Стихотворения Поэмы Проза - Яков Полонский

(Урок — обязанность святая…)

И едет он, не забывая,

Что ждет его семья друзей,

Стаканы с чаем, кренделей

Тарелка, трубка, разговоры

На тысячу ладов, мечты,

Приятельские остроты,

Философические споры,

И Б., и К., и Г. {*}, и тот,

Кого он скоро обоймет

В последний раз и вдаль проводит

И тот, кто Гейне переводит,

И тот, кто вечно всех смешит,

И тот, кто иногда грустит

О запертой на ключ невесте…

{* Бакунин, Кетчер, Герцен. (Прим. авт.)}

Когда они сбирались вместе -

Никто из них не козырял,

Не напивался: пьянство, карты

К иным из них — увы! — поздней

Пришли — уже на склоне дней,

Когда Баконы и Декарты

и Гегели от нас ушли,

Как волны теплого тумана,

Что поутру, поднявшись рано,

Плывут с прозябнувшей земли

Через верхушки леса в небо,

Не зная сами, что весной

Под их волнистой пеленой

Для зерен будущего хлеба

Спасительная теплота

Была незримо разлита.

Друзья Камкова собирались

В тот вечер целою семьей

Затем, что мысленно прощались

Уже друг с другом; разлетались

Они с грядущею весной…

Но мы их общество покинем

И в новый, незнакомый дом

Отправимся.

Пора! — войдем.

Суконный занавес раздвинем.

Отворим лаковую дверь.

Посмотрим, где-то он теперь

Герой наш? Вот он, — новой сферой,

Как чародейством, окружен,

Как будто воодушевлен

Или проникнут новой верой

(Таков его вечерний вид),

В уютной комнатке сидит

Перед молоденькой княжною,

С раскрытой книгой под рукою.

И две свечи пред ним горят,

И девушки глаза блестят

Своей прозрачной глубиною -

В них от ресниц ее порою

Тень неподвижная стоит.

С наивным, робким изумленьем

Она ему в лицо глядит,

Как будто все, что говорит

Камков, каким-то странным пеньем

Ей кажется. Ее уста

Полураскрыты… грудь не смеет

Дышать, как будто тихо веет

Пред ней великая мечта

О жизни… Словно провиденье,

А не учитель перед ней

Сидит и разъясняет ей

Души святое назначенье.

На землю сводит небеса

И в этом видит чудеса.

То прозу, то стихи читает,

Не спрашивает ни о чем,

Вопросы сам подозревает,

Молчит с минуту — и потом

За ученицу отвечает

Так просто и с таким лицом

Спокойно-ясным, что, признаться,

Друзья, вам может показаться

При этом случае, что он

Порядочный хамелеон.

Куда девалась вся досада?

Где эта глупая хандра?

Но, господа, уже пора

Давно, чтоб с силами собраться,

Мне с этою главой расстаться.

Как змей, что, сбросив чешую,

Об ней уж больше не хлопочет,

Так я четвертую мою

Главу бросаю с плеч. Кто хочет

Поднять, пусть поднимает, кто

Желает затоптать, пусть топчет…

. . . . . . . .

Зоил бранит — поэт не ропчет.

ГЛАВА 5

Зачем стихи, зачем не проза?

Зачем не тополь, а береза?

Зачем не лето, а зима -

Не свет, а тьма, и вечно тьма.

Все покрывающая разом:

И тупоумие, и разум,

И честный подвиг, и обман,

И ваш протест, и мой роман?..

Когда стихи журчат и льются,

И свежи, как поток лесной,

Или как черти над водой

Поют и воют и смеются, -

Я вслед за ними уношусь

И ближе к жизни становлюсь,

И чувствую, что жизнь больная

Мне не чужая, а родная, -

Родная, кровная моя,

Что с ней невольно связан я

То ненавистью, то любовью,

Как чуткий нерв с живою кровью,

Как с морем зыбкая волна,

Или как с арфою струна.

Когда богиня песнопений

Не хочет знать моих сомнений,

Когда, свободная, она

Все то, что может, то и смеет,

К тому и льнет, кого жалеет;

Когда, не внемля никому,

Она свои меняет страсти -

Я как дитя у ней во власти…

Я сам не знаю почему

Она так дорожит Камковым.

(Увы, друзья, таким неновым,

Непоэтическим лицом!)

Иль старое все так же ново?

Иль новое не зрело слово?

Или у вечно-молодой

Камены умысел иной?..

Иль эта прихотница хочет,

Пускаясь за героем в путь,

Меня, и вас, и всех надуть?

Или она о том хлопочет,

Чтоб пищу дать моим врагам

И накормить их до упаду?..

Не знаю!.. Зажигаю вновь

Мою вечернюю лампаду

И вновь пою, врагам в усладу,

Камкова и его любовь.

Итак, в назначенные сроки,

А именно по середам

И пятницам (то вечерам),

Он стал княжне давать уроки.

Иных — поверьте, господа, -

Иных девиц учить беда

Тому, кто слишком деликатен.

Камков был вежлив, был приятен,

Уступчив, но и он подчас

Был раздражителен. Не раз

Больная желчь его страдала.

Кому приятно убеждать,

Что дважды два совсем не пять?

Он утомлялся — и, бывало,

С душой измученной спешил

Домой, ложился и хандрил.

Уж я не знаю, оттого ли

Камков взялся княжну учить,

Что и в тисках суровой доли

Не позабыл, не мог забыть

Ту ночь, тот бал, как сон минувший,

Тот образ девушки мелькнувший…

Тот образ ангела без крыл,

Который так его пленил.

Иль мой философ простодушный

Взялся за подвиг оттого,

Что оставалось у него

Довольно времени…

Признаться,

В последнем можно сомневаться.

Начав учить княжну, он был

Так вежлив, что не приступил

К экзамену; нашел, что поздно

Учить грамматике. Серьезно

Он это все сообразил,

Или, подкуплен красотою,

С своею совестью хитрил.

Еще не ведая, не зная,

Насколько милая княжна

И развита, и смышлена,

Он стал учить ее, читая

Любимых авторов своих.

Читая Пушкина, Кольцова,

Он разбирал их каждый стих.

Докапывался до живого,

До сердцевины — и потом

В теорию вплетал картины

Из русской жизни, без затей

Мешая были наших дней

Со временами пугавщины {*}.

Он стал беседовать с княжной

Как будто с очень развитой

Девицей — и негодованья

На общество, на ложь, на зло

Он не скрывал, и упованья

Свои высказывал (зело

Он верил, что заря мерцает,

Что грязь местами подсыхает

И что недаром Гоголь нас

Колол не в бровь, а прямо в глаз).

Он говорил не запинаясь

И уж, конечно, не стесняясь…

{* В Москве случалось мне

слышать "пугавщина" — вместо

пугачевщина. (Прим. авт.)}

Меж тем, в глубокой тишине,

Мисс Плэд сидела в стороне

И, свесив локон, наклоняла

Седую голову — читала,

Писала письма, иль вязала

Пред лампой с темным колпаком,

Филейным шевеля крючком.

Мисс Плэд — Ларисы гувернантка

Была отчасти пуританка,

Пять лет в Париже провела,

Перевела трактат о рабстве

И, говорят, сестрою в братстве

Евангелическом была;

Отлично знала по-французски,

Но… трудно говорить по-русски.

По-русски слов до десяти

Она могла произнести.

Когда же слушала Камкова -

Не понимала ни полслова,

Что не мешало ей подчас,

Немного щуря левый глаз,

Поглядывать с недоуменьем,

О чем Камков мой говорит

Княжне с таким одушевленьем

И почему она молчит.

Княжны суровая пугливость,

Задумчивая тишина

Ее лица, неторопливость

Ее движений, глубина

Очей лазурных, молчаливость,

"Да", "нет" и больше ничего -

Все это друга моего

Сначала трогало, и было

Ему _так ново и так мило_;

Потом сомненье вдруг нашло,

Как тень, на бледное чело

Доверчивого педагога.

Однажды — на грядущий сон -

"Уж не глупа ль?" — подумал он…

И думал он об этом много

И долго мучился. "Княжна

Такая странная! кто знает, -

Твердил он, — может быть, она

Меня совсем не понимает.

Но… господи! как хороша!

Мадонна в детских сновиденьях

Рафаэля!.. Что за душа

В глазах, во всех ее движеньях

Какая прелесть!.. Пусть она

Неразвита и не умна…

Зато… и не глупа же очень…"

В одну из пятниц, озабочен

Таким сомненьем: — "Нет же, нет! -

Он мысленно себе в ответ

Твердил упрямо, — нет, глазами

Такими тупость не глядит!

Она меня благодарит

И молчаливыми устами,

И этим взглядом. Боже мой!

Как я неправ перед княжной!"

И вот проклятый Мефистофель

(Московский, стало, без затей)

Ему над ухом шепчет: "Эй!

Не слишком вглядывайся в профиль

Княжны загадочной своей.