Технология власти - Абдурахман Авторханов

Как отвечали лидеры на эти требования? Читатель уже знает, как отвечал на это Бухарин. Укажу еще и на другую, не новую, но весьма характерную для сталинской политики черту — на умение маневрировать между "кнутом и пряником". Каждая репрессия широкого масштаба в СССР всегда сопровождалась определенными материальными подачками. Так было и сейчас. Но цель подачек на этот раз была другая — если не вышло кнутом, так заманить крестьян "пряником" в те самые колхозы, против которых они столь решительно и пока успешно восстали. В цитированной выше статье "Ответ товарищам колхозникам" от 3 апреля 1930 года (кстати сказать, никаких вопросов Сталину колхозники не задавали — они были выдуманы самим Сталиным для его излюбленной формы "изложения") Сталин довольно ясно говорит об этом "прянике"[87]:

"На днях Советская власть решила освободить от налогового обложения на два года весь обобществленный рабочий скот в колхозах (лошадей, волов и т. д.), всех коров, свиней, овец и птицу, находящихся как в коллективном владении колхозов, так и в индивидуальном владении колхозников.

Советская власть решила, кроме того, отсрочить к концу года покрытие задолженности колхозников по кредитам и снять все штрафы и судебные взыскания, наложенные до 1 апреля на крестьян, вошедших в колхозы.

Она решила, наконец, обязательно осуществить кредитование колхозов в настоящем году в размере 500 миллионов рублей".

Тут же для еще большей ясности Сталин добавляет: "Этих льгот не получат крестьяне, ушедшие из колхозов". Но каким же образом могут и эти крестьяне получить такие великодушные и щедрые "милости" Сталина?

Сталин прямо отвечает: "Только возвращением в колхозы могут они обеспечить себе получение этих льгот". Я не хочу предвосхитить свое дальнейшее изложение, но я должен сказать в связи с этим и о том, что Сталин сознательно умолчал — постановление ЦК об этих льготах Для колхозников и возвращавшихся в колхозы было принято вместе с другим постановлением, до сих пор не публикованным, но строго проводившимся в жизнь о применении серии налоговых и экономических репрессий по отношению к тем "беднякам и середнякам" в деревне, которые отказываются добровольно войти в колхозы. Коротко — весь смысл "мирных" репрессий сводился к тому, чтобы упорствующие крестьяне ясно осознали и заявили: "Жить вне колхоза просто невозможно!" Хотя колхозы все еще "бумажные", но сам факт номинального нахождения в колхозах освобождает крестьян от ряда высоких обложений и налогов, да еще они получают кредит (в деньгах, ссудах, в сельскохозяйственном инвентаре и т. д.). Совершенно другое создалось положение у единоличных крестьян — сегодня номинально свободных, но завтра так же обреченных на колхозное ярмо, как и нынешние "передовики". Поэтому прав был Сталин, когда в той же статье писал: "Крестьяне допускают ошибку, уходя из колхозов". В конечном счете и сами крестьяне скоро поняли эту свою "ошибку". Жестокая действительность нанесла смертельный удар иллюзии о возможности оставаться вне колхоза. Стало ясно, что имеются только два пути: один путь — в колхоз, с широкими обещаниями "счастливой жизни"; другой путь — в Сибирь, где безжалостный НКВД находится в вернейшем союзе с суровой природой. Третьего пу не было.

Такой скандальный провал политики коллективизации который ясно предвидели и о котором безуспешно предупреждали бухаринцы, вызвал величайшее замешательств в рядах партии. Все видели и чувствовали, что статьи постановления ЦК — это просто громоотводы против наэлектризованной до предела и в партии, и в стране атмосферы. Трудно было бы найти в партии мало-мальски мысляще! го человека, который бы не повторил слов М. И. Калинина сказанных им, по свидетельству Л. Троцкого, по другому поводу:

"Сталин может завести нашу телегу в такую пропасть из которой никому из нас не выбраться".

Но в том-то и заключалась другая характерная черта Сталина, что, заведя однажды партийную телегу в какую либо пропасть, он выходил оттуда через трупы тех, кого в свое время железной рукой в нее запрягал. Так поступил Сталин и на этот раз. Несмотря на то, что крестьянство бунтовало по всей стране, несмотря на то, что партийная масса стала в явную оппозицию к политике ЦК, несмотря на то, что даже ортодоксальнейшие члены ЦК и ЦКК на мест требовали обсуждения чрезвычайного положения на чрезвычайном съезде партии, Сталин — Молотов — Каганович не удосуживались даже созвать пленум ЦК. Не созывали они съезда или пленума ЦК именно в силу этих же обстоятельств.

Между тем срок очередного пленума ЦК уже наступал. Устав партии гласил, что "Центральный Комитет имеет не менее одного пленарного заседания в два месяца"[88].

Последний пленум был 10–17 ноября 1929 года, сейчас прошел уже январь. Но прошел не только январь, а прошло почти восемь месяцев, пока Сталин и сталинцы решились на созыв пленума ЦК, в котором они были в абсолютном большинстве на последнем, ноябрьском пленуме, когда они громили бухаринцев только за то, что те предупреждали против опасной "пропасти".

Сталин, конечно, был прав, отказываясь от созыва пленума. Теперь последний фанатик из его собственного окружения видел, что партия провалилась на коллективизации из-за Сталина и его "ближайших соратников" и что лично он и его друзья должны ответить за этот провал перед пленумом.

В этих условиях созвать собрание высшего учреждения партии — значило совершить политическое самоубийство. Сталин был последним в составе ЦК, кто был бы способен на этот отчаянный шаг. Он избрал испытанный путь — путь аппаратной расправы с теми из своей же среды, которые толкали Сталина на это самоубийство. Аппарат ЦК, собственно "Кабинет Сталина" и Секретариат, по всей стране приступил к перетасовке партийных карт, в течение которой начали выходить из игры не только простые козыри, но и грозные партийные тузы, в том числе те же предположительно опасные члены ЦК и ЦКК на местах и в центре. Были сняты с партийной работы десятки руководителей областей на Украине, в Белоруссии, на Волге, в Сибири. Было сменено партийное руководство туркестанских республик, республик Закавказья, республик и областей Северного Кавказа. Сменили даже московское областное руководство во главе с Бауманом, бывшим до сих пор вернейшим человеком Сталина, который был недавно выдвинут туда прямо из самого "Кабинета Сталина", сначала заведующим деревенским отделом, а потом секретарем МК.

Обвинение против всех стандартное: "левые загибы" в проведении "генеральной линии партии" по коллективизации. Другими словами, Сталин одним выстрелом убивал сразу двух зайцев — ликвидировал своих потенциальных критиков в составе ЦК и на местах, наделив их новой криминальной кличкой "левых загибщиков", а перед крестьянством и рядовой партийной массой реабилитировал себя переложением собственного преступления на голову своих добросовестных исполнителей.

На место снятых редко назначались местные люди. Но и из Москвы посылались преимущественно те, кто прошел стаж партийной работы непосредственно в аппарате ЦК или ЦКК (заведующие и заместители отделов ЦК и ЦКК, инструктора разных отделов, "эксперты" из "Кабинета Сталина"), или из высших партийных школ при ЦК (Коммунистические университеты имени Свердлова, имени Сталина, курсы марксизма, Институт красной профессуры).

Одновременно "Особый сектор" ликвидировал и всякие следы сталинского преступления — все директивы ЦК по коллективизации от конца января 1930 года были срочно возвращены обратно в ЦК через фельдъегерскую связь НКВД из "спецсекторов" обкомов, крайкомов и ЦК национальных компартий и, может быть, уничтожены. Даже в позднейших партийных публикациях ни одна из этих директив не увидела свет, что, конечно, вполне естественно. Именно в директивах ЦК, подписанных лично Сталиным, за январь и февраль фактически аннулировалось известное постановление ЦК в начале января 1930 года о "темпе коллективизации", согласно которому коллективизация в СССР должна была проводиться "планомерно" и в течение почти пятилетнего срока, в зависимости от районов. Под влиянием первого азарта дутых "встречных планов" или, выражаясь словами Сталина, в "головокружении от успехов", сам же Сталин требовал теперь "более ускоренных темпов коллективизации".

За указанный период времени последовало несколько таких директив, которые теперь считали удобным сжигать, вместе с их вольными или невольными исполнителями. Даже больше. Очень многие из местных руководителей поплатились своей партийной карьерой за то, что либо уклонились от проведения их в жизнь, либо просто не поспевали за "колхозными темпами" Сталина. Их Сталин снимал как "правых оппортунистов на практике". Можно было бы думать, что теперь, когда жизнь вылечила и самого Сталина от его чересчур бурной колхозной лихорадки, он амнистирует хотя бы этих, оказавшихся "правыми на практике", и тем самым отчасти исправит собственную ошибку. Сталин был не таков. Еще ни разу не было случая в его долгой и суровой жизни, чреватой не только блестящими успехами, но и грубейшим ошибками, чтобы Сталин добровольно сказал: "Да, товарищи, вот здесь-то я ошибся". Это, однако, не означало, что Сталин упорствовал в своей очевидной и грубой ошибке. Он ее исправлял, но исправлял втихомолку, без шума, на практике и по возможности за счет тех, кто был вернейшим исполнителем его же ошибочной воли. Тех же, кто сопротивлялся этой воле, а как потом выяснилось, были правы, он уничтожал с еще большей жестокостью, потому что они оказались правы.