Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

в ней зеленели яркие звезды, вторая – налилась тугой яичной желтизной, натянулась, зазвенела. Птицы утихли, даже неугомонные сверчки и цикады, уже прочно всверлившиеся в голову, и те сделались неслышимыми.

Слышно Петракову было другое – звон усталой крови в ушах. Он прополз уже восемь километров, оставалось четыре или что-то около этого – сколько точно оставалось до границы, определить было трудно. Рассвет застал его в местности, похожей на прерии – редкие раскидистые деревья, высокая жесткая трава, серо-желтая, в коричневу, пыльная, в которой целиком может скрыться не только человек, но и автомобиль, редкие разлапистые кусты, похожие на стога сена. И термитники, спекшиеся, прокаленные до стеклянного звона, изъеденные мелкими, похожими на паучьи, норами.

Петраков заполз в густой, прикрытый желтоватыми жесткими листьями куст, способный вместить в себя железнодорожный вагон, втянул тело в самую его середку, где имелась мягкая, сплошь из прели проплешина, и улегся на ней.

Действие промедола прошло, болели обе ноги, но боль эту пока еще можно было терпеть, и Петраков терпел – знал, что шприц-тюбиков у него осталась малая малость, всего два, минута, когда сделается невмоготу, еще не наступила, поэтому лекарство еще пригодится…

Да потом болью и без того было наполнено его тело, и это, как ни странно, было хорошо – одна боль перешибала боль другую, боль натекла и в руки с содранными локтями, и в плечи, и в голову, плескалась там горячей тяжестью, и тяжести этой набиралось все больше и больше.

Он буквально силой заставил себя немного поспать, затолкал в сон – Петраков умел делать это, – но прежде чем отключиться, вяло зашевелил губами, спрашивая самого себя:

– Как там «клиенты»? Дошли до дырки в границе или кукуют где-то?

Собственного голоса он не услышал, у него вообще ни голоса не было, ни сипенья, ни клекота птичьего – ничего…

«Клиентам» повезло – они благополучно добрались до границы – ни облава их настичь не успела, ни рыскающие конные патрули не обнаружили, ни дурно громыхающий старый вертолет… В одном только месте они пропустили мимо себя трех всадников с автоматами. Те ехали шумно – с бряцаньем уздечек и металла, с громким говором, с восклицаниями и смехом.

Чуткий Городецкий засек их издали, ухватил Фалеева за рукав:

– Тихо!

Тот замер с вытянутой шеей:

– Что?

– Солдаты!

Фалеев сжался – он будто бы усох, сделался маленьким-маленьким, только шея продолжала оставаться длинной, как у гуся.

– Они, – проговорил он убитым голосом.

– Тихо, дуся, не трепещи крылышками, – сказал ему Городецкий, – мы этих солдат сейчас вместе с конями как мух сделаем – проедут мимо в дальние дали.

– Заговорим, что ли?

– Ага, заговорим. На французском языке. На котором разговаривают карлики с каменными гениталиями.

Городецкий почувствовал прилив сил, местных сорбозов он не боялся – люди они полоротые, общественных туалетов не признают, любят под куст с клоком травы ходить – получают удовольствие от такого странного соединения с природой. Пропуская патруль, «клиенты» встали за дерево, за густотье пальмовых метелок и замерли.

Патруль остановился в двадцати метрах от них, старший – худой человек с пышными усами, в железной английской каскетке, покрытой серой тканью, чтобы металл не нагревался, приподнялся в седле и, стоя, не вынимая ног из стремян, помочился прямо под копыта лошади.

Двое его спутников – помоложе, но также с роскошными усами, видать, в этом роде войск пышные усы были такой же обязательной – по форме – принадлежностью, как и погоны, – с одобрением поглядывали на старшего, молчали уважительно – человек с таким мочевым пузырем не мог не вызывать уважения, – но едва тот затянул молнию на ширинке, дружно и громко заговорили.

Лошадь покосилась на обмокренные копыта, с досадою вздохнула, старший, уловив вздох, рукоятью камчи, украшенной перламутровой резьбой, поправил себе усы, огрел свою стыдливую кобылу кулаком по крупу и понесся на ней вскачь. Было слышно, как на скаку сыро вякает в лошади требуха.

Грудью кобыла врезалась в высокую, жестяно зазвеневшую траву, начала делать длинные прыжки, стараясь как можно больше пропускать под собою пространства, ноги старшего сорбоза взметывались вместе со стременами и автомат – обычный российский «калаш» гулко стукался о его спину. Через несколько секунд всадники исчезли.

– Можно идти дальше, – Городецкий выбрался из-за пальмового ствола, отряхнул приставшую к рукам грязь, произнес задумчиво и одновременно сожалеюще: – Хороший был костюм.

– Сейчас не до костюмов, – пробурчал его спутник. – Выбраться бы! А там будет и пряник, и свисток, и пиджак от фирмы «Жоб».

– Люблю такие речи, – Городецкий смело ступил в след, оставленный конниками: идя по этому следу, можно на все сто процентов быть уверенным, что не наступишь на мину. – От них веет оптимизмом.

Ночью они вброд, не снимая обуви и костюмов, одолели речушку, и усталые, мокрые, очутились на нашем берегу. Опустились на камни передохнуть. Фалеев не выдержал, всхлипнул.

Через несколько минут их окружили люди с оружием, это были свои. Один из пришедших – в пятнистой форме, вольно распахнутой на животе, без знаков различия, с одутловатым лицом и хмельными глазами вечного заводилы, ублажающего все веселые кампании, кинулся к Городецкому, обнял его и проговорил обрадовано:

– Жив, здоров? Цел? Вот отец-то доволен будет!

– Как он там?

– Держится молодцом. Стоит на страже демократии, умело защищает наши светлые завоевания.

– Кует будущее, значит? – Городецкий не выдержал, засмеялся: напряжение, в котором он пребывал только что, стекло с него, будто вода, даже капель не осталось, Городецкий помолодел, щеки у него вспыхнули по-ребячьи ярко, взгляд сделался ясным. – Молодец, папахен!

– Он тут кое-чего прислал… По части выпивки и закуски.

– Вот выспимся сейчас с господином Фалеевым, – Городецкий хлопнул по плечу своего напарника, – и сядем за стол. Все, что прислал папахен, выпьем и все съедим.

– Э, нет, так не годится. Не положено. За возвращение положено пить сразу же, не отходя от кассы. На месте пересечения границы. Майор! – человек в камуфляжном костюме ткнул рукой в стоявшего рядом высокого офицера в пилотке, державшего в руке укороченный десантный автомат – представителя штаба погранотряда. – Где здесь можно хлобыстнуть по паре граммулек с коллегами? За возвращение. А?

– Самое лучшее – в саманном домике.

– Там, где мы остановились? Э, нет, майор, это далеко. Надо где-нибудь поближе.

– Тогда на первом пне.

– Это же зона государственной границы. Если мы пару раз щелкнем пробкой, никто не пришлет нам по этому поводу дипломатическую ноту?

Майор покосился на Городецкого с Фалеевым и приподнял одно плечо.

– Не пришлет.

В темноте к Городецкому приблизился человек в спортивном костюме с морщинистым лицом и прилипшей к нижней губе цигаркой. Городецкий недоуменно глянул на него: а это что за бомж? Неужели эти ребята добрались и до запретной пограничной зоны?

– Что с моими людьми? – спросил человек в спортивной форме.

– С какими людьми?

– Которые привели вас к этому окну.

– Не знаю, – Городецкому захотелось как можно