Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

Стало тихо.

– Слава Богу, живы, – прошептал Городецкий, шепот его прозвучал оглушающе громко, будто крик, резанул Петракова по ушам, он сморщился от громкого шёпота Городецкого, от боли, просадившей его насквозь, заставившей Петракова мертво стиснуть зубы, от того, что ему неожиданно перестали повиноваться ноги.

Городецкий загромыхал дверью, пытаясь выбраться из джипа, дверь не поддалась, Городецкий, развернувшись к двери ногами, что было силы ударил по ней каблуками ботинок. Дверь опять не поддалась. Городецкий ударил по ней еще раз.

– Вот с-сука! – выругался он. – Заклинило!

Петраков откинулся назад, гулко сглотнул слюну. Проговорил, дыша отрывисто:

– Ты это… Шпенек замка отожми. Замок опустился.

– И верно, – Городецкий выругался еще раз. – В такой обстановке даже Герой Советского Союза обмишуриться может.

А вот дверь со стороны водителя действительно заклинило, Петраков с силой ударил в нее локтем, потом еще раз – бесполезно. Тогда он развернулся к двери спиной, одной рукой уперся в колонку руля, другой в стойку, надавил. Дверь заскрипела, но не поддалась.

Городецкий тем временем уже вылез из джипа, помог выбраться Фалееву.

– Командир, может у тебя тоже кнопка запала?

– Почему говорите шепотом? – поморщившись, спросил Петраков.

– Так ведь уходить надо.

«Клиент» был прав. Да и вообще при таком раскладе сил, как сегодня, клиент прав в ста случаях из ста. Петраков снова поднатужился, надавил спиною на дверь. Та заскрипела и вроде бы малость поддалась, но не до конца.

– Сюда иди, шефчик, в эту дверь, – позвал его Городецкий. Рядом с ним стоял Фалеев, оба были ничего, даже не помялись… Как огурчики.

Петраков попытался вытащить из-под колонки руля ноги, но не смог – острая боль пробила его. Он не сдержал стона – тот сам пролез сквозь стиснутые зубы.

– Чего, шефчик, – сочувственно поинтересовался Городецкий, – не повезло?

Майор не ответил, что было силы шибанул в дверцу джипа плечом, – ударил один раз, второй, третий, – после третьего раза вылетел вместе с дверью наружу.

Головой всадился в какую-то грязь, в лицо ему полыхнуло чем-то жарким, острекающим, он не сразу понял, что это обыкновенная пыль. Горячая, будто только что с газовой горелки, способная обварить живое тело до костей.

Петраков вздернул голову, выгнулся мостиком, пытаясь подняться – боль пробила его с такой силой, что из глаз невольно посыпались искры. Петраков, чтобы не застонать, зажал зубами собственное дыхание.

– Ну чего, шефчик? – навис над ним Городецкий.

– Уходим отсюда! – бесцветным, совершенно лишенным выражения голосом проговорил Петраков.

– Помоги мне, – скомандовал напарнику Городецкий, подхватил Петракова под руку с одной стороны, Фалеев подхватил с другой. – Даем отсюда деру, не то машина сейчас взорвется.

– Да не взорвется машина, не бойтесь, – Петраков облизал мокрые побелевшие губы, – она и не думает взрываться.

– А ведь здесь… – Городецкий неожиданно умолк, огляделся с суматошным видом, глаза у него сжались в осторожные щелки, – здесь могут быть мины.

– Исключено, – прежним бесцветным тоном возразил Петраков. – Если тут и стоят мины, то только противотанковые, они для человека безвредны, можно прыгать – не взорвутся. А противопехотных здесь нет.

– Почему?

– Те, кто ставил эти мины – не дураки, они не хотят подорваться на них сами.

Городецкий с Фалеевым поволокли Петракова прочь от джипа. Майор стискивал зубы от ударов боли, прожигавших его насквозь. Когда ноги цеплялись за какой-нибудь выворотень, либо выступивший из земли корень, боль пробивала все его тело, оглушала, но Петраков терпел – стискивал зубы, закусывал губы вместе с языком, матерился немо, про себя, и терпел. Городецкий с напарником волокли его дальше.

Куртки они сбросили, хотя, по мнению Петракова, надо было сбросить пиджаки, а куртки оставить, но он ничего не сказал – «клиенты» все равно не послушали бы его.

Минут через десять пиджаки у «клиентов» потемнели на плечах. Городецкий несколько раз сплюнул себе под ноги и на ходу опустил Петракова на землю.

– Все, – пробормотал он хрипло. – Сил тянуть больше нет. Не-ту – он вновь сплюнул себе под ноги.

Фалеев также опустил Петракова и, подражая своему напарнику, выпятил нижнюю губу, сплюнул, но клейкая горькая слюна не оторвалась от губы, не преодолела притяжения, прилипла – была густой, как варенье.

– Тьфу! – наконец-то отплюнулся Фалеев.

– Все, командир, дальше выбирайся сам, – Городецкий стер пот со лба. – Тянуть мы тебя на своих лошадиных силах не имеем возможности. Используй собственный ресурс. Сколько здесь осталось до границы?

– Примерно десять километров.

– А до дырки?

– Двенадцать.

– Нас там ждут?

– Вас там ждут, – твердо, преодолевая боль, ответил Петраков, специально подчеркнув слово «вас».

– Пароль есть?

– Нет. Незачем.

– Время прохода?

– С восьми вечера до двух ночи.

Городецкий глянул на часы.

– Времени впритирку. Следующий контрольный срок?

– Завтрашний день, с шести до восьми утра.

– А потом?

– Потом так же, как и сегодня, с восьми до двух…

– Пока, шефчик! – Городецкий нагнулся, хлопнул Петракова по плечу. – Вообще, не обижайся на нас, командир… мы тебе не помощники.

Где конкретно обозначен проход на границе, Городецкий знал – его успел с этим познакомить первый секретарь посольства, это входило в его служебные обязанности. Голова Городецкого взмыла над ближайшим кустом, «клиент» сбил с ветки несколько твердых сладких ягод и исчез. Следом пропал и его напарник.

Петраков застонал, откатился в сторону, втянул тело в тень зеленого, с вялой листвой куста. Здесь было душно, темно, терпко пахло муравьями. Несколько минут он лежал без движения, прислушиваясь к тому, что творится в этом лесу, прислушиваясь к самому себе, к боли и хриплому дыханию. Потом приподнялся на одном локте, вытащил из кармана куртки шприц-тюбик с промедолом и, прицелившись, всадил острие в правую ногу чуть выше колена.

Выдавил половину тюбика. Выдернув острие шприца из ноги, вогнал иглу во второе колено. Выдавил остатки лекарства.

Много, очень много раз в своей жизни он должен был сказать «спасибо» медикам, каждое задание обязательно преподносило ему какой-нибудь сюрприз и почти всегда приходилось применять лекарства. Только они и спасали… Но ни разу он так и не сказал «спасибо» – не знал, кому…

Промедол подействовал быстро – ноги у Петракова одеревенели, стали чужими, он попробовал их подтянуть к себе, но ноги не подчинились, и тогда Петраков подтащил их руками, прикрыл ботинки несколькими ветками, валявшимися рядом.

Перевел дыхание. Все время надо было переводить дыхание – не хватало воздуха, не хватало сил и чего-то еще, что дает человеку жизнь.

Отдышавшись, Петраков вытащил из кармана пачку сигарет – крепких, которые любил Петрович, он собственно эти сигареты для Петровича и оставил в кармане, знал, как тот страдает, если сигареты кончаются и ни одной не оказывается под рукой, – вот только угостить полковника так и не пришлось, Петраков уволок сигареты с собой в дыру, хотя не имел права – сигареты он должен был оставить на своей территории. Тот же Петрович, если узнает, как минимум надерет уши.

Сигареты были завернуты в прозрачную продуктовую пленку.