Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совсем недавно, огибая лесок, Катрин почти столкнулась с волками Жеводана, сеющими вокруг смерть. Она не успела определить их силы, ей оставалось только повернуть лошадь и спасаться бегством, когда по их крику поняла, что обнаружена. Жосс, следовавший за ней, тоже ничего не успел рассмотреть. Кто мог знать, что за груз везли с собой Апшье? Катрин боялась за свой замок так же, как за своих людей. Он был немного и ее произведением.
Именно она заложила первый камень, обсуждала план с аббатом Бернаром и с братом — архитектором аббатства в то время, когда никто в Монсальви, и она в том числе, и не надеялся снова увидеть мессира Арно в этом презренном мире.
Она хотела видеть его неприступным, но для этого следовало бы его построить на отвесной скале, и тогда лучшей его стражей были бы головокружительная высота и одиночество. Но она прежде всего думала о сохранности города и аббатства, принеся в жертву собственную безопасность, заключенный таким образом в крепостные стены, замок Монсальви имел свои недостатки, знакомые его владелице. Худшим из них была постоянная опасность предательства. Конечно, Катрин полностью доверяла своим двадцати пяти солдатам и их командиру Николя Барралю. Но кто бы мог поручиться, что среди одиннадцати сотен душ, живущих в городе, не найдется одна достаточно низкая, чтобы поддаться искушению тридцати сребреников Иуды? Один случай уже был — Жерве Мальфра, которого она приказала выгнать кнутом за пределы города оттого, что ей претило отдать приказ о повешении, и который присоединился к Беро д'Апшье.
Действительно, глупое великодушие, и оно вывело бы из себя Арно, узнай он об этом. Ведь Жерве Мальфра сто раз заслуживал веревки. Это был вор, хитрый как лиса умевший с одинаковой легкостью прокрадываться в курятники и в девичью постель. Он обкрадывал отцов, брюхатил девиц, но — странное дело! — если первые приходили в бешенство и грозились содрать с него шкуру, то ни одна из девиц никогда не жаловалась. Можно было подумать, что они рады своему несчастью, несмотря на покрывший их позор.
Но последняя, милая крошка Бертиль, дочь Мартена, ткача, не перенесла своего позора, и однажды утром ее выловили из Трюеры, бледную и холодную. И, несмотря на горе матери, несмотря на мольбы Катрин, ее не смогли похоронить на освященной земле. Она нашла покой у дороги. Единственное утешение, которое владелица замка могла дать родителям, — это вырыть узкую могилу у часовни Реклюс, у старого разрушенного жилища отшельника, где когда-то приговоренный к епитимье монах нес свое наказание. Вся деревня оплакивала Бертиль. Говорили, что в объятия смерти ее толкнула боль, боль любви, которую злодей Жерве всадил ей в сердце, как арбалетный наконечник, а после бросил ради другой юбки. Говорили даже, что на самоубийство толкнул ее он, потому что был жесток и любил женские страдания. Говорили…сколько всего говорили! Столько всего, что никогда нельзя было доказать.
И все же, когда люди Монсальви заполнили двор замка, потрясая вилами и косами и требуя смерти Жерве, Катрин приказала арестовать его и не спускать с него глаз. Но объявить смертный приговор и соорудить виселицу было выше ее сил. Она довольствовалась тем, что приговорила Жерве к ударам кнута и приказала вышвырнуть его вечером с наступлением темноты на снег, отдав на суд Бога и на милость волков.
Поступая таким образом, она знала, что обижает Мартена, отца Бертиль, требовавшего отдать ему соблазнителя. Но как ему объяснить ужас, который она испытывает от приступов народного бешенства? Пришлось бы рассказать о событиях, давно прошедших, когда в день гнева парижский народ повесил ее собственного отца Гоше Легуа на вывеске его лавки.
Аббат Бернар ее одобрил:
— Вы не смогли бы убить человека, — сказал он ей в утешение. И добавил:
— Если Бог захочет, чтобы он умер, он умрет этой ночью, убитый холодом, голодом или диким зверем. Вы были мудры, отдав его Божьему суду. Я скажу об этом Мартену.
Но Жерве не умер, и теперь Катрин укоряла себя за милосердие, которое она расценивала как излишнюю чувствительность. Покарай она этого мерзавца, ее город, дом и ее близкие не подвергались бы сейчас смертельной опасности. Она была недалека от мысли, что Божий суд имеет свои слабые стороны, и не понимала, по какой причине должна за это расплачиваться. Со вздохом Катрин тронула лошадь и пересекла главный двор замка.
В воздухе стоял страшный шум от звона оружия, ударов молотков и гула огня, и замок напоминал хорошо выдрессированного огромного сторожевого пса, готового к смертельной схватке. Набат все еще звонил: небо было черным.
Катрин присоединилась к Саре, отчитывавшей напуганных девушек с кухни.
— Можно подумать, — ворчала цыганка, — что через час их уже изнасилуют! Набат звонил всего три минуты, а шестеро из них уже спрятались под кровати! Эй, Гаспард, чем смотреть на небо так, будто оно тебе сейчас упадет на голову, ступай-ка лучше в сарай и скажи, чтобы подготовили для беженцев свежее сено. Вот уже первые подходят!
Девушка исчезла, подняв вихрь своей голубой юбкой. В ворота въезжала старая телега со сплошными колесами, в которую был запряжен бык. В ней сидели ребятишки вокруг немой от ужаса матери. Сара сделала движение, чтобы подойти к ним. Катрин ее удержала:
— Где дети?
— Они уложены. С ними Донасьена, и ты хорошо сделать, если к ним присоединишься. У тебя лицо человека, увидевшего Дьявола.
— Так я его и видела. У него было сто ревущих голов в касках, тысяча рук, опускавших топоры с одинаковым равнодушием на все, будь то живые тела или деревянные двери, и кидавших факелы в дома, из которых они вытаскивали жителей, швыряя их в грязь, чтобы потом зарезать как баранов.
Черные глаза Сары, придававшие ей несколько демонический вид, внимательно оглядели Катрин.. — Что ты будешь делать?
Катрин пожала плечами.
— Сопротивляться, конечно! Аббат уже собирается нам помочь. — И с наивной гордостью, более сильной, чем страх добавила:
— И пример должна подать я, потому что я — госпожа де Монсальви! Занимайся беженцами, я же отправлюсь к воротам Орийяка, посмотреть, как там идут дела. Наступает ночь, и наемники с вечера не станут осаждать замок. Они не
