Московские коллекционеры - Наталия Юрьевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После рождения младшей дочери (Маруся родилась спустя три месяца после смерти Михаила Абрамовича) Маргарита Кирилловна на год уезжает с детьми в Швейцарию. Вернувшись в разгар событий 1905 года, она попадает в самый эпицентр «глубоко взволнованного общества». В стране «неспокойно и смутно», и у Маргариты Морозовой на Смоленском «как-то само собой» организовываются собрания и лекции. «Лекции эти читались на две основные темы, которые занимали тогда все либеральные круги общества: на тему о различии конституций (английской, французской, германской и американской) и на тему о социализме… Вторая тема… была, конечно, гораздо сложнее», — вспоминала Маргарита Кирилловна.
«В это время Москва волновалась; митинговали везде; по преимуществу в богатых домах: буржуазия была революционно настроена…» — свидетельствовал Белый. Собирались у обеих Морозовых — и на Воздвиженке, и на Смоленском. От прежней «дамы с тоскою по жизни» в Маргарите Морозовой не остается и следа. Она занята организацией лекций на исторические темы и обсуждений текущих событий. Приходится принимать до двухсот человек — у свекрови народу собирается вдвое больше. Раньше к Морозовым съезжались на балы (кеттеринг от «Эрмитажа», тапер Лабади, румынский оркестр, певцы-неаполитанцы), заканчивавшиеся неизменным котильоном и раздачей дамам выписанных из Ниццы цветов и кокард из разноцветных лент. Теперь все иначе: литературно-музыкальные вечера, лекции о конституции, о социализме («Хотелось хоть сколько-нибудь в нем разобраться»)[100]. «Фортунатов читал М. К. Морозовой и Е. К. Востряковой (сестре ее) лекции по конституционному праву… в морозовском доме впервые сорганизовалась группа общественных деятелей с Милюковым, слагалась кадетская партия — здесь», — вспоминал Белый. «Как жаль, что существует Брешко-Брешковская! Иначе Маргоша была бы бабушка русской революции!» — шутили потом над Морозовой, которая готова была принимать у себя и кадетов, и бундистов, и прочих несоединимых персонажей, вне ее гостиной не встречавшихся друг с другом[101].
О политических интересах и «серьезности духовных исканий», об уме Маргариты Кирилловны и о том, насколько понимает она «сложные прения за своим зеленым столом», в Москве тогда спорили много. «Думаю, что она не все понимала (без специальной философской подготовки и умнейшему человеку нельзя было понять доклада Яковенко „Об имманентном трансцендентизме…“), но уверен, что она понимала всех. Она всегда сидела в кресле, вблизи зеленого стола, а иногда в первом ряду среди публики», — вспоминал философ Федор Августович Степун. Ее ослепительные глаза «с блеском то сапфира, то изумруда» забыть было невозможно. «Подчеркнутая темными бровями чернь длинных ресниц придавала им в сочетании с синеватым отливом белка какую-то особую стальную переливчатость».
«Да, она понимала стихийно тончайшие ритмы интимнейших человеческих отношений; но с присущей ей светскостью, под которой таилась застенчивость, она не всегда открывалась вовне; очень многие относились небрежно к ней и видели в ней „меценатку“, а удивительного человека — просматривали», — поддерживал его Белый, писавший в своих мемуарах, что Маргарита Кирилловна находилась тогда «в поисках идеологий, часто нелепых, но часто и колоритных; в ней Ницше, Кант, Скрябин, Владимир Соловьев встречались в нелепейших сочетаниях…» «Удивительная по уму и вкусу женщина. Оказывается, не просто „бросает деньги“, а одушевлена и во всем сама принимает участие. Это важнее, чем больницы, приюты, школы», — восхищался Морозовой В. В. Розанов.
Маргарита Кирилловна, не привлекая к себе внимания, продолжала тратить трехмиллионное наследство на всевозможные добрые дела. Купила имение Михайловское в Малоярославском уезде Калужской губернии, на Протве, а свои угодья отдала Станиславу Теофиловичу Шацкому, педагогу-подвижнику, организовавшему в соседнем селе сначала школу и клуб для крестьян, а потом и детскую колонию (ее Маргарита Кирилловна тоже материально поддерживала).
Огромный дом на Смоленском бульваре в 1910 году она продала и переехала. Но коллекцию мужа решила с собой не брать и написала в Совет Третьяковской галереи заявление, что ее покойный муж выражал при жизни своей желание, чтобы его собрание перешло в собственность галереи, а она лишь исполняет его волю. Шестьдесят картин Маргарита Кирилловна передала в галерею сразу, а двадцать три самые любимые оставила при себе в пожизненное пользование. Критики и историки искусства были страшно воодушевлены морозовским даром и уже предвкушали тот день, когда в Москве появится первый «музей живописи новейшей эпохи»[102].
Маргарита Кирилловна тем временем переселилась из дома на Новинском бульваре (где во время войны открыла госпиталь) в небольшой особняк между Арбатом и Пречистенкой, который перестроил для нее молодой Иван Жолтовский. Дом в Мертвом переулке был полной противоположностью дворцу на Смоленском. Идеальный образец гармонии и вкуса: мебель карельской березы, ампирная бронза в гостиной, увешанная старинными иконами и картинами столовая, длинный дубовый стол. За этим самым столом, покрытым неизменной зеленой скатертью, «среди цветущих в январе ландышей… на фоне врубелевского Фауста и Маргариты в саду», вечерами собирались члены религиозно-философского общества, пытаясь «решать больные вопросы века»[103].
В августе 1918 года особняк реквизировали и передали Отделу по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Наркомпроса. В подвале имелась отлично оборудованная кладовая, а также большой сейф, что и привлекло в Мертвый переулок музейных функционеров. Едва вселившись, Музейный отдел сразу же затребовал у вдовы коллекционера М. А. Морозова завещанные ей Третьяковской галерее работы («Отдел… просит Вас срочно сообщить, не встречается ли с Вашей стороны препятствий к немедленному перемещению… произведений искусства, имеющихся в этом доме, составляющих собственность Галереи и находящихся в пожизненном Вашем пользовании, как это видно из… документов за Вашей подписью»). В обмен на десять картин и мраморную «Еву» Родена гражданке Морозовой предоставили две комнаты «для размещения в них оставшихся весьма ценных произведений русских и иностранных художников», а также «ценных предметов прикладного искусства».
Музейный отдел возглавляла Наталья Ивановна Троцкая, приезжавшая на службу, если верить Марусе Морозовой, на «роллс-ройсе», позаимствованном из царского гаража. Кстати, и сама коллегия напоминала скорее аристократический салон, но никак не канцелярию. Приметой советского времени был лишь отвратительный запах тушеной капусты и соленой рыбы — обед для многочисленных сотрудников музейной коллегии готовился здесь же, на бывшей морозовской кухне, рядом с которой теперь проживали прежние хозяева.
Члены вскоре запрещенного религиозно-философского общества продолжали навещать свою покровительницу, устроившуюся в комнатах для прислуги в полуподвале. Свечи, морковный чай с сахарином, холод днем и особенно ночью, когда приходилось спать в пальто,
