Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

На бампере первой машины, хищно присевшей на ходу на задние колеса, были установлены сразу четыре фары: две противотуманные и две красные – специального назначения, которые ставят только на автомобили высоких чинов; из-под колес в разные стороны летели брызги, словно бы машина шла по воде.

Токарев присмотрелся – это была не вода, это был мираж.

– Видишь? – спросил он у напарника.

– Угу, – спокойно отозвался Семеркин. – По наши души… Красиво идут.

– Они у себя дома, товарищ майор. Ну что, помотаем им нервы?

– Бесполезно. У них скорость все равно выше. Движки сильнее, бензин лучше, выхлопные трубы длиннее.

– Жаль, нет никаких боковых дорог. Эх, попался бы сейчас пыльный проселочек, я бы им глаза быстро запудрил. Разом бы поняли господа, что такое жизнь в тумане.

Дорога пошла вверх. Через несколько минут они выскочили на длинный плоский взгорбок, за которым виднелась сизая, совершенно прозрачная в эту жару финиковая рощица, обнесенная колючей проволокой – чье-то частное владение.

– А ведь за этим лесом точно будет пыльный проселок. Свернем?

– Давай! Если только там действительно есть дорога.

– Есть. Пыльная донельзя.

– Чем больше пыли – тем лучше.

Чутье не подвело Семеркина: за пальмовой рощицей вправо уходил проселок. Токарев сбросил скорость, мягко выжал сцепление – он действовал, как образцовый водитель, даже сигнал правого поворота включил, не забыл… Выкрикнул запоздало:

– А молодец ты, командир, однако! Точно дорогу учуял.

Сзади неожиданно раздался вязкий грохот, будто боевой самолет включил двигатель и собрался идти на взлет. Токарев бросил встревоженный взгляд на Семеркина, тот ответил таким же встревоженным взглядом – они оба хорошо знали, что это такое. Губы у Токарева сделались белыми, он прошептал надломлено и совершенно неслышно в этом оглушающем вязком звуке:

– Конец!

Токарев сделал резкий поворот вправо, уходя за пальмовые стволы, взбил высокий столб пыли и резко выжал газ. Машина в косом, каком-то козлином прыжке пронеслась несколько метров по воздуху, грузно ударилась колесами о землю. Мимо автомобиля с ревом проскользил тяжелый огненный болид.

– Мам-ма моя! – не выдержав, воскликнул Токарев. Выругался.

По ним ударили из танкового гранатомета – ударили без всякого предупреждения, без окрика, считая, что в машине находятся засветившиеся разведчики. Токарев ощутил, как внутри у него поднялся горящий вал, жестко сжал сердце, закупорил глотку. Он протестующе помотал головой.

Болид чиркнул хвостом о землю, подпрыгнул вверх и в воздухе, словно бы ударившись обо что-то, совершил резкий скачок в сторону, пересек пространство перед носом «рено» и врубился в пальмовую рощу.

Гнило хряпнуло, заваливаясь набок, одно дерево, следом повалилось второе. Во все стороны, вразброс, густым веером полетели огненные брызги, воздух между пальмами почернел, затрещал, следом рухнули еще два дерева: одно вынеслось из земли вместе с корнями, на лету с него ссыпалась земля, оголившиеся желтые корни, будто обнаженные руки, протестующее махали в воздухе. Токарев закашлялся, машина вильнула в сторону.

– Держи руль! – закричал Семеркин. – У них снарядов – раз-два и обчелся, долго стрелять не смогут.

Раздался длинный похоронный, очень громкий и певучий гудок. Машина еще раз вильнула и выровнялась.

В глубине рощи грохнул взрыв, земля под машиной приподнялась, деревья осветились синеватым мертвенным пламенем, над макушками вспухло густое темное облачко и стремительно растаяло.

– Мам-ма моя! – вновь жалобно воскликнул Токарев.

– Держись, Игорек, – ободряюще выкрикнул Семеркин. – Терпи, казак! Пока они не отстреляются, от нас не отступятся. Они сделают еще не более двух выстрелов. Держись!

Сзади вновь раздалось самолетное рявканье. Семеркин выругался. Токарев тоже выругался, выгнул круто шею, пытаясь посмотреть, что там сзади, сориентироваться в густом шельфе пыли, гигантским хвостом поднявшимся за машиной, мотнул головой, словно бы сопротивляясь тому, что видел, – а он не видел ничего и сориентироваться в пыли не мог, лицо у него исказилось, но это продолжалось недолго, в следующее мгновение оно поспокойнело, сделалось чужим, почти отсутствующим…

Густая пыльная пелена шевельнулась, окрасилась изнутри розовым цветом. Токарев швырнул машину влево, а когда раскаленный, трубно гудящий болид развалил шлейф, резко вывернул руль вправо, прижал «рено» едва ли не вплотную к деревьям. Нажал на тормоз.

Он все сделал правильно, и тормоз в этой сумятице не передавил, и сцеплением нормально сработал, иначе бы машина пошла юзом.

Реактивный снаряд проревел в трех метрах от автомобиля.

Семеркин уперся одной ногой в приборную панель, руками ухватился за прочную пластмассовую скобу, привинченную к полоске металла над дверью – приготовился к тому, что «рено» сейчас перевернется.

Но машина устояла и в следующую секунду Токарев вновь дал газ. Болид ярко высверкнул пламенем впереди и врезался в землю. В ветровое стекло всадилось несколько комков земли, на крышу шлепнулся тяжелый пальмовый комель, продавил ее, на ходу дернулся, сползая вниз, загородил боковое стекло гибкой рукой-корнем, словно хотел обнять «рено», подпрыгнул и в следующее мгновение распластался на земле.

– Что же они делают, гады? – жалобно проговорил Токарев, чуть придержал машину – впереди оказалась плоская, на вид очень безобидная ложбина, но на таких ложбинах спотыкаются почти всегда. Токарев и на этот раз сработал точно, машина по самые колеса погрузилась в горячую трескучую пыль.

Ложбина оказалась обыкновенной ямой, заполненной пылью, не притормози перед ней Токарев, – сейчас колеса точно бы катились среди пальмовых стволов.

– Они на своей земле, потому что хотят, то и творят. Это – их право, – Семеркин не сдержался, выругался матом.

– Об этом мы с тобой уже говорили… Так без свидетелей и погибнем, – жалобно воскликнул Токарев.

– Так и погибнем.

Ни Семеркин, ни Токарев не знали, что обычные машины преследования застряли в городе, остановленные капитаном Проценко, а на их поиск пущена совсем другая команда – так называемая «группа уничтожения».

Токарев снова дал газ, выжал педаль до отказа, столб мелкой мучнистой пыли поднялся еще выше, накрыл «рено» с верхом и загородил солнце. Сделалось темно.

В следующую секунду темнота рассеялась, машина выскочила на чистое пространство. Токарев оглянулся назад.

– Интересно, выскочат они из этой дымовой завесы или нет?

– Две машины сядут, одна выскочит, – неожиданно убежденно произнес Семеркин.

– Ну, с одной-то мы справимся. Одна – это не три.

– Не скажи «гоп»!

Опытный Семеркин оказался прав: одна машина действительно распластала тупым, украшенным «страусом» – гнутым предохранительным змеевиком, – радиатором пылевое облако и вымахнула на чистое пространство. Затем, как и «рено», снова нырнула в облако.

Сквозь завесу пыли проглянуло солнце, Токарев глянул на него, сжал глаза в щелки, будто ему на ресницы попала пыль, прокричал что-то невнятное, слипшееся, словно бы рот у него забит конфетами. Семеркин скосил на него диковатый взгляд, сжал губы. Что хотел сказать ему Токарев – может быть, что-то прощальное, последние слова перед тем, как они обратятся в такую же пыль, как и это мучнистое дерьмо, лягут под колеса других машин, которые пойдут по этой дороге, пылью вознесутся к небесам, или же хотел о