, поняла?
«Посмотрим, недалеко. А искать буду я, конечно!»
Лестница послушно опустилась и раздвинулась. Стоя на нижней ступеньке, Лёшка дождался Гарды, затем поднялся и закрыл люк. Так ему было спокойнее. В полной темноте он двинулся вслед за собакой, потом вспомнил, что источник света висит на поясе, отстегнул тоненький фонарик, включил и уменьшал яркость, согласуя с напарницей:
— Чтобы только под ногами и чуть впереди видеть.
«Вот так хорошо».
Она трусила, следом он бежал вполсилы, радуясь, что не задыхается, как совсем недавно, в такой же трубе, только вертикальной. Овальный коридор скоро сменился квадратной камерой, как та, через которую проникли исследователи. Гарда выбрала самый широкий, который плавно примкнул к туннелю, такому широченному, что пришлось добавить яркости фонарика.
— Я это место помню, — уверенно заявил Лёшка. — Не знаю, откуда, но помню. А ты?
«Пахнет знакомо. Мы были, но не здесь точно… Надо дальше посмотреть, где трупы лежат…»- и собака ускорилась, сменив трусцу на ровную рысь.
— Э, мы так не договаривались, — возмутился хозяин поведением напарницы, — я же не успеваю!
«Я посмотрю и вернусь».
Туннель изгибался плавно и почти незаметно, однако ослепительный свет фонарика, который Лёшка вывел на максимум, отчего луч превратился в ослепительную нить или шнур — на излёте размазывался по круглой серой стене. Гарда скакала там, малюсенькая, словно мышь, и уменьшалась, уменьшалась, уменьшалась, пока не исчезла вовсе. Только девичий голос, который транслировал её мысли, оставался с хозяином:
«Пока ничего особенного. Запах трупов усиливается… И я слышу свой запах. Я тут была, я недавно тут была!»
«Осторожно! Подожди меня! Гарда, остановись, — мысленно требовал Лёшка, но приказ не получался, его забивала тревога, — да остановись же ты! Не приведи бог, с тобой что случится, я не переживу!»
Он припустил в полную силу, благо под ноги ложилось почти шоссе — ровная бетонная или асфальтовая полоса шириной метра три. Топот отражался от всех стен коротким эхом, смешивался со старым и превращался в ипподромный гул, который забил уши и немного оглушил. Но вой, горестный собачий вой — пробился, прорезал топот и остановил Лёшку.
— Гарда? Что? Что с тобой? Я иду-у-у!
Горестно вопя от ожидания потери, новой утраты напарницы, он скинул ранец — просто вывернулся из его лямок и помчался сломя голову, переведя фонарь в режим светового конуса.
Топот оставался тем же, а вой приближался. Задыхаясь и обливаясь потом, Лёшка ворвался в низкий зал с колоннами. Неподалёку от пульта управления, у стены темнела какая-то конструкция. Вой шёл оттуда. Фонарь осветил Гарду, которая скорбела перед четырехколесной открытой машиной.
* * *
Этот автомобильчик Лёшка видел во сне, который транслировал ему медицинский комплекс. Тот сон принадлежал Алексею Безрукову, сотруднику службы безопасности, первому и настоящему хозяину Гарды. С первого взгляда на собаку всё стало понятно попаданцу — Безруков сидел за рулём. Вернее, он навалился на руль грудью, голову положил на переднюю панель, но не свалился с сиденья.
Невыносимый запах тления заставил Лёшку зажать нос и хватать воздух ртом. Разлагался не только контрразведчик, но и тот, кого ему удалось ликвидировать, расплющив бампером машины о стену туннеля. Рука раздавленного и пистолет — они лежали на капоте автомобильчика, словно подсказка, что схватка была смертельной, а получилась обоюдогибельной. Враг застрелил Безрукова, но от возмездия не ушёл.
Лёшка оценил ситуацию, посочувствовал тёзке, но тревога за Гарду руководила его действиями. Он подошёл к напарнице, опустился рядом с ней, не разжимая пальцев на носу, обнял и подумал ей:
«Я понимаю. Но нам надо уходить. Ему не поможешь, его не вернёшь. Поплакала и будет, пойдём. Пойдем, моя хорошая, пойдём…»
Гарда страдальчески выла. Её морда вытягивалась вверх, губы вытягивались, будто она собиралась произнести «о», но тоска, равная плачу или стенанию русской бабы на гробе мужа перед опусканием в могилу, вырывалась звуком сильным, долгим с горьким переливом и уходом во вздох.
Глаза напарницы слезились, скорее всего, от резкого запаха
